Но когда природа предлагает вам один из своих истинных даров, а вы бездумно отмахиваетесь от него, то подвергаетесь особому наказанию. Я вернулся назад, но, если поверить в это, можно объяснить, почему в следующей жизни мне досталась такая мать.

Следующая мать, родившая меня, была наркоманкой. Очевидно, я сам был от рождения наркоманом. Это казалось логичным. Вероятно, она была обновленным вариантом некоей доведенной до отчаяния женщины, которую я знал в одной из прошлых жизней, но к тому времени, как она исчезла, я был слишком мал, чтобы соотнести ее с кем-то. Меня обнаружила в квартире одна из соседок. Вероятно, я оставался один пару дней и был очень напуган. Когда тебе три года, трудно увидеть картину в целом.

Примерно месяц мной занимались власти штата, а потом включили в программу усыновления. Помню, как за день до того, как поместить меня в семью, со мной встречался социальный работник. Помню, как я спрашивал: «Когда я увижу мамочку?»

Меня определили в семью усыновителей, живущую рядом с Шепердстауном в Западной Виргинии. У них было двое своих детей и двое усыновленных, помимо меня. В этом доме часто смотрели телевизор. Оба родителя постоянно курили. Проведенные там дни связываются у меня с запахом и густым дымом от двух сигарет. Когда я вспоминаю об этом, к горлу подступает тошнота.

Не могу припомнить, чтобы мы за обедом сидели вокруг стола, ели без включенного телевизора. Один из усыновленных детей, Трэвор, отличался буйным нравом и часто убегал из дома, так что я в основном оставался один, если не становился помехой во время одной из жестоких стычек, что случалось несколько раз и за что я платил непомерно высокую цену.

Странно было проживать одно за другим два столь различных детства. Моя любовь к старой семье и боль от потери были тесно связаны, и перенести это было труднее, чем присутствие новых людей. По крайней мере, я не должен был любить кого-то из этих новых людей и ничем не был им обязан. У них недоставало доброты, чтобы спрашивать что-то с меня, и я старался не реагировать на их равнодушие. Живя в собственном мире и делая все самостоятельно, я стал свободным от привязанностей. Вряд ли я доставлял кому-либо беспокойство. Позже, когда мне было пятнадцать лет, во время одной из периодических встреч с социальным работником я заглянул в свое досье. В верхней его части крупным четким шрифтом было напечатано: «Нарушение формирования привязанностей».

Иногда поздно вечером, лежа в постели, я слышал, как по радио громко передают спортивные репортажи, но шум не заглушал родительских ссор. Я начинал вспоминать Молли и свою старую семью из прошлой жизни, спрашивая себя, что они делают в этот момент. Порой, сильно скучая по ним, я думал: «Что же я наделал?» Когда я подрос и перестал нуждаться в матери, я стал размышлять о Софии. Лишь мысль о ней заставляла меня двигаться вперед.

В этом новом теле мне было неловко, потому что оно стремительно вырастало и становилось крупнее моих прежних тел. Я не был столь же проворным и ловким, как в предыдущем воплощении, но был, по крайней мере, сильным. Мой приемный отец был ростом не более пяти с половиной футов, и мои габариты не прибавляли его любви ко мне.

Я проводил время, вырезая из дерева фигурки животных, читая книги в библиотеке и думая о том, как собираюсь найти Софию. Часть фигурок я прятал, но однажды моя приемная мать увидела, как я наношу последние штрихи на гуся. Она внимательно оглядела его.

— Я бы сказала, что его вполне можно отправить в музей, — заметила мать.

Мы посещали унылую муниципальную школу, но у меня было несколько хороших учителей. Безусловно, я был способным учеником, поэтому некий добросердечный педагог вбил себе в голову, что я «одаренный». Меня заставили сидеть в классе во время перемены и выполнять один из этих стандартных тестов, когда заштриховываешь кружки карандашом. Помню, что оставил без ответа каждый второй вопрос.

Давным-давно я усвоил, что рискованно выделяться из окружающих. Тогда, в начале сороковых, произошел пагубный случай, когда родители решили проверить мой показатель умственного развития. Это был хороший урок. Нечего и говорить, что для запоминания тысячелетней, хотя и малозначительной истории, необходимо обладать необыкновенными умственными способностями.

