Констанция вспомнила о письме, которое написала и оставила в своей старой спальне. Как она заставит себя найти его? Как заставить себя хотя бы вспомнить и посмотреть? Должен существовать какой-нибудь способ, и она его найдет. Кем бы она ни стала в новой жизни, она не оставит свое новое «я» в покое. Она намеревалась не давать себе спуску.

Как все начиналось? Снова и снова Констанция пыталась проанализировать события, произошедшие за те семнадцать дней, что она провела с Дэниелом. Когда он очнулся и назвал ее чужим именем, она пожалела его и стала относиться к нему снисходительно, как и к другим молодым пациентам. Не по злому умыслу, но потому, что больных было много и у каждого свои нужды. Поначалу она считала Д. Уэстона необыкновенно красивым, но сумасбродным парнем. Он был очень болен, и она старалась потакать ему. Привыкла слушать любую чепуху, которая слетала с его губ, и важно кивать в ответ. Теперь жалела, что не слушала внимательно, с меньшим недоверием.

Сумасбродные слова оказались правдой. Их было слишком много, чтобы не принимать в расчет. И то, как он их произносил, как понимал и знал ее, доходило до самой души. Он рассказывал свои истории не как человек, прочитавший о них. Его видение мира было полным смысла, и там находилось место и для нее. В ее непритязательной жизни ничто не могло с этим сравниться. За семнадцать дней ее жалость превратилась в искреннее расположение и безграничную преданность. Для него все ее ситуации и роли в жизни были, пожалуй, важнее, чем для нее самой.

— Почему ты всегда называешь меня Софией? — однажды спросила она, зная, как настойчиво он повторяет это имя.

— Потому что если не буду так называть, то потеряю тебя.

После его смерти, стараясь сделать что-то важное, она стала заботиться о бедствующих людях. Отправляя каждого больного ребенка с раздувшимся от голода животом на лечение, она знала, что ребенок вернется в улучшенном состоянии. Хуже просто не могло быть. «Вообрази себя герцогиней, — говорила она маленькому существу. — Не соглашайся с малейшей погрешностью в фасоне. А ты будешь членом парламента, — твердила она другому. — Спорь, дерись, а по вечерам набивай брюхо бифштексом и запивай портвейном».

Там она делала все от нее зависящее, но какая-то весомая часть реальности, живая, устремленная вперед частичка ее существа умерла, когда умер Дэниел. Она давно это ощущала, а сейчас осознала. Вероятно, малярия тоже это почувствовала.

Надеялась, что Бог или кто-то другой, управляющий миром, не накажет ее слишком строго. «Прости меня, пожалуйста, за то, что плохо старалась. Дело не в том, что я не люблю жизнь, — я ее люблю. Просто эта жизнь чересчур одинока».

Люси не приходила в свою школу с того выпускного вечера, полагая, что ей это не нужно. Однако за день до того, как вернуться в Шарлоттесвилл и приступить к занятиям на последнем курсе колледжа, вечером отправилась туда.

Люси вошла через боковую дверь. Там допоздна трудились люди, подготавливая школу к началу нового учебного года. Она увидела рабочих с газонокосилками, жужжащими на игровых площадках, двух человек, рисующих свежие белые линии на футбольном поле. В коридорах чинили поломанные шкафчики, отскабливали граффити с крашеных стен из шлакобетона. «Следует заставлять учеников делать такую работу», — поймала она себя на мысли.

Последнее время Люси перемещалась с места на место. Вернувшись из Англии, она прибралась в своей комнате. Потом забрала Пилораму у тринадцатилетнего соседа, который ухаживал за ним в ее отсутствие. (Она умоляла соседа забрать змею насовсем, но мать мальчика воспротивилась.) Еще Люси купила учебные принадлежности и две новые рубашки в «Старом флоте». Стоя в примерочной, она пристально разглядывала себя в зеркале, не в состоянии уяснить, кто же она такая. Люси осталась с разбитым сердцем, не зная, кто его разбил. Но подозревала, что виной тому она сама.

