Годы войны с Англией ознаменовались острыми, подчас крайне драматичными коллизиями внутри страны. Мэдисон оказался первым американским президентом, столкнувшимся с реальной угрозой разрыва между Севером и Югом. Правда, во времена его правления инициатором расчленения государства выступили не плантаторы-рабовладельцы, как это имело место позднее, в 60-х годах XIX в., а торгово-финансовая буржуазия Севера.

Буржуазные круги северо-восточных штатов, руководствуясь собственной экономической выгодой, с самого начала не приняли войны против Англии, их главного торгового партнера. Федералисты, возглавлявшие, как и во времена Гамильтона, буржуазию, развернули яростную кампанию против «французского агента» Мэдисона и республиканцев. Один из лидеров федералистов в конгрессе, Д. Уэбстер, обвинял президента в том, что он действовал по указке Наполеона. В посланиях конгрессу и в письмах к политическим единомышленникам Мэдисон постоянно жаловался на губернаторов Массачусетса и Коннектикута, отказывавшихся выделять милицейские соединения в распоряжение главнокомандующего армией США, на северо-восточных финансистов, решительно отвергавших просьбы правительства о займах, на купцов Новой Англии, продолжавших, несмотря на все запреты, вести прибыльную торговлю с противником и даже снабжавших провиантом его войска. В конце концов президент был готов отнести все неудачи США в войне на счет антипатриотических действий северян. Хотя такое объяснение было явным преувеличением, имевшим целью оправдать многие собственные ошибки и просчеты Мэдисона, но в нем заключена и определенная доля истины.

В 1814 г. федералисты все настойчивее доказывали жителям северо-восточных штатов, что единственный способ освобождения от диктатуры монстров-рабовладельцев заключался в отделении от Юга и создании собственной конфедерации. Орудием осуществления своего замысла они надеялись сделать конвент штатов Новой Англии, созванный в декабре 1814 г. в Хартфорде (Коннектикут). До Мэдисона дошли слухи, что северо-восточные «братья» намерены создать собственную армию и заключить сепаратный мир с Англией. Президент, который в случае успеха федералистов вошел бы в историю, конечно, уже не как один из основателей нации, а как ее разрушитель, пребывал в те дни в подавленном состоянии духа. «Будем надеяться на лучшее, — писал он о перспективе борьбы с федералистами, — но надо иметь в виду и возможность самого худшего исхода»[155].

Сепаратистам не удалось добиться успеха на конвенте в Хартфорде. Его участники предъявили серьезные требования к правительству, но надеялись осуществить их в рамках союза. Угроза распада союза была ликвидирована, и республиканцы облегченно перевели дух. А внушительная победа американской армии у Нового Орлеана в конце войны и заключение Гентского мирного договора способствовали росту доверия к правительству и республиканцам со стороны широких масс американских избирателей. Республиканская пропаганда, умело обыграв тот факт, что последнее сражение войны было выиграно американцами, раструбила о ее «победоносном» исходе для США. Воспользовавшись благоприятным поворотом событий, Мэдисон и республиканцы припомнили федералистам в деталях все их проанглийские и антиправительственные акции. Престиж федералистов среди избирателей начал падать, их социальная база стала размываться, и партия Гамильтона вскоре вообще сошла с исторической сцены.

Хотя Мэдисону и республиканцам удалось предать федералистов анафеме, это отнюдь не означало отказа от капиталистического пути развития США, за который ратовали Гамильтон и его партия. Более того, став президентом, Мэдисон под давлением напряженной международной обстановки вынужден был обратиться ко многим из тех начинаний Гамильтона, которые он так усердно пытался похоронить в 90-е годы.

