— Чего же?

— Темно там. Засыпаю.

— Вот как! В кино засыпаешь. А ночью что делаешь?

— Ничего. Сплю.

— С кем? — пошутил Федор Ефимович.

— Когда одна, а когда с Машкой.

— С какой Машкой?

— Машкой-то? Из лаборатории. К ней дед приехал.

— Какой такой дед?

— Ейный дед. Родной дедушка… Когда выпимши, у нас ночует.

— В женском общежитии?

— А где же? Куда его девать, если выпимши? На двор не вынесешь. Я пойду, ладно? Машины стоят.

— Ступай, ступай… Сдавай спецовку и ступай к Платонову.

— К Платонову? Пошто?

— Как пошто? По то. Оформляйся к проходчикам. Разрешаю.

— Да что вы! — отмахнулась Чугуева. — К Платонову? Ни в жисть…

— Что значит не пойдешь? Я рапорт подал, а ты не пойдешь?

— Нет! Нет! И не думай, товарищ начальник!

— Обожди, обожди… Ты что, Маргарита батьковна, позабыла, кому просьбу казала? Про нас с тобой, знаешь, где разговоры идут? Я рапортую, что ты у Платонова, а ты обратно на мойке? Да разве можно? Не-е-ет! Нам теперь ломаться не приходится.

— Да будет тебе. Сказано — не пойду, значит, не пойду. Хоть режь.

— Значит, добром не желаешь?

— Не желаю.

— Ну ладно. Придется с тобой говорить на басах. Предъяви заявление.

— У меня нету.

— Что значит нету? Выкладывай. Думаешь, мы тут богдыханы? Мы не богдыханы. Давай выкладывай!

— Чего же выложу, если нету.

— А где оно?

— Потеряла. Забросила.

— Вон ты как! А ну садись за стол. Садись, не боись.

На каучуковом комбинезоне Чугуевой заиграли губастые складки. Она вразвалочку обошла стол, осторожно опустилась в широкое кресло.

— Вот тебе бумага, — Лобода хлопнул ящиком, — вот тебе карандаш, — он щелкнул карандашом по стеклянной плите. — Пиши.

— Чего писать?

— Просьбу. В бригаду Платонова. Прошу и так далее.

— Не стану.

— Пиши, тебе говорят.

— Не стану.

— Ты где, на базаре? У нас дисциплина железная. Куда тебя поставят, там и стой. То ей приспичило к Платонову, то ей неохота к Платонову. Да у Платонова, если ты хочешь знать, передовая комсомольская бригада. А ты кто? Комсомолка? Нет. Так чего ты к нему лезешь?.. Погоди, погоди… Сбила ты меня совсем. Погоди, погоди. Погоди, погоди, погоди. Поскольку ты не комсомолка, вывод такой: полезно тебе маленько повариться в комсомольском котле. Пора тебе, Маргарита батьковна, расти над собой, в политике пора маленько разбираться. Фашисты войну затевают, а ты голову платком замотала. Германия из Лиги Наций вышла. Слыхала, нет? Ребята в комсомольской бригаде — народ грамотный. Они там тебе разъяснят. Они одного несоюзного взяли на воспитание. Ты будешь вторая… Пиши…

Федор Ефимович прервал речь и, не закрывая рта, уставился на Чугуеву. Еще не было случая, чтобы его работа с людьми давала такой немедленный и впечатляющий результат. Чугуева побледнела, как полотно, лицо ее стало цепенеть.

— Классовый враг ползет из всех, понимаешь, щелей, а ей к Платонову, понимаешь, приспичило!.. — продолжал Федор Ефимович неуверенно. — Обожди, куда я тебе велю? Вовсе ты меня сбила, Маргарита батьковна… Пиши давай!

Чугуева окоченела за письменным столом. Круглые глаза ее наливались смертельным страхом. «Припадочная!» — испугался Федор Ефимович.

Вскоре он сообразил, что взгляд Чугуевой направлен мимо него и пугает ее вовсе не Германия. Он оглянулся. У входной двери топтался парень в лохматой кепке.

— К вам, гражданин начальник, — проговорил он. — Доложить велели до сведения. Покойник у нас.

— Обожди. Не видишь, занят… Так вот, Маргарита батьковна, что я вам хочу… — Тут сообщение парня добрело до его сознания. — Какой покойник?

— Первобытный, видать. Гроб откопали.

— Прекратить работы, — приказал начальник.

