Справа по борту поднялась луна, и я стала, сама того не желая, засыпать, убаюканная ровным рокотом мотора. Засыпая, я думала, как хорошо путешествовать на шхуне, особенно если она направляется в Киета.
Потом наступил рассвет; рулевой по-прежнему сидел над моей головой, правил босой ногой, освободив руки для почесывания, и все казалось мне прекрасным, хотя вместе с тем что-то было неправильным. Солнце оказалось почему-то слева, а берег Бугенвиля справа. Если мы идем к северу, то все расположение должно быть иным! Когда рулевой посмотрел в мою сторону, я спросила:
— Шхуна идет в Киета?
— Нет… — И он назвал какой-то пункт, мне не известный.
Как бы он ни назывался, но шли мы к югу. Маргарет мирно спала, и солнце освещало ее безмятежный вид с задравшейся на голову пижамой. Никого это не интересовало, и даже кок, принесший тарелки, оловянные чашки, ножи и вилки, не посмотрел в сторону Маргарет; здесь видали и нечто похлеще. Когда кок начал швырять посуду на стол, я подошла к Маргарет, чтобы помочь убрать носилки, мешавшие коку подойти к столу, но кок предпочитал накрывать стол так, будто играет в городки.
Вскоре принесли завтрак; заплесневелый хлеб, консервированную рыбу, крепкий чай, сухое молоко и консервированное масло. Это все не так плохо, но и не хорошо (мы удивлялись, неужели так кормили приехавшего на шхуне представителя администрации?).
Шкипер к завтраку не явился, и мы решили, что он чрезмерно вежливый человек. Затем нам принесли по ведру горячей и холодной воды, и так как здесь не было уединенного места для мытья, то мы были вынуждены совершать туалет прямо на палубе, за спиной рулевого, частично скрытого от нас надстройкой каюты. Что касается уборной, то она представляла круглую дырку в гакаборте, над которой свешивалась тряпка. Уступая храму в Сеги, она все же давала возможность любоваться приятными пейзажами лучше, чем любая другая. Подобно французской уличной уборной, она создавала посетителю иллюзию уединенности, одновременно возвещая всему миру, созерцающему ноги, выступающие из-под тряпки, что место занято.
Почему же мы идем на юг?
Это мы поняли, когда наша шхуна тихо вошла в какую-то бухту и бросила якорь. На берегу не видно было ничего, кроме зарослей. Некоторое время спустя со шхуны в шлюпку спустилось несколько туземцев, а затем появился шкипер в пробковом шлеме и одетый, будто он собирался отправиться на берег. Он даже не поздоровался с нами. Мы подошли к нему и спросили, что означает наше путешествие в южном направлении. Оказывается, он предпринимает поездку по вербовке туземных рабочих.
За каждого рабочего, завербованного для золотых приисков Новой Гвинеи, платят в Рабауле сто долларов. Вербовка проходит с трудом, так как на островах стало известно, что рабочие в высокогорных районах, где ведется добыча золота, мрут от болезней и истощения. Видимо, наш шкипер решил использовать удобный случай посещения самой дальней окраины территорий Новой Гвинеи. Ведь даже если ему не удастся завербовать рабочих, то, получая от нас десять долларов в день, он в убытке не останется.
Но не этот меркантильный расчет привел нас в ярость, а попытка отвязаться и сойти на берег без нас. На каком основании? Может быть, именно ради этих чертовых куличек, где можно обнаружить интересные типы людей, мы отправились сюда, на Новую Гвинею. Возможно, что мы находимся как раз там, где мучают детей, создавая из них дикарей с головами химер.
— Подождите нас… — просили мы.
— Нет… — решительно сказал шкипер. — Эта прогулка слишком затруднительна для двух леди.
— Мы не леди… — сказала я и схватила мольберт. Тут вмешалась Маргарет. Я не могу точно сказать, как она обошлась со шкипером, но Маргарет всегда умела воздействовать на людей, отвечавших нам несогласием.
Что захватить с собой на берег? Наши сборы напоминали спасение вещей из горящего дома. Мы захватили краски на случай встречи с моделями; цветные карандаши (рождественский подарок от капитана «Матарама»); фотоаппарат (с пленками, подаренными тем же верным другом). Я швырнула в сумку нарезанный к завтраку хлеб, и, пока шлюпка еще не отчалила, я захватила зубные щетки и коробку с хинином. Ведь я не знала, сколько времени продолжается операция по вербовке рабочей силы.
