На этом история не кончилась. Предстояло зарегистрировать катер, получить номерные знаки, пройти техосмотр. Два месяца я ходил на курсы судоводителей — изучал судоходную обстановку, звуковые и световые сигналы, створные и ходовые знаки, пестрые и свальные бакены, вехи, буи. Все это было скучновато, вот только лоция мне нравилась — она напоминала некую поэму о природе и придавала занятиям романтический уклон.

В нашей группе в основном занимались заядлые водомоторники, но были и случайные люди, вроде той дамы, которая не знала, куда деть деньги, и купила польскую яхту, но после первых же двух занятий заявила:

— Вот еще! Буду сюда ходить, изучать разную чепуху! Оштрафуют — отдам штраф. Прическа у меня дороже стоит.

Такая была у нас дамочка. И был тип похлеще ее, который имел моторную лодку и занимался браконьерством, да еще меня подбивал на это подлое дело, подбивал с исключительным упорством.

— С твоим катером у нас будут неограниченные возможности, — говорил. — Неограниченные пространства и неограниченные возможности. С твоим катером можно творить чудеса. Здорово погреть руки.

Разумеется, я твердо отвергал его гнусные предложения.

И вот наступил торжественный день спуска «Бармалея» на воду. На это событие съехались все друзья и приятели, пришли гаражники, высыпали соседи. Примчались даже те, кого я вообще видел в первый раз (похоже, слух о моем катере распространился довольно широко). Таксист судостроитель Володя выкатил из своего гаража лафетник, и десятки добровольных помощников помогли нам затащить на него мое полутонное сооружение. Под восторженные крики мальчишек, мы пересекли железнодорожное полотно и очутились у озера.

День выдался солнечным, и собралось невероятное количество зевак. Перед спуском я разогнал уток, крякающих у берега, приличествующим тоном сказал небольшую речь и кокнул бутылку шампанского о борт катера. И надо же! Сделал это нескладно — появилась пробоина, и, к моему великому позору, пробное плавание пришлось отложить.

На следующий день я заделал пробоину и, ясное дело, был благоразумнее — предложил уже сильно поредевшей компании распить шампанское за столом.

После крещения катера меня стали атаковывать совершенно незнакомые люди. Они прямо-таки рвались в путешествие, готовы были плыть куда угодно и на любой срок. С меньшим пылом, но все же собирались плавать те, кто обещал помочь в строительстве. Те, кто помогал, то есть знал о катере не понаслышке, скептически относились к этой затее (видно, помнили о своей недоброкачественной работе и считали плавание небезопасным).

Я же был против плавания вообще. За полгода каждодневного строительства, изнурительных мытарств в поисках материала катер мне осточертел. Как все вспомню — сразу плохо себя чувствую. Да и мысленно я уже давно все проплавал, даже побывал в Америке. Короче, я слишком долго делал свое судно — и перегорел. «Все знают, что у меня есть катер, — рассуждал я. — Вот он — стоит в гараже — новенький, покрашенный, каюта сверкает иллюминаторами, на бортах надпись — „Бармалей“. Любой может приехать, посмотреть. А плавать — это так сложно. Надо как-то довезти посудину до реки, доставать бензин, возиться с мотором». Ко всему, неожиданно для самого себя, я увлекся полетами и уже подумывал о постройке самолета. «Что мне стоит? — размышлял я. — Ведь теперь могу все достать».

В какой-то момент друзья все же уговорили меня проплыть на катере до Оки и, «если он не развалится (именно так они и выразились), — дунуть и дальше, поплавать по притоку великой реки». Понятно, я был уверен в непотопляемости своей посудины и на их жалящие уколы ответил усмешкой. Мы уже закупали продукты, как вдруг вышел указ, запрещающий маломерному флоту плавать в подмосковном бассейне. Какие-то умники решили, что рыбаки и туристы чрезмерно загрязняют воду, хотя каждому первокласснику ясно — сотня «комариных» посудин приносит вреда меньше, чем одна самоходная биржа, за которой тянется шлейф мазута. Пришлось отправлять катер до Оки на барже. То плавание — отдельная захватывающая история, которая тянет на роман.

