– Сара? Пройдемся по прогулочной палубе? Там чудесные магазины! – Виктория Томпсон решила не сдаваться.

– Может, позже. – Сара так и не оторвала глаз от книги, а когда услышала, что дверь закрылась, то решила, что мать ушла. Она подняла голову и вздрогнула, увидев мать прямо перед собой. – Ой… я думала, ты ушла.

– Я так и знала. Сара, я хочу, чтобы ты вышла и прогулялась со мной. И знай, что я не намерена провести всю дорогу, умоляя тебя выйти из каюты. Ты решила поехать, теперь попытайся провести время приятно, иначе ты испортишь путешествие всем нам, особенно отцу. – Они с отцом всегда очень беспокоились друг о друге, и это порой восхищало Сару, но сейчас она ощутила раздражение.

– Почему? Какая разница, буду ли я ежеминутно рядом с вами? Мне нравится быть одной. Почему всех это так огорчает?

– Потому что это ненормально. Девушке твоего возраста вредно все время быть одной. Тебе необходимы люди, жизнь и эмоции.

– Почему? Кто решил это за меня? Кто сказал, что в двадцать два необходимы эмоции? А я не хочу никаких переживаний. Я уже испытывала взлеты и падения, больше не хочу. Почему вы никак не можете понять?

– Я понимаю, милая. Но то, что ты пережила, – это не счастье, а разочарование. Удар по всему доброму и светлому, по всему, во что ты верила. Ужасный опыт, и мы не хотим, чтобы ты прошла через подобное снова. Никто не желает тебе такого. Но ты должна снова выходить в свет. Обязана, иначе ты зачахнешь и умрешь, не физически, а духовно, если на то пошло.

– Откуда ты знаешь? – Саре неприятно было выслушивать слова матери.

– Потому что я вижу это по твоим глазам, – ответила мудрая Виктория. – Я вижу, как внутри тебя кто-то умирает, кто-то, кому больно, одиноко и грустно. Кто-то, кто молит о помощи, но ты не позволяешь этой части себя выйти наружу, чтобы получить помощь. – Глаза Сары наполнились слезами, мать подошла к креслу и нежно обняла ее. – Я так люблю тебя, Сара. Попытайся, пожалуйста… снова стать собой. Доверься нам… мы не позволим больше никому тебя обидеть.

– Но ты же не знаешь, каково мне было. – Сара заплакала, как дитя, стыдясь собственных чувств, вырвавшихся из-под контроля. – Так ужасно… и неправильно… его никогда не было дома, а если был, то… – Она не могла продолжать, просто рыдала и качала головой, не в силах подобрать слова, чтобы описать свое состояние, а мать гладила ее по шелковистым волосам, прижимая к себе.

– Знаю, милая… Я знаю… Могу лишь представить, каково это. Должно быть, ужасно. Но все кончилось. А твоя жизнь – нет. Она только начинается. Не сдавайся, не дав себе шанса. Оглянись, почувствуй морской ветер, аромат цветов, позволь себе снова жить. Прошу…

Сара прильнула к матери, слушая ее, а потом наконец сказала, что она чувствовала:

– Не могу больше… Я слишком боюсь…

– Я здесь, я рядом.

Раньше они не могли помочь ей, разве что в самом конце, когда физически и финансово помогли покончить с браком. Но они не могли заставить Фредди вести себя нормально, приходить домой по вечерам, отказаться от подружек и проституток, не могли сохранить ребенка. Сара получила жестокий урок: порой тебе никто не в состоянии помочь, даже родители.

– Но нужно попытаться снова, девочка моя. Просто маленькими шажочками. Мы с папой будем рядом.

Она отстранилась от дочери и заглянула ей в глаза.

– Мы тебя очень-очень любим и не хотим, чтобы ты страдала.

Сара закрыла глаза и глубоко дышала.

– Я попробую. – Она снова посмотрела на мать. – Правда. – Затем ее охватила паника. – Но что, если у меня не получится?

– Что не получится, милая моя девочка? – улыбнулась мать. – Гулять со мной и папой? Или ужинать с нами? Не получится встретиться с парой наших друзей? Я думаю, ты справишься. Мы не так много просим, а если что-то и правда будет тебе не под силу, то скажешь.

Такое впечатление, будто Сара стала инвалидом, и в определенном смысле так оно и было. Фредди покалечил ее, и она это знала. Проблема состояла сейчас в том, что она сомневалась, можно ли ее исцелить, помочь ей, восстановится ли она в принципе. Матери невыносима была мысль, что ничего не получится.

