Письмо, которое Одри отправила на Рождество, Чарльз получил через четыре недели. Он прочитал его, сидя поздно вечером в Лондоне у себя в гостиной. В камине потрескивали горящие поленья, под рукой стояла рюмка с коньяком, и он снова и снова перечитывал грустный рассказ о смерти маленького Ши Ва, сообщение о беременности Лин Вей и дальше слова Одри: «Как бы я хотела, любимый, чтобы это был наш с тобой ребенок… Мне очень жаль, что мы были так осторожны». На свой лад он вполне разделял эти чувства. Он тысячу раз упрекал себя за все: что покинул ее одну в Харбине, не заставил поехать с ним вместе домой, не женился на ней… что оставил ее под властью японцев… оставил ее… оставил… С тех пор он не знал ни минуты покоя. И в конце концов рассказал все Джеймсу. Тот был потрясен.

— И знаешь, что удивительно?.. Ведь Вайолет так и считала тогда летом, что между вами что-то серьезное, а я ей говорил:

«Ты с ума сошла». Моя жена иногда поражает меня, — с улыбкой продолжал Джеймс. — Она почти всегда оказывается права.

Но только ты лучше ей этого не передавай, ., а то с ней никакого сладу не будет.

Чарльз тоже постарался улыбнуться в ответ. Мысль о проницательности леди Вайолет не казалась ему такой забавной.

— Ну и болван же я был, что уехал без нее, — продолжал он убиваться. — Мало ли что там с ней могло случиться! Страшно подумать. Перед отъездом из Шанхая я это уже отчетливо понял. Нет, я был просто не в своем уме.

— У тебя есть свое дело в жизни, Чарльз. — Джеймс был сердечным человеком и всегда умел посочувствовать собеседнику, тем более сейчас, когда они с Чарльзом уютно попивали портвейн у него в клубе, устроившись в тихом углу. — Разве ты можешь позволить себе забраться на целый год в недра Маньчжурии, чтобы ходить за сиротками? Но, признаюсь, Одри меня удивила. Мне казалось, что и она не из таких. Если бы ты мне сказал, что она задержалась для того, чтобы сделать еще серию фотографий, я бы легко поверил. Но ради этого… — Он развел руками и улыбнулся старому приятелю. — С ее стороны это очень благородно — взять на себя ответственность за детишек, разве нет?

— С ее стороны это очень глупо, — хмуро возразил Чарли.

Вайолет, когда вечером муж пересказал ей эту историю, отозвалась о поступке Чарльза не менее резко.

— Что-о? — переспросила она, чуть не сорвавшись на крик.

Джеймс удивленно вздернул брови. — Что он сделал? Бросил ее в оккупированной Маньчжурии? Он что, не в своем уме?

— Но, дорогая, она же, в конце концов, взрослый человек.

И вправе самостоятельно распоряжаться собою. Она вполне сознательно приняла решение.

— Тогда как же он мог уехать? Это ведь он ее туда завез.

Ему следовало задержаться и вернуться вместе с ней.

— Поездка в Харбин — ее затея. А потом она решительно отказалась уехать и оставить детей.

— Еще бы, — сказала Вайолет. Она вполне одобряла поступок Одри. И даже восхищалась ею.

— Он не мог нарушить контракт и пренебречь своими обязательствами! — Джеймс готов был простить Чарльзу что угодно, даже то, чего сам Чарльз себе не прощал.

Чарльз разделял мнение леди Ви и считал себя последним негодяем из-за того, что бросил Одри одну в Китае. Он, писатель, терял власть над словами, как только оказывался перед чистым листом бумаги, вверху которого выводил ее имя: «Моя любимая Одри…» И на этом — все. О чем писать? Что он отчаянно, мучительно раскаивается? Что его новая книга имеет огромный успех? Что весной он приглашен в Индию, а осенью — в Египет? Что леди Ви и Джеймс снова зовут его к себе на будущее лето? Все это такие глупости, такие пустяки. И ему так не хватает Одри. Он уже, кажется, ненавидит эту ее сестрицу Аннабел за то, что та ждет, чтобы Одри растила ее детей, вела ее дом и все за нее делала. Когда же Одри устраивать собственную жизнь? И когда Чарльз сможет снова ее увидеть?

