Видно, она рождена именно для такой жизни — «бродячей», как выразилась она сама, когда они, взявшись за руки, гуляли по набережной.

Потом они вернулись в отель, и тут ее вновь охватила грусть.

И даже когда они заключили друг друга в объятия, эта грусть не рассеялась.

Куда могли они спрятаться от того, что им предстояло?

Завтра утром она уезжает, и их короткий бурный роман на этом кончится, может быть, навсегда, если провидение не сжалится над ними.

Она лежала с ним рядом и тихонько водила кончиком пальца по его груди, а он пытался справиться с отчаянием или хотя бы заглушить его остроту.

— Когда ты едешь в Китай? — спросила она.

Пора было снять табу и заговорить об этом, все равно разлуки не избежать. Час пробил.

— Завтра вечером.

Вид у него был несчастный.

— Долго ли туда ехать?

— Несколько недель. Зависит от того, какие у меня там окажутся связи.

— Связи? Звучит довольно двусмысленно, — засмеялась она.

— Знаешь, ты — необыкновенная женщина. Любую другую такая мысль, наверное бы, шокировала… На самом деле это тяжелая поездка.

Отчасти он даже был рад, что она с ним не едет.

— Представляешь, ты садишься на свою роскошную «Мавританию», пьешь там шампанское, танцуешь с каким-нибудь франтом… — При этой мысли у него что-то екнуло внутри. — А я, вцепившись в ослиную холку, карабкаюсь по горам где-нибудь в Тибете.

Она посмотрела на него, и улыбка сбежала с ее лица.

— Не буду я н" с кем танцевать.

— Будешь, будешь, — грустно сказал он.

— Ты забываешь о самом главном.

— О чем?

— Я люблю тебя, Чарльз. И у меня нет никакого желания танцевать… — Она строго посмотрела на него и добавила:

— Это все равно как если бы мы с тобой были муж и жена. Во всяком случае, для меня это так.

«Не напугали ли его мои слова, — подумала она, — но все равно, я должна была ему это сказать».

— Для меня тоже.

Он произнес это так серьезно, торжественно, что она удивилась. Потом снял с мизинца золотое кольцо-печатку со своим гербом и надел ей на палец левой руки, где обычно носят обручальное кольцо.

— Храни его, Одри. Всегда.

Невозможно передать словами, что она при этом испытывала. Слезы текли у нее по лицу, когда он обнял ее, и они снова забылись в любви. Объятия их были сладостны и вместе с тем щемяще горьки. Она крепко сжимала руку с кольцом. Теперь она никогда его не снимет. Оно было немного великовато, но на пальце держалось.

Уже смеркалось, когда они встали. Чарльз предложил пообедать, но она только покачала головой. Ей слишком многое надо было обдумать. Она стояла у окна, спиной к нему, и смотрела на минареты, базары, мечети… Смотрела — и ничего не видела перед собой. Она вслушивалась в самое себя и обдумывала решение, столь важное для них обоих.

Она долго стояла у окна, а он терпеливо ее ждал. Потом подошел к ней, нежно коснулся ее плеча. Когда она к нему обернулась, он был поражен: на ее осунувшемся лице лежала печать страдания.

— Любимая…

Она поняла, что у нее нет выбора. Должно быть, она это знала еще в Венеции. Уже тогда она все решила. А может быть, и раньше.

— Я остаюсь, — сказала она, будто вынося себе пожизненный приговор. По сути, так оно и было. Однако никто ее к этому не принуждал. Она сама выбрала свой путь и сожалела только об одном — о той боли, которую это решение причинит ее близким.

Чарльз онемел. Он подумал, что ослышался.

— Что ты сказала?

— Я еду с тобой.

Ему вдруг показалось, что она даже как будто стала меньше ростом…

— В Китай?

Она кивнула.

— Это правда. Од?

Он был потрясен. Потом вдруг испугался, что она пожалеет о своем решении. Раз уж она с ним поедет, то пути назад не будет.

— Правда.

— А как же твой дедушка?

Одри вспыхнула. Вдруг он уже не хочет, чтобы они ехали вместе?

Чарльз, будто прочитав ее мысли, поспешно заговорил:

— Од, пойми, я испугался, что где-нибудь на полпути в Китай ты вдруг решишь вернуться домой.

