Маргарет и я плавали поочередно, опасаясь аллигатора, ставшего для нас реальностью и избравшего район нашей плантации, потому что на Святки хозяин зарезал для рабочих бычка и крокодил не только учуял запах жареного, но и сожрал внутренности, которые были выброшены возле рабочего барака. С тех пор он каждую ночь вылезал на берег в поисках остатков, а днем крейсировал взад и вперед, высовывая ноздри из воды. Пока ноздри торчали, мы знали, где находится крокодил, но как только они исчезали, одной из нас приходилось садиться на берегу и хлопать палкой по воде, пока другая купалась.
Вода была слишком теплой, чтобы в ней долго плавать. После нескольких взмахов рук, мы уже задыхались и обливались потом. Обычно наше купание сводилось к нырянию и внимательному разглядыванию подводного мира. Если нет возможности описать природу, окружающую лагуну, то описать подводный мир еще труднее. Как можно описать лучи солнца, пронизывающие поверхность воды и столбы света, проходящие через жидкий кристалл, достигающие бледно-желтого дна? Или зеленую толщу воды, уходящую в направлении центра лагуны, где таинственными привидениями скользят рыбы? Все кругом имеет волнистые очертания: зеленые столбы пристани, ноги Маргарет, сказочные дворцы из белого коралла; все это качается плавно, как гимнаст на трапеции; все кругом сверкает, как витрина ювелирного магазина. А как здесь организовано движение! Никто не сигналит, и маленькая алмазная рыбешка с хвостом, развевающимся, как покрывало Айседоры Дункан, подходит к моему лицу, круто поворачивает вправо и проходит, не задевая никого, через строй маленьких желтых существ, появившихся из-за моего плеча. Длинные, почти в ярд, тонкие, как карандаш, желтые с черным змеи покачиваются на одном месте возле пристани; несмотря на длину, их головы великолепно знают, что происходит с хвостом. Сколько раз я безуспешно пыталась ухватить их за хвост рукой, но они ускользали. Могу сказать «к счастью» потому, что вскоре мы узнали кое-что об этих змеях, являющихся наиболее ядовитыми среди всех змей Соломоновых островов.
Ни змеи, ни другие обитатели моря нас не трогали; мы платили им тем же, если не считать черных, сделанных как бы из искусственной кожи трепангов, перемещавшихся по дну лагуны без всякого видимого усилия. Некоторые из них достигали фута в длину и несколько дюймов в поперечнике; у них были противные заостренные кончики, которые вертелись из стороны в сторону, как нос муравьеда. Странствующие торговцы скупают их для экспорта в Китай, где из них делают супы. Эти трепанги внушали нам отвращение.
В нашей части лагуны не было ядовитых морских ежей, а плававшие морские звезды были таких поразительных расцветок, что мне даже не следовало упоминать о них, так как словами описать их невозможно. На западной оконечности лагуны, в подземной коралловой пещере, проживал спрут, а вернее — спрутище, такой он был огромный. Правда, на протяжении тысячелетий его никто не видел, но местному населению было точно известно, что он нападает на лодки, оскверненные присутствием женщин, и утаскивает их к себе на дно. Обычные спруты, которых туземцы ловили и употребляли в пищу, никогда не имели щупалец длиннее фута, а наиболее ценными считались совсем маленькие спруты, которых ели вареными. Они были жестки, как резина, даже в столь нежном возрасте. Мелко изрубленного и залитого пряными соусами, как его иногда подают у белых жителей (главным образом из хвастовства, чтобы произвести впечатление на новичков), спрута проглотить можно, но удовольствия в этом никакого.
Реальной опасностью для нас являлись не острые и ядовитые коралловые рифы, хотя малейшая царапина превращалась в нарыв, а разбросанные повсюду огромные раковины, трудно отличимые от кораллов. Старые раковины (некоторые из них насчитывают до пятисот лет) достигают размеров в восемнадцать дюймов, бывают покрыты кораллами и как бы сцементированы с рифами, на которых они пролежали бесконечное число лет. Широко раскрыв створки, они поджидали, не заплывет ли случайно какая-либо пища, и, как только что-либо съедобное проплывало мимо, створки хватали ее мертвой хваткой. Было известно, что именно раковины являются злыми духами некоторых умерших жителей деревень, и если какая-нибудь женщина, собирающая съедобных морских животных, наступит ногой на широко раскрытые створки, то так ей и надо: не нарушай установленных табу.