— Быстрее! — крикнула мне Маргарет, успевшая вскочить в шлюпку и крепко вцепиться в трап. Шкипер был тут же и выглядел в точности, как изображают в кинофильмах прусских генералов.
— Мы не намеревались вас задерживать… — извиняющимся голосом сказала я.
— Разве? — ответил прусский генерал. — Вы провозились целых десять минут.
В этом не было преувеличения, и, сохраняя полнейшее молчание, мы двинулись вперед; конечно, лишние люди и груз замедлили движение.
— Далеко ли мы едем? — осведомилась я.
— Далеко… — последовал ответ.
Поскольку на лодке не было никакого имущества, всегда сопутствующего поездке белого человека, а у матросов не было ничего, кроме обычных сумок, поездка не могла быть длительной. Возможно, что мы собирались ехать далеко, но с тем, чтобы вернуться в тот же день. Однако тогда у нас не будет времени для рисования!
При высадке на берег никто не перенес нас через линию прибоя, что повсюду и всегда делалось как нечто само собой разумеющееся, а ноги в мокрых теннисных туфлях вряд ли были приспособлены для карабкания на высокий берег. Шкипер начал свой марш в таком темпе, что «леди» рисковали остаться на берегу, если они не научатся вести себя, как подобает «леди», и будут продолжать игру в салочки с немецким шкипером-вербовщиком.
Вскоре мы очутились в хвосте колонны и, несмотря на то что пыхтели как паровозы, непрерывно теряли из виду идущих впереди. Мы шли по относительно ровной местности, по широкой, освещенной солнцем лесной тропе, совсем не похожей на ту, которая когда-то привела меня прямо к малярии. Тропа была сухой и безупречно гладкой (по этой причине через каждые десять ярдов я высказывала пожелание, чтобы немецкий шкипер споткнулся и поломал ноги), и мы двигались по ней относительно хорошо, но как только наши спутники исчезали из виду, мы бежали изо всех сил, опасаясь, что шкипер спрячется в зарослях и заставит нас промаршировать самостоятельно через весь Бугенвиль. Кругом не видно было ни живой души; ни животные, ни птицы не встречались на дороге, хотя из глубины зарослей к нам доносились возгласы лесных духов, которые, как известно, существуют только в форме звуков. Дорога начала подниматься круто вверх, и жизнь показалась нам более горькой: во рту все пересохло, а пот лился ручьями. С дрожью в сердце мы переходили вброд мутно-желтые речки, опасаясь нападения аллигаторов, не успевших сожрать немецкого шкипера. Но мы продолжали идти вперед. При нормальном темпе такая прогулка не представляла трудностей и была бы очень приятна. Более того, она доставила бы много радости при изучении всего, что встречалось нам в пути; но эта беготня на распухших от жары ногах, да еще среди бесконечных роев мух — это нечто совсем иное. Конечно, мы могли вернуться обратно, но, будучи потомками пуритан, мы думали: чем больше страданий, тем щедрее награда.
В момент, когда мы сильно отстали от всей партии, послышалась нарастающая дробь барабана, совсем не похожая на ту, которую нам приходилось слышать с комфортабельной веранды плантаторского дома. Здесь, в глухом лесу, барабан четко отбивал какое-то сообщение, передавая его точками и тире. Бой этого барабана звучал так, будто где-то впереди разверзся ад. Доведись нам услышать этот звук три дня спустя (после знакомства с жертвой бугенвильского гостеприимства), мы помчались бы назад, к берегу, не пытаясь выяснить, передает ли барабан сигнал к избиению или сводку погоды. Но и сегодня, когда ноги несли нас вперед, мысленно мы бросились назад.
Барабанная дробь прекратилась так же неожиданно, как и возникла, и нас объяла полнейшая тишина. Кто-то таинственный метнулся в сторону от нашей тропы, и мы, перепуганные до изумления, бросились вперед и очутились на широкой вырубке, где увидели всех наших тяжело дышащих спутников. Видимо, немецкий шкипер пытался уморить их тем же способом, что и нас. Никого из посторонних не было, а барабанная дробь слышалась из стоящего посередине вырубки дома, возле которого рядом с огромным барабаном стоял с палками в руках один из наших парней. Как только мы его увидели, он снова принялся барабанить, извещая деревни о прибытии вербовщика. Так как ниоткуда ответа не последовало, мы уселись рядом с остальными и стали ожидать.
