— Ты, дед, ворона-то не обижай, поладь с ним, — просила бабка Анастасия домового, который, как она считала, тоже жил на чердаке.

Видимо, домовой с вороном поладили — целых два года они мирно соседствовали на чердаке, а вот сама бабка дала маху: вначале приютила собаку, а потом и кота. Каждый раз, когда она выносила собаке еду, ворон взлетал на крышу избы и недовольно бурчал, а уж если гладила кота — так и норовил его клюнуть.

Долгое время бабке Анастасии было невдомек, отчего такая ревность у птицы? Но однажды городские грибники заглянули в избу и оставили бабке дикого голубя-подранка. С неделю бабка выхаживала птицу в корзине на окне; промывала настоями рану, кормила кашей, и все это время ворон сидел на сарае и косил глазом в сторону окна. А потом вдруг поднялся высоко в небо, сложил крылья и камнем бросился вниз.

— Видать в него переселилась душа покойного мужа, — объяснила бабка Анастасия домовому. — Ну, да простит меня господь! И ты, дед, прости меня, старую.

С того дня у бабки Анастасии появился редкий дар — предсказательницы. Каким-то странным образом (возможно, по накопленной в воздухе энергии) она вдруг стала предугадывать события, которые впоследствии происходили на самом деле. Это было странно вдвойне, поскольку в тех местах крайне редко что-либо происходило. Тем не менее бабка предсказала бурю с лесоповалом, пожар и наводнение в райцентре, причем указала сроки ненастий, и именно в эти сроки они и произошли. После этого в деревнях все сошлись в одном — бабка Анастасия колдунья.

Я прожил у бабки Анастасии пару дней и первое время выслушивал ее с некоторым недоверием, но после того, как она предсказала мне «большую удачу» в работе, поверил каждому ее слову.

В трех километрах от бабки Анастасии у реки, где на берегу ржавел старый буксир, жил инвалид Петр. У него была добротная изба с хозяйственными постройками, лошадь, кобель и ручная чайка, которая обитала в лодке. Дом Петра окружали запутанные тропы, колючий кустарник, буйные травы и цветы.

Петр не верил в нечистую силу, но допускал, что у всего на земле есть душа; не только у животных, но и у растений, камней, воды — у всего, что тянется ввысь, лежит затаенно или течет, постоянно меняясь. «Почему цветок сгибается, когда хочешь его сорвать? — размышлял он. — Почему у разбитого камня затягивается свежая поверхность, а река, как ни направляй ее русло, все одно — упрямо берет свое?».

— Я хранитель реки, — представлялся Петр туристам байдарочникам и разным удильщикам, которые по случаю заглядывали к нему.

Мне тоже представился «хранителем», и сразу, без всяких вступительных словечек, добавил:

— Значит так! Если ты готов к серьезному разговору, жми в райцентр за винишком. Это всего час резвой ходьбы.

Я выполнил его наказ, после чего Петр сказал:

— Располагайся, живи сколько душе угодно.

Мы выпили и Петр развил свою мысль относительно реки:

— Река для меня — живая душа. Я с ней беседую, советуюсь. Она мне, значит, и мудрый друг и ласковая женщина, и ребенок, о котором надо заботиться. И кормилица… Здесь недавно одни байдарочники опрокинулись, теперь как ни брошу блесну, то тушенку, то сгущенку зацепит, — Петр засмеялся, довольный своим юмором.

Дальше он сообщил, что раз в неделю запрягает лошадь и возит в райцентр дрова; в обратную дорогу закупает продукты.

— …И Полкан со мной ходит, — Петр кивнул на кобеля, который вышагивал посреди двора, — но только вступим в райцентр, забивается под телегу — побаивается местных дворняг. Ну, значит, чужая территория. Так и семенит меж колес, пока справляюсь с делами… А в лесу никого не боится, ни волка, ни кабана… Он, чертенок, что надо! Через лес бегает к Альме, сучке бабки Анастасии, в трех километрах отсюда. Бабке это не нравится. Говорит, что «я бывший распутник и собаку этому учу», — Петр засмеялся. — Она совсем спятила старая… С домовым разговоры ведет… Но, кто знает, может, и вправду, колдунья, — Петр начал рассказывать про бурю, пожар и наводнение.

Я переночевал у Петра; наутро он устроил мне отличную рыбалку — я наловил целое ведро плотвы; Петр взялся ее поджарить и опять заговорил про «винишко»:

— …Под жареную рыбешку оно хорошо пойдет!