Сделаю скачок вперед и расскажу о дальнейшей судьбе самого катера.

Осенью сосед Георгий зашел ко мне и строго сказал:

— Ты много месяцев испытываешь мое терпение, но оно не беспредельное. На зиму в гараж я поставлю машину, так что потрудись убрать своего «Водолея», или «Злодея», как он там.

Долго я гадал, куда деть катер. В разгар моих гаданий к соседу Косте приехали погостить молодожены волжане.

— Послушай! — сказал мне Костя. — Эти молодожены живут в Кимрах, у самой воды, и готовы купить твой катер. Сколько ты хочешь за него?

Я начал прикидывать затраты, и у меня закружилась голова от астрономической суммы; потом вспомнил свой титанический труд, который вообще не измерить никакими деньгами. Но главное — катер был для меня почти родным детищем, чуть ли не живым существом…

— Знаешь что, — сказал я Косте. — Я им просто его подарю. Пусть катаются. Но чтоб берегли… И если я надумаю поплавать и приеду, чтоб не морщились… В любое время…

С этим условием я и отгрохал молодоженам свадебный подарок.

Когда грузовик увозил моего «Бармалея», я испытывал чувство расставания с близким другом. Прямо слезы наворачивались в глаза.

…Спустя лет десять я приехал в Кимры, просто чтобы посмотреть на катер, дать на нем круг по Волжской акватории. Адрес, который когда-то оставили молодожены, привел меня на окраину городка, но дом я не нашел.

— Здесь давно дома сломали, — объяснила какая-то старушка. — А жильцам дали квартиры в центре.

Я решил спуститься к реке и пройти вдоль мола; хотел разыскать «Бармалея» среди «комариного» флота, качающегося на воде. Но не сделал и десяти шагов, как в стороне увидел что-то до жути знакомое…

Он лежал на боку, разбитый, засыпанный песком, из его рваной обшивки, точно ребра, торчали шпангоуты; на еле сохранившейся надписи кто-то мазутом приписал начальные буквы, чтоб вышло «Дуралей». Было непонятно, кому это предназначалось: мне, как создателю судна, или моему погибшему детищу. Я подошел к останкам катера, и боль пронзила мое сердце. Эта боль не отпускала меня долгие годы. Я ощущаю ее до сих пор.

В шесть лет я ежедневно играл свадьбы: пять минут поговорю с какой-нибудь девчонкой, и мы уже муж и жена. «Накупим детей», построим шалаш, натаскаем в него моркови, репы, сидим под навесом, грызем овощи — настоящий рай в шалаше. Так и играли, а чуть повздорим — сразу развод. Наверно, тогда, в детстве, я израсходовал свой лимит семейной жизни — столько навыяснял отношений, что, повзрослев, стал побаиваться брака. А тут еще родственники подлили масла в огонь.

Мать говорила:

— Избегай девушек с крапинками в глазах — они колдуньи. И с родинками на правой щеке избегай — приносят несчастье.

А тетка вразумляла меня:

— Бойся девушек с пепельными волосами — они не преданны.

А дядька добавлял:

— От женщин с красивыми руками беги — плохая судьба. Верный признак.

Запугали меня так, что я долгое время весь женский пол обходил стороной.

Я приехал в Москву из Казани, остановился у тетки, устроился работать на почту при кинокопировальной фабрике; днем развозил по вокзалам киноленту, по вечерам писал натюрморты — готовился поступать в художественное училище. Первый «карандашный» экзамен (гипс) я нарисовал неплохо, второй (живопись) тоже каким-то образом вытянул и меня зачислили на декоративный факультет. Я распрощался с теткой и поселился в общежитии училища.

До начала занятий оставалось какое-то время и я с приятелями из общежития подрабатывал на овощной базе. Заведующий базой, толстозадый мужчина с оплывшим лицом, беззлобно называл нас «голодранцами»; в обеденный перерыв кидал на стол десятку и подмигивал:

— Ну, художники голодранцы, давайте, один — горючее, другой — закуски. Искусство надо поддерживать, правильно я говорю?! Художество дело святое (он прямо упивался своим богатством и нашим безденежьем).