Насколько это наказание является серьезным, мы поняли, когда всунули нашу прогулочную трость между створками раковины, которые немедленно захлопнулись. Попозже, собравшись домой, мы захотели получить трость обратно, но не тут-то было: раковина решила, очевидно, съесть трость и решительно отказывалась ее вернуть. Мы колотили по раковине камнями, пускали дым сигарет в щель, откуда торчала трость, и даже всунули в нее горящую сигарету, но раковина продолжала крепко удерживать жертву. Тогда мы подняли палку вместе с раковиной и ударили ее о камень — никакого впечатления, раковину нельзя было разбить. Потеряв надежду, мы отнесли раковину домой и повесили трость на дерево. Наутро муравьи вернули нам трость, рядом с ней лежали начисто объеденные створки раковины.
Жизнь подводного мира была полна нескончаемого интереса, и я даже была довольна вынужденным отдыхом, хотя соленая вода лагуны не способствовала лечению глаз. Вместо прежней боли в глазах, я испытывала жжение, а за компанию и у Маргарет глаза сильно покраснели.
— Если вы так заинтересовались подводным миром, — сказал наш хозяин, — то вам необходимы водолазные очки.
— О да… — любезно согласились мы. — Мы согласны на все, начиная от русалочьих глаз и до водолазного колокола.
Оказалось, что водолазные очки являются реальностью и бездонные ящики в конторе, хранящие самые различные предметы, содержат и такие сложные приспособления. В ряде районов местные жители пользуются водолазными очками при добывании перламутровых раковин.
В тот миг, когда я надела водолазные очки, все стало понятным и ясным: в тропиках можно отлично заниматься живописью без опасения ослепнуть. У меня сразу появились глаза не хуже, чем у местных жителей.
Ту роль, которую играют у туземцев глубокие глазные впадины, выступающие, как карниз, надбровные дуги, обрамленные густыми бровями, малая величина глаз и выпуклые скулы, защищающие глаза от ослепительного отражаемого землей света, теперь стали играть водолазные очки. Они даже превосходили устройство глаз местных жителей, и теперь я видела все, словно через два черных тоннеля. Отлично различая краски и детали на теневых сторонах, я не должна была больше моргать и щуриться; помимо всего, через них я видела обрамленные композиции. Было бы еще лучше, если бы они давали квадратное или продолговатое обрамление или, скажем, имели крошечную установку для кондиционированного воздуха. Но даже в теперешнем виде они были незаменимы.
В дальнейшем у меня никогда не было недоразумения с глазами, хотя мне частенько приходилось за работой снимать очки, так как местные мужчины относились к ним с подозрительностью и не позволяли нам приближаться, если видели меня в очках. Дети подымали истошный крик, а женщины прятались куда попало.
Наше первое возвращение в Пататива было настоящим событием. Обыкновенные очки здесь хорошо известны благодаря старосте, который носил их для украшения, и все отлично знали, что он ничего не видит сквозь густо засаленные стекла. Из моих водолазных очков стекла были вынуты, но вместо обыкновенной никелированной оправы имелись два черных тоннеля, полностью скрывавших верхнюю часть моего лица. Никто из жителей не выражал удивления, но толпа, встретившая нас на берегу, была явно взволнована. Кругом царила тишина, и точно так же, как когда-то рассматривали мои покрытые лаком ногти, теперь меня внимательно изучали со всех сторон, и, если мне приходилось сделать шаг назад или в сторону, я неизменно наталкивалась на кого-либо из поклонников моей новой внешности. Насколько можно было понять, жители решили, что мои водолазные очки являются наивысшей формой того украшения, что носил лишь староста.
