— Это были чудесные минуты, — вспоминала Ольга. — Я чувствовала себя самой счастливой на свете… и невероятно гордилась своим мужем, и тем, что я такая молодая, но уже мать двоих детей.

На обратном пути они непременно заглядывали в кондитерскую, где покупали ромовую бабу или фигурное печенье к чаю — оба любили сладкое. Ольге было всего двадцать два года, Анатолию — на год больше.

Летом, чтобы дети окрепли на свежем воздухе, они сняли комнату на Истре. Комната была маленькой, зато прямо в окна лезли ветви яблонь и цветы дельфиниум.

— Какие изумительные цветы! — воскликнула Ольга, увидев их впервые. — Такая гуща высоких стеблей! И какие голубые и синие граммофоны! Кажется, прислушайся — и услышишь музыку. Надо же, какое чудо создает природа!.. Но все же я больше люблю полевые цветы. Особенно ромашки. Ромашка солнечный цветок — посмотришь на него и сразу становится весело. (В самом деле, ромашки, как нельзя лучше, соответствовали ее характеру).

Теперь по утрам прямо с постели всей семьей бежали к реке. Купались на мелководье, где светлел лежащий под водой песок, а потом, взявшись за руки, брели по утреннему влажному лугу…

После завтрака Ольга провожала Анатолия до платформы и всегда подолгу махала уходящей электричке; потом в пристанционном магазине покупала продукты и весь день занималась домашним хозяйством и детьми, и все время пела.

— Я пою не только для себя, — объясняла она свой жизнерадостный настрой, — но и для детей, ведь их с детства должны окружать красивые вещи, цветы и музыка, песни. Красота обладает чудодейственной силой, она не только облагораживает душу, но и устанавливает хорошее настроение и даже вылечивает болезни.

Соседний дом снимали дачники, состоящие в «интернациональном браке» — рыжий немец журналист Рудольф Бергович и русская хохотушка Мария; у них было двое сыновей подростков. Будучи заядлым рыболовом, Рудольф Бергович часто приглашал на рыбалку Анатолия и по пути расхваливал Ольгу:

— Ваша жена, Анатолий, настоящая красавица! И так хорошо знает немецкий. И так умно воспитывает детей, а ведь еще сама ребенок. И вы — молодец, бережно к ней относитесь. Вообще, вы — идеальная пара.

По воскресеньям к Рудольфу Берговичу приезжали друзья, тоже немцы, и у них начинался «расслабленный отдых»; гости ходили по участку в шортах, много ели и пили пиво и говорили по-немецки. Иногда кто-нибудь из них подходил к забору и заговаривал по-немецки с Ольгой. В эти минуты Анатолий не скрывал гордости за жену, а про себя удивлялся ее знанием чужого языка, свободой и легкостью в общении с иностранцами.

Выпив ящик пива, немцы нестройно затягивали свои песни и время от времени восклицали:

— И Мария, и Ольга чудо женщины! Все русские женщины чудо!

Мария смеялась, подмигивала Ольге, а при случае говорила поселковым женщинам:

— Надо уметь выходить замуж, дорогие!

«Что значит уметь?! — недоумевала про себя Ольга. — Просто надо выходить замуж по любви».

На следующий год по городу покатилась волна слухов о «врагах народа». Атмосфера подозрительности губительно отразилась на отношениях между людьми — каждый в каждом видел доносчика; кое у кого из-за недоверия рушилась многолетняя дружба. Людей охватил страх. Точно зловещее облако, страх расползался, проникал в каждую семью.

Первым из знакомых, как шпиона, арестовали бухгалтера Шидлера. Потом забрали бывшего вожатого Алехина. Говорили, что он сын эмигранта, великого шахматиста и что, будучи комсомольским вожаком, «вел вражескую пропаганду». Антонина сразу же, после ареста мужа, развелась с ним, сына отвезла к матери и начала «новую жизнь». Она любила все необычное: встречалась с необычными мальчишками, необычно вышла замуж, необычно быстро развелась, а позднее уехала с иностранцем в какую-то необычную страну.

Потом Ольга случайно на Сретенке встретила одного из сыновей Рудольфа Берговича.

— Вчера за папой пришли милиционеры, — тревожно сообщил подросток. — Сказали, что он шпион, что его посадят в тюрьму. А мы с мамой скоро поедем на поезде. Куда-то далеко.

