Я просыпался в своей захламленной комнате и с приподнятым настроением спешил в гараж, а вечером, вдрызг разбитый, снова брал атлас и вновь видел ослепительные сны.

В первых числах апреля я занялся внутренней отделкой катера: в кокпите делал сиденья вдоль бортов и место для рулевого, а в каюте — дверь с круглым иллюминатором, два спальных места и стол, который откидываясь, становился дополнительным лежаком. Теперь я мог посидеть в каюте за столом, перекусить, прилечь отдохнуть. Из каюты уже четко просматривались океанские просторы. Во всяком случае, когда я ложился на лежак и через иллюминатор смотрел в небо, явственно ощущалось покачивание, слышался шум волн, крики чаек.

Почувствовав окончание строительства, стали наведываться друзья. Первыми в воскресенье прикатили врачи Александр и Валерий. Видимо, они наконец вспомнили о своем прямом предназначении, о милосердии, которое обязаны проявлять к нуждающимся в помощи. Осмотрев судно, они нашли его «вполне гигиеничным с медицинской точки зрения» и в один голос заявили:

— Нам нравится, что ты человек с размахом. И правильно! Чего чирикать, строить какие-то лодчонки! Строить — так пароход, ковчег, чтоб было жизненное пространство, то есть санитарные нормы.

Засучив рукава куртки, Александр усердно вкрутил штук сорок шурупов и некоторое время, проявляя полную несостоятельность, шпаклевал борта и днище. Валерий притащил резиновые перчатки и до темноты довольно профессионально оклеивал катер стеклотканью. Разумеется, за это им тоже — мои искренние благодарности.

За врачами последовали оператор телевидения Анатолий и журналист Роберт. Первый раз десять обещал приехать, но не мог выбраться из дома. Его доводы были один смехотворней другого: то выяснял отношения с женой, то слушал музыку. И вот наконец выбрался и несколько часов пилил фанеру для палубы. Второй, Роберт, тоже много раз обещал и, собственно, однажды почти приехал, но, как объяснил позднее, около самого гаража вспомнил про неотложное дело. В конце концов неважно, что за полгода он так и не приехал, главное — собирался, а готовность к подвигу равна подвигу. Посему и благодарю их обоих, не очень тепло, но все же. Забегая вперед, скажу, что на пробное плавание они прибежали первыми. И чтобы до конца быть откровенным, добавлю маленькую подробность — Роберт искренне раскаялся, что не помогал, и сразу стал на голову выше других, ведь признание своих ошибок чего-то стоит.

Ну и под конец рассыплю еще несколько благодарностей: мальчишкам из ближайших домов, которые после уроков с огромным энтузиазмом гоняли по улицам и собирали для меня куски пенопласта и резиновые трубки; малярам из троллейбусного парка, которые налили мне целое ведро водостойкой пентофталевой краски и показали, где стоят разбитые троллейбусы, с которых можно снять резиновые уплотнители; и, конечно, синоптикам — они ни разу не ошиблись в прогнозах — всю весну погодка стояла точно по моему заказу.

После покраски катер выглядел красиво, очень красиво. Весь корпус — ярко-красный, каюта — ослепительно белая. Мать сшила тент для кокпита и два спасательных пояса, которые я набил пенопластом. Тент мать отвезла в мастерскую для пропитки. Как это у нас принято, пропитывали целый месяц, но в первый же дождь сквозь него лило словно через рыболовную сеть. Само собой, работникам мастерской от меня не благодарность, а проклятия.

Наступило лето, в выходные дни все спешили за город, на пляж, а я в гараж — доводить оснастку. Елене надоело мое строительство; некоторое время она пилила меня по телефону с удвоенной силой, потом перестала звонить, а узнав, что я присвоил катеру устрашающее название «Бармалей», вообще порвала со мной и укатила на юг к морю. Я не очень переживал, поскольку считал, что женщина должна жить жизнью мужчины и разделять его увлечения. «Ладно, друзья, — рассуждал я, — но она-то, кукла, могла бы разок приехать. Ради любопытства хотя бы». И если раньше я подумывал о будущем с Еленой, то за время строительства от этой мысли отказался. Так что основная моя благодарность — катеру. Он спас меня, не иначе. Я утонул бы в пучине брака, он же вывел меня на свободную холостяцкую воду.