Когда в 1811 г. истек срок действия Национального банка, созданного за 20 лет до этого по настоянию Гамильтона, Мэдисон одним из первых стал выступать за воссоздание этого института. Острые финансовые затруднения правительства во время войны заставили президента еще настойчивей добиваться от конгресса принятия решения об учреждении второго Национального банка, который и был создан в 1816 г. В посланиях конгрессу в 1815 г. Мэдисон настаивал на необходимости поощрения мануфактур и указывал, что при рассмотрении вопроса о тарифах следует принимать во внимание потребности развития национальной промышленности. Страна, писал президент, крайне заинтересована в строительстве «дорог и каналов, что может быть лучше всего осуществлено под началом национальной власти». Администрация Мэдисона, комментировал эти усилия президента язвительный Дж. Рандольф, «переплюнула Александра Гамильтона». Федералисты заявляли, что президент «обокрал» платформу их партии. В последнем послании конгрессу Мэдисон, словно испугавшись того, что зашел слишком далеко в уступках преследовавшему его «духу» Гамильтона, отрекся от идеи государственных субсидий на строительство дорог и каналов.

Истечение в 1817 г. срока президентских полномочий Мэдисона стало и окончанием его активной политической деятельности. Оставшиеся 19 лет жизни он почти безвыездно провел в родовом имении в Орандже. В эти годы трещина в фундаменте американского государственного союза становилась все глубже. Буржуазии и плантаторам становилось тесно в одном здании. С грустью наблюдая за этой картиной, Мэдисон обращался к единственному «спасительному» средству, к которому можно было прибегнуть в его положении — давал советы насчет достижения возможных компромиссов. История доказала их полную иллюзорность. Непримиримые противоречия между буржуазией и плантаторами, объединившимися в период войны за независимость, дали знать о себе сразу после завершения образования США. Они углублялись на протяжении следующих десятилетий и через четверть века после смерти Мэдисона привели к жестокой схватке двух господствующих классов США за власть. Политический путь четвертого президента США как раз и отразил, причем много полнее в сравнении с политическими судьбами других «отцов-основателей», всю сложность и противоречивость взаимоотношений между двумя группировками правящего класса США.

Идеи и дела «отцов-основателей» на протяжении вот уже двух столетий неизменно привлекают к себе внимание различных слоев американцев, служат предметом острых идейно-политических дискуссий. Каково истинное место основателей США в американской политической традиции? Однозначный ответ на этот вопрос невозможен: он включает в себя множество самых разнообразных аспектов. Что особенно важно: ответ на этот вопрос требует весьма деликатного синтеза «прошлого» и «настоящего», в котором должны быть отражены по крайней мере три оценки: значение деятельности и принципов «отцов-основателей» для своего времени, изменение общественного звучания их заветов в последующие эпохи, отношение к наследию основателей США современной Америки.

Итоги политической деятельности американских «отцов-основателей», несмотря на всю их классовую ограниченность, имели для своего времени прогрессивное значение. То была эпоха революционной ломки феодально-абсолютистского строя; борьба за буржуазные права и свободы, выразителями которых выступали основатели США, отвечала велению времени и требованиям общественного прогресса. Усилия лидеров молодого североамериканского государства, направленные на ликвидацию колониального гнета, утверждение республиканских принципов, вдохновляли передовые умы Европы, «подталкивали» революционный всемирно-исторический процесс сокрушения феодального миропорядка.

Признавая прогрессивное значение преобразовательных усилий лидеров Американской республики, необходимо вместе с тем со всей решительностью возразить против попыток современных буржуазных историков США представить созданные ими политические институты и документы образцами, которым должны подражать все страны и народы, становящиеся на путь независимого развития. В книге патриарха буржуазно-либеральной исторической мысли США Г. С. Коммаджера, посвященной 200-летию антиколониальной войны в США, Америка изображается как единственная страна мира, где удалось воплотить в полном объеме мечты гигантов Просвещения о «золотом веке» человечества[156]. Используя свои незаурядные литературные способности, Коммаджер создает впечатляющую картину, как гуманистические идеалы просветителей, изгнанные из Старого Света, нашли свою истинную родину в США. Эта версия подкрепляется излюбленной идеей буржуазной американской историографии об «избранности» США, которым-де самой судьбой предопределено осваивать и распространять по миру принципы прогресса и демократии.