Этот вопрос угнетал его больше всего, и именно это ежедневно перед наступлением ночи толкало его к бутылке с коньяком. Ему отвратительна была собственная пустая постель, когда еще так живы были в памяти ночи с Одри в Венеции, в Нанкине, в Шанхае и бесконечные часы вдвоем на маленьких местных поездах… Он ничего не делал, только работал и думал об Одри, почти нигде не бывал. Леди Ви в конце концов даже перестала упрекать его за отъезд из Харбина, так как видела, что он достаточно терзается и без ее помощи. Он похудел, и в глазах его появилось страдальческое выражение, что всерьез обеспокоило Джеймса.

Вайолет пригласила к обеду Чарльза и его знаменитого издателя Генри Бирдзли. С ним она познакомилась недавно, и он произвел на нее приятное впечатление. Крупный энергичный мужчина с громким голосом и не слишком изысканными манерами, он умел много и занимательно говорить, и супруги Готорн решили, что неплохо будет добавить «свежую струю» в застольную беседу их аристократических знакомых. Бирдзли удивил их тем, что попросил позволения привезти с собой дочь Шарлотту.

Это была привлекательная молодая особа, ухоженная, одетая по последней моде, хотя и не красавица в классическом смысле.

Очень толковая, получившая образование в Америке, в «Вассаре», где специализировалась по американской литературе, она была незаменимой помощницей отца в его делах. Бирдзли явно гордился дочерью. Он был вдов, и Шарлотта, несмотря на то что ей уже было двадцать девять лет, из чего она вовсе не делала секрета, как ни странно, по-прежнему жила в доме отца.

— На самом-то деле мне больше хотелось поступить в юридический институт, — объяснила Шарлотта, отвечая Ви на вопрос, как ей понравилось учиться в «Вассаре», и улыбаясь при этом через стол Чарльзу.

— Но папа был против. Он сказал, что второго юриста ему не надо, но со временем понадобится новый директор издательства.

Отец и дочь понимающе переглянулись. В издательских кругах было известно, что Бирдзли готовит дочь на эту должность, и Чарльзу уже случалось с ней встречаться по делу. Но в основном дела с ним вел сам Бирдзли, и в тот вечер Чарльз впервые имел возможность наблюдать Шарлотту в нерабочей обстановке. Умная, толковая, приятная в общении, и от проницательного взгляда леди Ви не укрылось, что Шарлотта питает к Чарльзу определенный интерес.

— Ради Бога, Ви! — неодобрительно покачал головой Джеймс, когда вечером перед сном жена поделилась с ним своими наблюдениями. — Тебе вечно мерещится всякая романтика.

— А разве я когда-нибудь ошибалась? К тому же на этот раз ни о какой романтике речи нет.

— Объясни.

Джеймсу всегда было очень интересно разговаривать с Ви.

Они уже давно были не просто муж и жена, но и самые близкие друзья.

— По правде говоря, милый, мне тут не все понятно. Если хочешь знать мое мнение, то, по-моему, Шарлотта холодна как ледышка, ей просто нравится, какое положение Чарльз занимает в обществе. Ей двадцать девять лет, она чертовски умна, денег куры не клюют, не хватает только подходящего мужа. Чарли для нее — как раз то, что надо.

— Удивительно, как ты быстро все разложила по полочкам.

Надеюсь, Шарлотта не столь аналитично мыслит.

— Это еще мы посмотрим, — отозвалась его жена, бросила на него искоса таинственный взгляд и в своем розовом атласном пеньюаре скрылась за дверью ванной, окутанная ароматом французских духов.

Две недели спустя Джеймс вынужден был задуматься о том, не оказалась ли все же Вайолет более проницательной, чем он думал. Он встретил в клубе Чарльза, обедающего вдвоем с Шарлоттой Бирдзли.

— Рад вас видеть, мисс Бирдзли… Чарли, старина, надеюсь, ты хорошо себя ведешь?

Они поболтали минуту-другую, и Джеймс ушел в другой конец зала к людям, с которыми у него была условлена встреча, но он заметил, что Чарли раскован и в хорошем настроении.

Когда он назавтра сказал о своих впечатлениях Чарли, тот объяснил все успехами в делах.

— Она недурна, — с тайным подвохом заметил Джеймс, когда друзья вечером сидели в клубе, вытянув ноги у камина.