Больше всего Люси скучала по Дэниелу. Боль от расставания с ним окутывала ее, как облако, следуя за ней повсюду. Она, эта боль, проникала ей в глаза, нос, рот и уши, изменяя сам воздух вокруг.
Люси сотни раз перечитывала каждое его письмо, стараясь уловить любой оттенок чувства, любой обрывок информации, любой мыслимый запах или молекулу, которые могли заключаться в этом письме. Она часами просиживала над списком, который Дэниел составил для нее в аэропорту. Ничего особенного там не было, но, когда они сидели в баре, Дэниел случайно капнул на него бурбоном, и теперь Люси нежно поглаживала пальцем коричневое расплывшееся пятно.
По прошествии первого месяца у нее появились приступы тошноты. Она подумала, что это из-за мяса яков, масляного чая или острого соуса чили, которым приправлялось почти каждое блюдо. Еда была восхитительной, но Люси решила, что она ей просто не подходит. Она постаралась исключить из меню различные ингредиенты, пока не перешла на едва ли не голодный паек, и от этого ей стало еще хуже. Ко второму месяцу Люси сообразила, что последние месячные были у нее до поездки в Мексику, и сопоставила факты.
А вскоре ее начал одолевать страх. Ребенок был тем единственным, что не входило в планы Дэниела на их совместную жизнь. Он его не хотел. Люси не понимала почему и не знала, как ей поступить. Ей двадцать три года, она не замужем и живет одна в странном мире. Ей нельзя иметь ребенка. Намереваясь сообщить Дэниелу, она писала ему письмо за письмом, но так и не призналась.
В начале третьего месяца ее пребывания в Паро письма от него перестали приходить. Люси продолжала писать ему каждый день, но надежда, что он когда-нибудь их прочитает, угасала.
Время тянулось очень медленно, и утешение пришло из трех неожиданных мест. Во-первых, письма от Марни, полные вопросов и сомнений, которые Люси была не в состоянии разрешить, но в них было столько незатейливой безграничной любви. Едва ли не чудом казалось, что Марни может любить, даже не понимая. Это было чудом и уроком.
Во-вторых, письма от отца. Он с юмором описывал свое недавнее участие в исторической реконструкции Гражданской войны и волновался о ее безопасности. Люси даже не представляла раньше, что в век сотовых телефонов и электронной почты отец может стать ее наставником. Будучи на первый взгляд жестким при личном общении, он мог быть необычайно убедительным, когда его оружием становилась шариковая ручка. Она поймала себя на том, что ей было бы интересно узнать, написал ли отец хоть одно письмо Дане.
В-третьих, по мере того, как проходили недели, все больше ощущалась тяжесть внизу живота. От этого всякий вкус и запах становился более резким, но при этом возникало странное ощущение товарищества. Люси была не совсем одна. Ребенок принадлежал одновременно ей и Дэниелу, и не имело значения, хочет он его или нет. Она молила Бога, чтобы у нее остался от него не только ребенок.
«Ты обещал мне, — говорила она ему мысленно каждый день. — Я люблю тебя и никогда от тебя не откажусь».
Новый Орлеан, Луизиана, 2009 год
«Милая моя Люси!
Возможно, мне не удастся отправить это письмо сегодня или даже завтра, но ты каждое мгновение у меня в душе и в сердце. Не стану пытаться объяснить, где я нахожусь. Но я в безопасности, и когда все будет кончено, я тебе расскажу. А у меня есть много чего рассказать такого, о чем сейчас невозможно написать и даже подумать.
Я начинаю понимать, на что способен наш противник, и это превосходит все, что я представлял. Необходимо совершить то, что задумано. Теперь я осознаю еще большую безотлагательность этого дела. Недостаточно просто убить его. Я научился мыслить более широко. Я знаю, что делать и как.
Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь.
Я думаю о тебе. Думаю о том, как ты, одетая в киру, возишься в садовой земле, снимаешь туфли и носки и окунаешь ступни в пруд для разведения рыбы. Представляю, как ты заправляешь волосы за уши, пьешь чай, спишь. Вспоминаю твое тело, шрам у тебя на плече и представляю, как я его целую, словно это поможет ему зажить. Воображаю нас вместе, как мы три раза в день занимаемся любовью. (Ты обещала.) После этого ты часами лежишь в моих объятиях, и я рассказываю тебе обо всем, что произошло. Это хорошая история, а к тому времени она станет еще лучше, потому что я буду знать, чем она закончилась.
Не хочу сейчас много говорить. Ты со мной, моя Люси, в каждой мысли, каждом предположении, каждом желании, каждом просчете, каждом успехе и каждой печали. То, что я вижу, я вижу и твоими глазами. С тобой я более решителен и смел, чем мог бы быть без тебя.
Знаю, что в этом письме нет никакой информации, и прошу меня за это извинить. Позднее можешь меня за это поколотить. Но у меня такое чувство, будто я пишу письмо как некую молитву. Молюсь о том, чтобы, даже не получив этого письма (или письма, написанного вчера вечером, или того, что я напишу завтра, и послезавтра, и послепослезавтра), ты все равно знала: я жив-здоров, и, самое главное, я с тобой. Нет на земле такой силы или такой временной протяженности, которая разлучила бы меня с тобой. Я вернусь к тебе. Моя любовь к тебе — самое искреннее и настоящее из того, что происходило со мной в этой долгой, чересчур долгой жизни.
Говорят, любовь требует от человека многого, но моя любовь требует лишь одного: неважно, что происходит или сколько времени это длится, ты будешь продолжать верить в меня, помнить, кто мы такие, и никогда не поддашься отчаянию.
Навеки твой,
Дэниел».
Выражение
признательности
Я выражаю искреннюю признательность Дженнифер Рудолф Уолш, моей музе, вдохновившей меня на эту книгу. Благодарю моего редактора, Сару Макграт, за то, что поделилась со мной своим огромным талантом. Благодарю двух своих самых восторженных читательниц и советчиц, Маргарет Райли и Бриттон Ши. Я в долгу перед Трэйси Фишер и Алисией Гордон. Очень признательна сотрудникам «Риверхед энд Пенгуин» — Саре Стейн, Стефани Соренсен, Джефу Клоске и Сьюзен Питерсон Кеннеди.
Благодарю моих замечательных родителей — Джей Истон и Билла. И, наконец, спасибо моей любимой семье — Сэму, Нейту, Сюзен и Джейкобу. Мы все пятеро преуспели в сооружении трамплина.