— Нет, я не передумаю. А дедушке пошлю каблограмму, что вернусь к Рождеству. Он сможет куда-нибудь написать мне?

Чарльз кивнул.

— Только в Нанкин. Или в Шанхай. Я скажу тебе названия тех отелей, где мы будем останавливаться, и он будет писать на мой адрес. Скажешь ему, что я дама, с которой ты познакомилась в дороге, — засмеялся он.

— Чему ты смеешься? Мне ничего другого и не остается.

Он взял ее руки в свои, заглянул ей в глаза.

— Одри, ты правда этого хочешь? Ты не раскаиваешься?

Сейчас я думаю не о себе. Я-то ничего не теряю. А ты? Я ведь знаю, что для тебя значит твоя семья… дедушка… Аннабел…

— А если пробил наконец мой час? Может быть, они поймут и простят меня.

— А потом? После Китая? Что мы будем делать?

— Не знаю. Рано или поздно, но я должна к ним вернуться.

— У меня такое чувство, будто я люблю замужнюю женщину, — вздохнул он.

Его слова заставили ее улыбнуться, но она подумала, что он не так уж далек от истины.

— Ты ведь сам сказал, что мало кто пользуется такой свободой, как ты. И я не из числа этих счастливчиков.

— Наверное, поэтому я и полюбил тебя. Будь ты такой же свободной пташкой, как я, может быть, я не привязался бы к тебе так сильно.

Он ласково погладил ее по волосам, а она теснее прижалась к нему. Она взяла на себя новое бремя, бремя обязательств перед ним, но, как ни странно, это совсем не тяготило ее. Она чувствовала себя свободной, свободной как никогда, и дивилась тому, сколько счастья давала ей эта свобода.

Телефон зазвонил в ту минуту, когда Эдвард Рисколл собрался послушать Уолтера Жинчелаа. Горничная робко приблизилась к двери в библиотеку. Мистер Рисколл в последний месяц стал такой раздражительный… И потом, он не выносит, когда его беспокоят.

— Извините, сэр… — пролепетала она, чувствуя, как у нее дрожат коленки, а кружевная наколка сползает куда-то на ухо.

Мистер Рисколл этого терпеть не может, в последнее время его все так раздражает. Он бродит по дому, не зная, на ком сорвать злость. — Извините, сэр, — снова проговорила она, думая, что он не слышит.

— Ну! Что там еще?! — Он рявкнул так, что бедная девушка вздрогнула. — Что вы дергаетесь, черт побери! Вы мне на нервы действуете!

— Вас просят к телефону, сэр.

— Ну так узнайте, в чем дело. Говорить ни с кем не буду.

И вообще уже пора обедать. Что за звонки в такое время! Кто мне может звонить!

— Телефонистка говорит, что это междугородная линия.

Лицо у мистера Рисколла нахмурилось. «А вдруг что-нибудь с ней…» — пронеслось у него в голове. Он бросил на девушку быстрый взгляд.

— Откуда звонят?

— Из Стамбула, из Турции, сэр.

— Из Турции? Нет у меня никого в Турции! Ошибка…

Или болван какой-нибудь хочет меня разыграть. Повесьте трубку. Мне не до шуток.

Если бы звонок был из Франции, он бы, конечно, ринулся к телефону. Или из Италии… Или из Англии. Открытку от нее он получил из Рима. Но Турция… Внезапно, повинуясь чувству неясной тревоги, он медленно поднялся на ноги.

— Узнайте, кто звонит, прежде чем повесить трубку!

— Слушаюсь, сэр.

Не прошло и минуты, как она вернулась — глаза вытаращены, наколка чудом держится на одном ухе, — но на этот раз он ничего не заметил.

— Это мисс Рисколл, сэр. Из Турции.

Забыв о своей палке, он чуть ли не бегом бросился в маленькую комнату, где у них стоял столик с телефоном и возле него жесткий, неудобный стул. Мистер Рисколл считал, что поговорить по телефону можно и без особых удобств. По его представлениям, телефон существует не для болтовни, а для того, чтобы сказать несколько слов по делу, он все время твердил это Аннабел, но та пропускала его слова мимо ушей.

— Да?! — крикнул он в трубку. — Да?!

В аппарате так хрипело и трещало, что он почти ничего не слышал. От волнения он даже забыл сесть. Горничная стояла рядом, замирая от страха и не решаясь уйти.