Она говорила неправду, потому что не хотела открываться ему. Но он и так всегда догадывался. Олли знал ее очень хорошо. Двадцать два года – это не шутка.

– Если считать по десятибалльной шкале, то, по-моему, сегодняшний вечер получил бы у тебя двойку. За ноль примем визит к зубному.

Она рассмеялась, а Олли, посмеиваясь, налил шампанское.

– Знаешь, ты все-таки сумасшедший, – сказала Сара.

– Ну конечно. По твоей милости. Представь себе, такой старый пень, как я, все еще балдеет от своей женушки. Забавно, а? После восемнадцати лет супружеской жизни!

– Как я поняла, ты записал себя в старики? И давно? Олли понизил голос до конфиденциального шепота и ответил:

– В прошлое воскресенье, когда я не смог сделать свое мужское дело три раза подряд. Это навсегда отпихнуло меня в разряд стариков.

Сара улыбнулась. Как любовник он почти всегда был великолепен.

– По-моему, два раза за полтора часа – это совсем неплохо. К тому же до того ты выпил уйму вина, не забывай об этом.

Олли посмотрел на пустые бутылки от вина и шампанского, стоявшие на столе, и с усмешкой заметил:

– Сегодня тоже, наверное, ничего не выйдет, а?

– Не знаю. Может, стоит поехать домой и проверить, пока ты еще в форме.

Сара подтрунивала над ним. Она была рада, что в конце концов они все же поехали ужинать в ресторан. Это помогло ей снять напряжение.

– Спасибочки. Но прежде я хотел бы знать, чем ты озабочена.

– Абсолютно ничем.

В тот момент она не кривила душой.

– Может, сейчас ничем, но до этого что-то было. Когда я пришел с работы, у тебя был такой вид, словно ты лишилась лучшего друга.

– Да нет, неправда.

Но доля истины в этом была. Олли, в конце концов, ее лучший друг, и если она уедет учиться, то в некотором смысле потеряет его.

– Не говори глупостей, Ол.

– Не пытайся меня обмануть. Тебя что-то мучает. Это связано с твоими писательскими делами?

Оливер знал, что Сара ничего не написала за последние два года, но для него это было не важно. Он просто хотел, чтобы жена была счастливой.

– Возможно. У меня ничего не получается. Может, я уже вообще не могу писать? Может, это был только проблеск в молодости...

Сара пожала плечами. Впервые за два года ей это показалось не имеющим никакого значения.

– Я в это не верю. Ты писала хорошо. Я думаю, со временем это к тебе вернется. Может, ты просто еще не решила, о чем писать? Может, тебе следует не замыкаться на доме... Заняться еще чем-то?

Сам того не зная, он открыл ей дверь, но Сара боялась в нее войти. Что бы она ни сделала, или ни сказала, или как бы ни сказала, их жизнь изменится навсегда.

– Я об этом думала, – начала она осторожно.

– Ну и?.. Оливер ждал.

– Что и?

Она его боялась. Страх появлялся у нее вообще-то редко, а теперь впервые в жизни она боялась собственного мужа.

– Ты если о чем-то думаешь, то обязательно делаешь выводы или предпринимаешь какое-то действие.

– Ты меня хорошо знаешь, – улыбнулась Сара и снова погрустнела. Ей ужасно не хотелось открывать свою тайну.

– Что ты от меня скрываешь, Сарри? Я не успокоюсь, пока не узнаю, что у тебя на уме.

– Да ничего у меня на уме нет.

Но ей не удавалось убедить даже себя, ее хватало только на уклончивые ответы.

– Может, это возрастной кризис?

– Как, опять? – поморщился Олли. – У тебя же он был два года назад. А теперь моя очередь. Ну ладно, дорогая... говори, в чем дело.

– Не знаю, Олли...

– Речь идет о нас?

Когда он об этом спросил, глаза его стали грустными.

– Ну конечно, нет. Как это возможно? Ты молодчина... Это все я... Нарастающее беспокойство или, может, его отсутствие. Мне кажется, что все годы нашей супружеской жизни я простояла на месте.

Олли ждал затаив дыхание. Шампанское, вино, праздничная атмосфера – все было забыто.

– Я ничего не сделала. А ты добился очень многого.

– Не говори глупостей. Миллионы парней в рекламном бизнесе ничем не хуже меня.

– Не надо. Вспомни, что ты только что говорил мне. Через пять лет, если не раньше, ты станешь генеральным директором фирмы «Хинкли, Берроуз энд Доусон». У тебя одна из самых блестящих карьер в твоей отрасли.

– Это ничего не значит, Сара, ты знаешь. Успех приятен, но он приходит и уходит. И что? А ты вырастила троих великолепных ребят. Это куда важнее.

– Какое теперь это имеет значение? Они выросли. Через год-два уедут, во всяком случае, Мел и Бенджамин, и что тогда? Сидеть и ждать, пока уедет и Сэм? А потом провести остаток жизни за телесериалами и разговорами с Агнес?

От такой перспективы Саре захотелось плакать. Оливер рассмеялся. Смотреть днем телевизор действительно было не в ее духе. Она предпочитала читать Бодлера или Кафку.

– Ты представляешь все в слишком мрачном свете, дорогая. Никто не мешает тебе делать что заблагорассудится.

Он на самом деле так считал, но не представлял себе масштаба ее устремлений. Сара давно похоронила их, упрятала куда-то в старый чемодан или сундук, вместе с дипломом Редклиффского колледжа.

– Ты не шутишь?

– Конечно, нет. Ты можешь работать внештатно, на полставки, снова писать рассказы. В общем, делать все, что тебе вздумается.

Сара сделала глубокий вдох. Момент был подходящий независимо от того, готова она или нет. Надо ему сказать.

– Я хочу продолжить образование. Ее голос едва было слышно.

– Я думаю, это отличная идея.

Олли почувствовал облегчение. У нее не роман. Она просто хочет походить на лекции.

– Ты можешь посещать местный университет здесь, в Перчесе. А если это несколько растянуть по времени, ты могла бы даже и магистерскую диссертацию защитить.

То, как он это сказал, внезапно разозлило ее. Она может посещать местный университет и «растянуть это во времени». На сколько? На десять лет? На двадцать? Уподобиться тем бабусям, которые посещают литературные курсы и ни строчки не пишут?

– Я не это имела в виду.

Голос Сары вдруг стал тверже и громче. Теперь муж был врагом, тем, кто не дает ей поступать так, как она хочет.

– Что ты задумала? – спросил Олли в замешательстве. Она на мгновение прикрыла глаза, а потом раскрыла и посмотрела на него.

– Меня зачислили в аспирантуру в Гарвард. Наступило длительное молчание. Олли смотрел на нее и пытался понять, о чем она говорит.