Дело было пустое. Проходчики снова наткнулись на древнее погребение. Вызвать члена археологической комиссии, и все дела.

— У покойника выставить охрану и ждать ученых. В гробу не ковыряться. Голову оторву. Ясно?

— Ясно.

— Постой! Ты из бригады Платонова? Новенький? Как тебя там, не обижают.

— Нет.

— Ребята хорошие?

— Ничего.

— Ну вот, хорошие. Бригадир хороший?

— Ничего.

— Ну вот. И бригадир хороший. А она не идет.

— Пойдет, — парень ухмыльнулся половиной губы. — Покорится. Она верующая.

— Ты что? Знаешь ее?

Парень вяло взглянул на Чугуеву. Она сопела, как мехи в кузне, и не сводила с него белых, безумных глаз.

— Видались, — сказал он.

— Так как же? — строго проговорил начальник. — Добром в бригаду пойдешь или силком тебя тащить? Ну?

— Как они скажут, — еле слышно пробормотала Чугуева.

— Давно бы так. Бери карандаш, пиши заявление.

Чугуева вытащила из-за пазухи мятую бумагу. Это была та самая просьба, которую она показывала Первому Прорабу. Начальник разгладил листок на столе, сказал:

— Другой раз будешь писать, оставляй поля поширше.

Он разогнул руку, написал резолюцию и вычертил что-то длинное-длинное, словно фамилия его была не Лобода, а по крайней мере, Немирович-Данченко.

Чугуева взяла бумагу и тяжело, будто на голгофскую гору, пошла за лохматой кепкой.

Так по воле прихотливого случая на великой стройке Московского метрополитена скрестились пути беглой лишенки Чугуевой и пройдохи Осипа Недоносова.

Объявившись в бригаде, Осип признался, что на строительствах сроду не работал, а каменщиком третьего разряда записался для того, чтобы быстрей получить койку в общежитии. Прораб покачал головой и поставил его на откатку. Работа была нелегкая. Досрочно, в рекордно короткий срок сбитая узкоколейка не выдюживала, вагонетки бурились — сходили с рельсов на стыках, на кривых, на поворотных кругах. Груженая коппелевка выматывала последние силы. Осип уработался до икоты и через два дня внезапно вспомнил, что умеет плотничать. Тогда его отправили в бригаду проходчиков. Платонов выдал ему тяжеленный деревянный молот — «мартын», поставил на крепление штолен и сказал, что если Осипу взбредет в голову еще раз менять профессию, придется идти в главные инженеры, больше некуда.

А через несколько дней насмешки над Осипом поутихли. У слабосильного придурка открылся природный дар, который перекрывал все его капиталистические пережитки. Он ловчей всех в бригаде умел добывать доски и подтоварник. В ту пору, в феврале и марте 1934 года, когда драка за 9 и 4 достигла наивысшего, почти неправдоподобного накала, бревно считалось на стройке самым драгоценным подарком. Но прежде надо объяснить, что такое 9 и 4.

Мало кому известно, что метро в Москве задумали копать давно. Еще в 1925 году на столичных улицах и площадях было заложено девяносто разведывательных буровых скважин. К 1930 году появилось два проекта: один наш, советский, другой — немецкий, фирмы «Симменс Бауунион». Дело двигалось робко до тех пор, пока в июне 1931 года Пленум ЦК не вынес решение: «Необходимо немедленно приступить к подготовительной работе по сооружению метрополитена в Москве с тем, чтобы в 1932 году уже начать строительство метрополитена».

И в 1932 году началось удивительное строительство, не имевшее ни смет, ни проекта, ни специалистов. На стройку брали, как на войну: и металлистов, и колхозников, и пекарей, и циркачей, и кубовщиц, и текстильщиков, и адвокатов, и котлоскребов, и наборщиков, и официантов, и скорняков, и чекистов, и мебельщиков, и банщиков. Одним из бригадиров-проходчиков оказался бывший помощник директора кинофабрики — по производственным совещаниям. Не хватало ни машин, ни материалов. Истощенные карьеры не имели ни подъездных путей, ни освещения. Комиссия, состоявшая из главных инженеров, делила каждую платформу гравия по участкам. Воздвигали башни копров и копали шахты, еще не зная толком, где пройдет трасса. Приказ о том, чтобы обеспечить метро мрамором, снабженцы получили за два месяца до конца работ. А мрамор поддается распилу на три сантиметра в час.