Погода стояла, как по заказу — ни жарко ни холодно, и мне ничего не стоило отмахать еще раз до райцентра и обратно.

За обедом Петр продолжил свои рассказы.

— …Как-то осенью у меня остановились двое городских охотников. Прикатили на «газике», расположились — все, как положено… Обещали «отблагодарить сполна, поставить богатую выпивку»… К вечеру они, значит, выследили семью кабанов, убили двух молодых свиней, но матерого секача упустили. Им закончить бы охоту — и так трофеи были немалые, но они уже вошли в азарт… Короче, решили и секача уложить… А произошло это недалеко от дома бабки Анастасии. Ну, значит, они завернули к ней, оставили туши, а сами двинули искать секача. Бабка их предупредила: «Нельзя старого кабана трогать. Старый кабан — хозяин леса. Беда будет!»… И что ты думаешь? Секача-то они уложили, но он успел клыками одного охотника пропороть! Другой, значит, повез друга на «газике» в больницу, да недалеко от райцентра влетел в кювет. Сам, правда, отделался легко, но машину помял сильно… Ну, в общем, значит, оба потом в больнице отлеживались. Вот и не верь после этого бабке… А я и без нее знаю — все, что сделаешь плохого, к тебе вернется. Ты сам-то как думаешь?

Он обладал сверхсильным биополем — рядом с ним каждый ощущал тепловые волны, легкое покалывание каких-то невидимых иголочек. Худой, нервный, с резкими, словно высеченными чертами, с вздутыми венами на висках и темными, глубокими глазами, в минуты напряжения он излучал прямо-таки электрический ток, и если смотрел в упор, людей трясло от его прожигающего взгляда. Временами его напряжение достигало такого накала, что он становился опасен для окружающих — невидимые смертоносные стрелы поражали все живое на расстоянии нескольких шагов; своим демоническим взглядом он мог остановить слабое, чувствительное сердце. «Чудовище, а не человек», — шептались те, кто его знал, и при встрече с ним, старались пройти незамеченными, но каждый раз застывали, парализованные, а некоторые, наиболее впечатлительные, впадали в транс.

Его странность обнаружилась еще в раннем детстве: веселый и юркий, но крайне болезненный ребенок, в момент острого возбуждения внезапно окаменевал и, как подкошенный, падал на колени, его рот сводила судорога, из груди вырывался пронзительный вопль, руки мелко дрожали, глаза стекленели и менялись — обычно густозеленые вдруг становились темно-коричневыми и, все больше темнея, превращались в черные с красноватым блеском, словно тлеющие угли. В такие минуты от его дикого, безумного взгляда увядали цветы, всплывали и переворачивались, точно оглушенные, мальки в ручье, точно сбитые, замертво падали жуки и бабочки; из его глаз исходили такие убийственные, все пронизывающие лучи, что пролетающие над ним птицы резко сворачивали в сторону.

Припадок длился несколько секунд; потом он, сникший и опустошенный, забивался в какую-нибудь дворовую щель и, как затравленный зверек, испуганно озирался по сторонам. Постепенно его взгляд светлел, на лице появлялась робкая улыбка, он вылезал из укрытия и, спустя несколько секунд, отдышавшись, вновь веселился с прежней резвостью. Как все дети, он тянулся к животным, пытался играть с ними, но и собаки и кошки от него шарахались и уползали в подворотни.

А во сне он кричал, рыдал и дергался — ему снились черные сны: черные цветы и деревья, черные глыбы льда, черные лица людей. Жизнерадостный ребенок видел во сне страшные картины и никак не мог их увязать с многоликим, многоцветным миром, который открывался наяву.

Припадки и ночные рыданья беспокоили, тревожили его родителей, тем более, что и врачи беспомощно разводили руками и терялись в догадках, не в силах понять таинственную болезнь. Ко всему, врачей поражала его удивительная генетическая память: он помнил то, что происходило с матерью, когда еще был в ее утробе, помнил отдельные случаи из жизни предков по отцовской линии, через огромное временное пространство видел местность, какой она была задолго до его рождения. Впервые это заметили, когда он нарисовал поселок, где жил с родителями. Обычный, ничем не примечательный, загородный поселок он изобразил с широким озером и церковью — чего на самом деле не было, но старожилы подтвердили, что много лет назад поселок стоял на берегу озера, которое осушили и на бугре, действительно, красовалась церковь, которую разрушили.