Как только подрос, я принялся разыскивать Софию. Я располагал некоторой полезной информацией. Знал, что она умерла в конце 1985 года. Я видел ее в хосписе, беседовал с ней незадолго до ее смерти и надеялся, что успел заронить в сознание Софии несколько важных мыслей. Я был уверен, почти на уровне интуиции, что она появится где-то поблизости. Она уже однажды это сделала, и я молил Бога, чтобы сделала это вновь.

Большая удача пришла ко мне однажды вечером в торговой галерее «Тайсонс-корнер», когда мне было пятнадцать лет. В одной из этих почти исчезнувших фотокабинок при входе я увидел девочку, которую теперь зовут Марни. Через пару минут я уже смог определить, кто она такая. Конечно, в то время я знал ее не как Марни. Я узнал ее как одну из женщин, ходивших в церковь в Фэрфаксе в начале семидесятых годов. Мне помогли ее брови «домиком». Глаза придирчиво осматривали меня и в то же время искали сочувствия. В той жизни она была старухой, сидящей рядом с Софией, ее матерью. Наверное, она даже немного пережила свою дочь. Я заметил, что они близки, и что-то в манере их общения убедило меня в том, что они вернутся вместе.

«Не следует пытаться контролировать это», — вспомнил я слова Бена, пока шагал вслед за Марни из «Тайсонс-корнер». Я пришел вслед за ней в холл какого-то здания, где размещались кабинеты терапевтов и стоматологов и где она встретилась со своей матерью, после чего они спустились вниз в гараж. Я видел, как они сели в машину и уехали. Запомнил номер автомобиля и таким образом нашел дорогу в Хоупвуд.

В следующую субботу я впервые увидел Софию в новом обличье. Этот день стоит того, чтобы его вспомнить. В автобусе по дороге туда я нервничал. Никогда не знаешь, кого найдешь и найдешь ли вообще кого-нибудь. Утром я отправился по адресу Марни и стал нервно расхаживать по кварталу, не зная, что предпринять дальше. И тут я увидел ее. Она шла по тротуару ко мне навстречу. Я был ошеломлен. Не могу в точности описать владевшие мной чувства. Был опьяняющий весенний день, солнце омывало ее распущенные светлые волосы, и она легко двигалась по ухоженному тротуару. На ней были обрезанные шорты, вьетнамки и зеленая футболка. Она была такой юной и свежей — после того, как я в последний раз видел ее в хосписе старой и умирающей. Ноги длинные, сильные, загорелые и немного худощавые.

Это воспоминание из моей нынешней жизни, но оно уже занесено в число моих самых лучших. Когда я думаю об этом, то вижу, как она идет ко мне навстречу в замедленном движении и как фон звучит мелодия. Я всегда представляю песню «Восходит солнце».

Я заметил в ней много знакомого. То, как она наклоняет голову, когда смеется. Ее сильные, умелые руки. Локти, кончик уха, проглядывающий сквозь длинные волосы. Сбоку на подбородке маленькая темная родинка.

До меня дошло, что я подавлен ее присутствием. Как бы счастлив я ни был видеть ее, я боялся заговорить с ней из опасения, что начну не так, как надо. Я снова был незнакомцем. Вероятно, к ней будет трудно подступиться, и на сей раз она окажется более подозрительна. Она слишком хорошенькая, чтобы можно было этим злоупотребить. Та жизнь, что я проживал, была почти полностью лишена любви, а я отрезан от нее и беспомощен. Я сомневался, смогу ли снова внушить ей любовь.

Но самое главное — мой оптимизм. Она молода, и я тоже. Я знаю, как она выглядит, где живет. Она вновь рядом со мной и не замужем за моим братом или кем-либо еще. Это жизнь, которую мы, как я надеялся, наконец-то сумеем прожить вместе, если только я найду правильный подход.

София свернула на дорожку, ведущую к дому Марни, а я оставался стоять с глупым видом. Марни открыла входную дверь, и я услышал ее голос: