Где-то нам надо было начинать. Нынешние времена были не совсем обычными, а слухи о приближении нашей экспедиции создавали еще более напряженную обстановку.
Когда после трехмильной прогулки вдоль берега по отчаянной жаре мы добрались до деревни, нас встретила стая маленьких желтых псов, насупивших морды и настороживших уши в знак полного неудовольствия встречи с нами. Потом псы быстро удрали, поджав хвосты (эти костлявые маленькие псы являются помесью всех собачьих пород, населяющих нашу планету. Мы обнаружили сходство этих дворняг даже с дикими собаками Гаити).
Бегавшие по площадке деревенские жители — мужчины, женщины и дети — не обращали на нас ни малейшего внимания, хотя они не могли не слышать собачьего лая, возвестившего о нашем приближении. Не ради нас ли они разоделись в пух и прах! Женщины, обычно обнаженные, напялили поверх туземных юбок из травы ситцевые нижние юбки. Не видно было ни одного голого ребенка. Девочки также ходили в юбках из травы, а мальчики в набедренных повязках на манер взрослых мужчин. Некоторые из мужчин разгуливали в безупречно чистых белых рубашках.
Трудно было понять, что происходит в деревне: жители ходили взад и вперед, забегали в бамбуковые хижины, снова из них выскакивали, о чем-то тараторили и хохотали. Только дети с визгом разбегались при нашем приближении.
Лишь один человек сохранял спокойствие и не пошевелился даже тогда, когда мы подошли вплотную. Это был назначенный правительством деревенский староста. Его костюм был сочетанием всех видов одежды. На тщательно подстриженных курчавых волосах красовалась эмблема власти — форменная фуражка; ниже он был священником в черном стихаре; ноги с растопыренными пальцами были по-туземному босы; на голых лодыжках виднелись белые рубцы заживших язв. В глазах сверкал дикий огонек, характерный для взволнованного туземца. Не дав нам раскрыть рот для объяснения цели нашего прихода, он обрушил на нас поток слов на пиджин-инглиш, из которого мы сумели понять, что «Божий ковчег» должен сегодня прибыть в деревню.
«Божий ковчег» — шхуна, принадлежащая миссионерскому обществу, — совершает рейсы между островами южных морей, поддерживая деятельность религиозных миссий. На этой шхуне наиболее отличившиеся новообращенные туземцы посылаются на юг, где из них готовят священников. «Божий ковчег» появляется один раз в год и сегодня, в силу рокового стечения обстоятельств, должен был посетить и эту всполошившуюся деревню. Ничто на свете не могло так взволновать туземцев, как ожидание этого посещения. Впоследствии нам никогда не удавалось видеть туземную деревню в состоянии столь крайнего возбуждения.
Нам стало ясно, что до отплытия шхуны нет ни малейшего шанса не только достать натурщика, но даже поговорить с кем-либо.
Мысль заполучить модель из числа учениц миссионерской школы улыбалась нам гораздо меньше, чем рисовать Деревенских новообращенных, но, потерпев в деревне неудачу, мы решили посетить французскую католическую миссию. Наш план оказался нереальным, поскольку мы его задумали, пренебрегая островным распорядком дня, обязательным даже для гостей; именно в этом была вся загвоздка.
Все обитатели острова независимо от цвета кожи отдыхают два часа после полудня. Здесь все ложатся на это время в кровать, а если новичок пренебрежет обычаем, то он будет одинок на безлюдном острове. С нашей стороны было невежливо и бесполезно отправляться в миссию в момент полуденного отдыха. Надо знать, что после двухчасового сна полагается пить чай, что отнимает еще один драгоценный для художника час дневного света. Никто не обязан пить этот кипящий горький напиток, но вы ни от кого ничего не добьетесь, покуда он не «освежится».
По каким-то соображениям наша хозяйка решила, что мы встретим гораздо более радушный прием, если она и ее супруг представят нас миссионерам. Мысль о необходимости быть представленными в этой стране, крайне пестрой в отношении светских формальностей, очень нас удивила, но мы были готовы изучать местные особенности. Для начала нам предложили подождать.
Истинным тираном плантаторского дома в Руавату был ребенок, уходу за которым наша хозяйка отдавала все время. На посещение миссии у нее оставалось в течение дня не более получаса.