Проходя мимо своего шкафчика, она вспомнила о фотографиях и записках, которые прикалывала к стенкам. Вспомнила и о зеркальце в розовой оправе, в котором высматривала Дэниела в коридоре, бросая долгие взгляды на его отражение, поскольку не осмеливалась смотреть на него прямо. Она почти воочию видела его в этих мешковатых джинсах, свисающих с зада, как у любого другого парня из школы. Будучи странным и непонятным, он все же хотел приноровиться к их жизни. Люси представляла его коричневые замшевые ботинки. Сейчас ее занимали вопросы, о которых она прежде не задумывалась. Кто стирал ему джинсы? Кто готовил обед? Кто ругал его, когда он проваливал тест? Вероятно, никто.

Люси вошла в кабинет химии, закрыла за собой дверь и опустилась на стул у письменного стола. Потом прикрыла рукой глаза. Она страшилась появления призраков, а не увидев их, пожалела, что они не явились.

Она была в полной растерянности. Ей хотелось найти Дэниела. Она не понимала, чего другого еще можно хотеть и как жить дальше. Уже больше года Люси не заглядывала в гончарную мастерскую. Ее старый сад зарос сорняками, даже малина в этом году не уродилась. У нее всегда было желание выращивать что-нибудь своими руками, а теперь она не знала, где набраться энтузиазма. Люси стала взрослой; через девять месяцев она окончит колледж. Сейчас ей следовало бы собрать воедино свою жизнь, а она, похоже, разрушает ее. Как же ей оторваться от него?

Люси вспомнила один свой сон, в котором она стояла в вагоне поезда между двумя купе. В поезде, грохочущем на повороте, было темно, а Люси все пыталась попасть в купе. Стучала в дверь, с криками била в нее ногами, но та не открывалась. Наконец она сдалась и вернулась к тому купе, что располагалось у нее за спиной, но обнаружила, что оно тоже заперто.

В тот вечер в школе Люси обидела Дэниела и укоряла себя за это. Что, если бы она просто его выслушала? Она могла бы усомниться в его словах, поспорить с ним, даже спросить о чем-то. Вероятно, Констанция так и сделала. Люси могла бы сказать: «Парень, ты целуешься, как ангел, но почему называешь меня Софией?» Она не дала ему шанса объяснить свои поступки и что-либо доказать. Просто удрала от него, как истеричка.

Наверное, так получилось из-за того, что все у них пошло не в том порядке. Не успев еще толком познакомиться, они, в сущности, набросились друг на друга. Никаких фраз типа: «Откуда ты родом?» или «У тебя есть братья или сестры?». В тот момент так естественно было оказаться в его объятиях. Это казалось совершенно необходимым. Люси желала Дэниела и теперь осознала почему. По сути дела, она была не в силах оторваться от него. Чувства оказались слишком сильными. Видения, наполнявшие ее сознание, наводили на мысль, что она сходит с ума, а для нее это всегда был худший из страхов. Люси не хотела плохо кончить, как Дана. Всегда изо всех сил держалась за свой здравый рассудок.

Очевидно, она опасалась вмешательства в свое сознание, поскольку именно это пыталась сделать Констанция. Теперь становилось понятным, почему Люси склонна к неуместным воспоминаниям и смутным грезам, почему столь восприимчива на сеансе у медиума или гипнотизера. Ее сознание было все в прорехах, и именно Констанция их проделала. Констанции не терпелось навязать свое послание. Спрятав свое сокровище на видном месте, она умоляла Люси найти его.

Иногда Люси размышляла о другом письме, которое Дэниел написал Констанции перед смертью. К тому моменту, как Люси обнаружила тайник, письма там уже не было. Вероятно, Констанция взяла его с собой в Африку. Именно это сделала бы Люси. Невозможно было выяснить, что же с ним случилось, и Люси досадовала при мысли, как мало она знает и за какие мелкие обрывки ей приходится цепляться.

Люси обижалась на Констанцию за то, что та ее неотступно преследует, и в то же время чувствовала свою вину перед ней в том, что сама все испортила. После всего, что пыталась сделать Констанция, небеса наконец наградили ее мгновением наедине с Дэниелом, а Люси позволила ему уйти. «Он может сделать тебя счастливой». Вот что говорилось в письме Констанции. Нельзя сердиться на нее за то, что она этого хотела.