В одну из ночей обитателей Орликова переулка разбудил скрежет тормозов «воронка»; тут же на лестнице послышался тяжелый топот, раздался резкий звонок, и в квартиру вошли мужчины в кожаных пальто, уполномоченные с Лубянки. Они произвели обыск в комнате Панки и увели с собой ее отца.

— Что вы делаете?! — кричала Панка. — Мой отец никакой не враг народа! Он преданный родине человек! Буденовец!.. Тогда и меня забирайте!..

Ольга вышла из комнаты, попыталась заступиться за соседа, но ей сразу приказали «не лезть не в свои дела», и дали понять, что всякое сочувствие такого рода рассматривается, как пособничество «врагам народа». Всю ночь на кухне Ольга успокаивала подругу; только под утро Панка ушла в свою комнату, а когда вновь появилась, Ольга ее не узнала — она поседела. А у матери Панки случился сердечный приступ, ее увезли на «скорой помощи».

Через месяц «за анекдоты» арестовали мужа Ксении Максимовны, а ей самой посоветовали «держать язык за зубами и не сеять панику». Перед этим Ксения Максимовна сказала соседям по лестничной клетке, что «в роддоме рождаются одни мальчики и это к войне». Когда уводили мужа Ксении Максимовны, все жильцы попрятались по комнатам, но Ольга вновь не выдержала и подошла к уполномоченным.

— Вы не смеете этого делать! В нашей квартире нет «врагов народа». Это какая-то ошибка или чья-то клевета…

— А вы, гражданка, помалкивайте, если не хотите неприятностей! — отчеканил один из уполномоченных и, вытолкнув арестованного, хлопнул дверью.

— Господи! За что?! Что эти люди сделали? — Ольга обращалась к Анатолию, но он прикладывал палец к губам.

— Тише, Олечка! У стен тоже есть уши. Нужно время, все утрясется, встанет на свои места.

— Я больше не могу находиться в этой квартире, — сказала Панка Ольге после всего случившегося и через несколько дней уехала на Дальний Восток на комсомольскую стройку.

Позднее, там же на стройке, как и предрекала Ольга, Панка нашла свое счастье — вышла замуж и родила дочь.

Ольгиной семьи репрессии не коснулись, только отца вызвали на Лубянку за письмо родственникам в Белоруссию, где он написал, что «стало плохо с продуктами». Его продержали на Лубянке два месяца. Вернувшись, он собрал родню на кухне, выбросил иконы и отрекся от Бога.

— Что ж происходит? — шептал ночью Анатолий Ольге. — И отца Ванюшки посадили… Здесь что-то не то. Вначале взрывали храмы, теперь сажают людей… Что-то не то… Можно строить новый мир, но зачем разрушать старый? Как можно уничтожать вековые ценности, культуру?! Какие-то жуткие перегибы… Ты, Олечка, смотри, будь осторожна. Ни с кем ни о чем не говори.

Летом сорокового года в Подмосковье на станции Правда закончилось строительство заводских домов, в которые вселили живущих в подвалах и тесных коммуналках. В число новоселов попали и Анатолий с Ольгой. Поселок располагался на опушке леса и представлял собой двустенные засыпные дома с голландским отоплением; в каждом доме две комнаты на две семьи и общая кухня. К поселку от станции вела шлаковая дорога.

Ольга с радостью согласилась переехать, подумав, что жизнь за городом будет несравненно легче — ей не придется тратить время на прогулки с детьми, они смогут гулять на участке, а она тем временем займется немецким… На семейном совете решили, что следом за Ольгой в вечерний институт поступит и Анатолий. Они строили серьезные планы и намечали их осуществлять последовательно и терпеливо. Жизнь представлялась им некой лестницей, ведущей в светлый гармоничный мир, где их ждала интересная работа, семейное благополучие, увлекательные путешествия и многое другое. И они собирались взойти на эту лестницу, но ради детей были готовы задержаться на одной из ступеней.

Анатолий был на заводе, когда Ольга с детьми приехала на станцию. Открыв дверь дома, она обнаружила, что им на четверых выделили пятнадцатиметровую комнату, а смежная двадцатиметровая предназначалась бездетному конструктору Толчинскому с женой.