Хозяин не мог отправиться с нами, так как даже в обычное время не полагается оставлять женщину в одиночестве на плантации. В полном отчаянии мы изъявили готовность нести ребенка на руках, завернув его в противомоскитную сетку, если только хозяйка согласится взять ребенка с собой. Оказалось, что у ребенка сыпь, обычная в этих климатических условиях, и она усиливается от завертывания в пеленки.
Этот чудный младенец жил как в инкубаторе. Его вынимали из окруженной сетками колыбели только для купания, и эта церемония совершалась в специально выстроенном для него домике с двойными стенками. Между внутренней и наружной стеной был зазор в два фута. Крыша была двойная, и весь домик, как, впрочем, и основной плантаторский дом, был построен на сваях, обитых железом, чтобы не могли проникнуть муравьи. Помещение детского домика ежедневно так опрыскивали инсектицидом, что песчаным мухам и москитам было неповадно даже нюхать наружную стенку. Вход в домик шел через двойные двери, и в тамбуре требовалось осмотреть свою одежду, чтобы не занести какое-нибудь насекомое.
В плантаторском доме было трое слуг, коим не разрешалось входить в детский домик или касаться вещей ребенка, так как их прикосновение может вызвать заболевание дизентерией, глистами и всем прочим. Единственный раз побывав в этом святилище, я рисовала ребенка, заглядывая сквозь сетку. Благодаря этим предосторожностям ребенок рос веселым и здоровым, и, если не считать сыпи, он походил на любого младенца, живущего в более умеренном климате.
Так или иначе, но проблема нанесения визита на Соломоновых островах была решена, и притом вовремя, иначе у меня самой появилась бы сыпь от разрыва лопающихся от нетерпения кровеносных сосудов. Все обитатели плантаторского дома и кое-кто из рабочих отправились совместно наносить миссионерам визит.
После полуденного отдыха в субботу к дверям дома подъехала коляска. Это был древний рессорный экипаж, запряженный еще более древней лошадью. Поступь этого коня крайне напоминала движения лунатика, и двигаться он мог, лишь когда один из слуг вел его под уздцы, а другой шел на почтительном расстоянии, держа в руках вожжи. Позади шествовало еще пятеро слуг. Голова лошади была закрыта ветками с густой листвой, а под листвой виднелась морда с ужасающей язвой диаметром в три дюйма. Мы с любопытством смотрели на язву. Так вот она какая, эта накожная язва, от которой страдают не только животные, но и люди всех цветов кожи! На язве сидели большие зеленые мухи, и целый рой мух жужжал среди листьев над головой лошади.
Когда лошадь встряхивала головой, слуги, даже находившиеся на расстоянии, в страхе разбегались.
Неужели эта кляча могла их пугать? Как ни странно, но могла. Дело в том, что до того, как плантаторы привезли сюда лошадей и коров, местные жители не имели понятия о животных ростом более крокодила или мелкого кенгуру. А лошади задавали нелегкую работу неопытным конюхам при каждой седловке или взнуздывании. Запряженная в рессорный экипаж лошадь не была старой клячей; это была молодая лошадь, изнуренная неподходящим кормом и измученная малярией.
Из дома вынесли трижды завернутую в сетку колыбель с наследником Руавату и установили ее на заднем сиденье под брезентовый навес. Измученная лошадь крепко спала. Плантатор с супругой влезли на козлы, а мы встали на запятки, но скоро сошли. Туча мух вилась над нами, трое слуг выстроились сбоку, а пятеро рабочих с плантации замыкали шествие, похожее на изображаемое на фресках. Блистательный туземный эскорт имел свое особое назначение: вытаскивать экипаж из песка, как только лошади станет не под силу везти, а это происходило всю дорогу.
Такая поездка была для слуг редкой возможностью поглазеть на девиц из миссионерской школы. Как правило, слугам с плантации категорически запрещено переступать границы миссии, за исключением случаев, когда они сопровождают своего хозяина. Но даже в подобных случаях их появление не встречает одобрения. Поэтому наши парни решили возможно успешнее использовать представившуюся возможность. Прически наших слуг были украшены цветами, а браслеты на руках и ногах — разноцветными листьями. В ход были пущены все драгоценности: ожерелья, браслеты из стеклянных бус и узорчатые кожаные пояса. На черных прическах белели проведенные известью полоски, а домашние слуги напудрили волосы мукой. Что говорить, парни имели сногсшибательный вид.