Катер приобретал все более оснащенный вид. У старьевщика я выпросил сломанную раскладушку и сделал каркас для тента, затем несколько метров стеклоткани обменял у одного гаражника на оргстекло, обрезал его лобзиком и вставил в иллюминаторы.

Я был прямо влюблен в свою посудину: ходил, поглаживал, смотрел со стороны, фотографировал; частенько не задвигал катер в гараж и оставался в нем ночевать, чтобы не мотаться взад-вперед, и уже в снах совершал плавания в реальной обстановке.

Соседям и приятелям я только и говорил о катере — все разговоры начинал и заканчивал им. И гордился шрамами на руках — то и дело закатывал рукава рубашки. Кстати, в конце строительства в меня влюбились две девушки, которые до этого относились ко мне прохладно. Несколько раз они звонили, и соседи объясняли: «Он в гараже». Желание уличить меня в обмане приводило их к месту строительства. Они приезжали в юбках «банан», в широкополых шляпах, с легкими сумками через плечо. С нежными улыбками они смотрели на меня, чумазого, в порезах и ссадинах. Я ничего не говорил, только смахну пот, перекурю и снова строгаю, кручу, верчу. А они не уходят, все стоят и смотрят.

— Приятно смотреть, как мужчина работает, — говорят. — Тебе поесть принести? Или попить? Или сигарет? — И все не отрываясь смотрят с открытой влюбленностью, с готовностью на все.

Позднее я постоянно носил с собой фотографию катера. Многие носят снимки жены, детей, дачи, собаки… Я носил фотографию катера и при каждом удобном случае хвастался своим детищем. Случалось, сидел где-нибудь в кафе с красивой девушкой и, желая ей понравиться, изо всех сил рассказывал, какой я, в сущности, замечательный, но почему-то слова девушку не убеждали и, чем красочней я расписывал себя, тем больше ее глаза недоверчиво сужались. Тогда я доставал фотографию катера и подробно описывал строительство. И лицо девушки светлело. Заметив магическое действие фотографии, я перестал рассказывать о себе, сразу начинал с постройки катера. А позднее при знакомстве и вообще ничего не рассказывал, просто доставал фотографию и говорил:

— Я сделал.

И девушки сразу влюблялись в меня, честное слово.

Находились и насмешники, вроде соседа по квартире Кости.

— Зачем ты его строишь?! Лучше заработай деньги и покупай себе хоть фрегат.

Как я мог ему объяснить, что купить и сделать своими руками — разные вещи. Впрочем, в наше время люди не очень-то утруждают себя ручным трудом (я имею в виду домашние поделки, техническое изобретательство). Большинство стремиться заполучить готовенькое, желательно импортное. Поточный вещизм вытесняет не только народные промыслы, но и губит смекалку, любовное отношение к изделию. Впрочем, это отдельная тема.

Уже заканчивался июнь, а я все оснащал посудину. Как-то в полдень иду по оживленной Пушкинской улице. На уровне третьего этажа маляры красят дом. Я подергал свисающую с люльки веревку (прекрасный канат для якорей).

— Чего тебе? — спросили маляры. — Веревку? Сколько метров? Пятнадцать? Бери тридцать!

Я киваю, они с невероятной готовностью бросают кисти, спускаются на люльке, отматывают и отмеряют веревку прямо на глазах у прохожих.

— Зайдемте в подъезд. Неловко, — говорю.

— Ерунда! Пусть смотрят, может, еще кому надо.

В июле, закончив все доработки и доделки, я одолжил у приятелей деньги и купил подвесной мотор «Вихрь». Катер был готов. Я победил, построил огромное судно в одиночку! И заявляю со всей серьезностью: это — лучшее из всего, что я сделал за свою жизнь.

Мой «Бармалей» не может похвастаться особым изяществом, но крепок, как броненосец, и вместителен. При близком рассмотрении кое-где на обшивке виднеются аляповатые складки стеклоткани, несколько коряво выглядят откидные иллюминаторы, но я вложил в катер всю душу, и он дорог мне гораздо больше всяких элегантных пластиковых судов.