– Как насчет прогулки?

– Я выгляжу ужасно. Глаза, наверное, опухли. А нос всегда становится красным, когда я плачу. – Сара рассмеялась сквозь слезы, когда мама состроила гримасу.

– Чепуха! Нормальный у тебя нос, ничуть не красный.

Сара вскочила с кресла, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и воскликнула с отвращением:

– Даже слишком! Не нос, а багровая картошка!

– Дай-ка взглянуть… – Виктория прищурилась, рассматривая нос Сары, и качала головой. – Да, действительно. Разве что похож на очень-очень маленькую картофелинку. Никто и не заметит, если ты умоешься холодной водой, причешешься и подкрасишь губы.

Сара уже много месяцев не пользовалась косметикой, ей, похоже, было плевать, как она выглядит, и до сегодняшнего дня Виктория не настаивала.

– Мам, шутишь? Я не взяла с собой помаду, – рассеянно возразила Сара. Она и сама не понимала, хочется ли ей попробовать, но слова матери глубоко тронули ее, и ссориться с ней в редкую минуту единения совершенно не хотелось, пусть даже это означает, что придется накрасить губы.

– Я одолжу тебе свою. Тебе повезло – без помады ты выглядишь такой же красивой, как и с ней. А я без косметики напоминаю белый лист бумаги.

– Неправда! – крикнула Сара матери вслед, когда та направилась в свою каюту за помадой.

Через минуту миссис Томпсон вернулась и протянула тюбик дочери, а Сара послушно умылась холодной водой и причесалась. В свитере, свободных брюках, с длинными волосами, распущенными по плечам, она снова выглядела как юная девушка, и мать улыбнулась, когда они вышли из каюты, взявшись под руки, чтобы найти отца.

Мистера Томпсона они обнаружили на прогулочной палубе. Он принимал солнечные ванны, устроившись в шезлонге, а рядом с ним два привлекательных молодых человека играли в шаффлбоард[9]. Мистер Томпсон намеренно выбрал шезлонг рядом, как только приметил парней, в надежде, что рано или поздно Виктория приведет Сару, и был рад увидеть жену и дочь вместе.

– Дорогие мои, что делали? Ходили по магазинам?

– Пока нет, – ответила Виктория с довольным видом, а Сара улыбнулась, не обращая внимания на молодых людей, которых присмотрел отец. – Мы решили, что для начала прогуляемся, может, выпьем чаю вместе с тобой, а потом совершим налет на магазины и потратим все деньги.

– План отличный, но помните: мне придется броситься за борт, если вы пустите меня по миру.

Женщины рассмеялись, а молодые люди по соседству взглянули на Сару, причем один не без интереса. Однако Сара демонстративно отвернулась и отправилась с отцом пройтись по прогулочной палубе. В процессе беседы мистер Томпсон поразился, как много его дочь знает о мировой политике. Она, очевидно, следила за публикациями в газетах и журналах, суммируя все известные подробности о ситуации в Европе. Он вспомнил, насколько дочь умна и проницательна, и был восхищен ее знаниями. Сара, будучи девушкой незаурядной, не тратила время впустую даже в затворничестве. Они обсудили Гражданскую войну в Испании, аннексию Гитлером Австрии в марте и значение этого события, а еще вторжение в демилитаризованный бассейн Рейна.

– Откуда ты все это знаешь? – поразился отец. Сара оказалась интересной собеседницей.

– Много читала, – робко улыбнулась она. – Больше делать было особо нечего, ты же понимаешь. – Отец с дочерью тепло улыбнулись друг другу. – Мне очень интересно. Пап, как думаешь, что будет дальше? Гитлер объявит войну? Он, кажется, готовится к подобному развитию событий, думаю, союз Рима и Берлина может быть очень опасным. Особенно учитывая поведение Муссолини.

– Сара, – он остановился, уставившись на нее, – ты меня изумляешь.

– Спасибо.

Они еще какое-то время прогуливались, углубившись в дискуссию о том, насколько опасна война в Европе, и мистеру Томпсону не хотелось прекращать прогулку и по прошествии часа. Он взглянул на дочь другими глазами, с этой стороны всю глубину ее личности ван Диринг определенно не заметил. Продолжив оживленную беседу за чаем, мистер Томпсон поделился с Сарой своей теорией, почему Соединенные Штаты никогда не будут втянуты в войну в Европе, заметив, что посланник Кеннеди[10] поделился с ближайшим кругом, что Англии совершенно не нужна война в Европе.