Он первым спешился и склонил голову перед убитыми.
— Взгляните на Тутольфа! — раздался вдруг смеющийся голос. — Он так старательно прятался в гуще войска и при Никее и при Дорилее, что и теперь оказался там же, да вот беда — битва произошла в середке войска, и беднягу кто-то крепко припечатал.
Действительно, Тутольф Сияющий сидел на земле с печальным видом, а с макушки у него струилась кровь.
Ему помогли подняться на ноги и усадили в телегу для раненых.
— Лунелинк, беда! — услышал я тут у себя за спиной голос Дигмара Лонгериха. — Скорее сюда!
На пригорке у берега реки лежал Эрих фон Люксембург. Рот у него был приоткрыт, глаза смотрели в одну точку, он держался обеими руками за живот, из которого на сухую траву ручьями текла кровь.
— Его пронзили копьем, — сказал стоящий рядом с моим умирающим другом оруженосец. — Он кончается. О Боже, мой господин!
— Кто это сделал? Чья рука? — спросил я, в ужасе глядя на Эриха и не желая верить тому, что сейчас его не станет.
— Это не… важно… — прокряхтел младший сын графа Люксембургского, губы его дрогнули в слабом подобии улыбки, и душа оставила тело.
Я рухнул рядом с ним на траву и хотел зарыдать, но ни слез, ни рыданий не было. Я зачерствел в походах и битвах.
Мы похоронили Эриха вместе со всеми погибшими в постыдном сражении у Тарса, а их оказалось более ста человек. Мы насыпали над ними холм из белых камней и воткнули крест. Еще я положил на этот холм свой переломленный Канорус, и теперь у меня был чей-то безымянный меч, принадлежавший одному из тех, кто навсегда остался в этой земле.
Двинувшись дальше, мы беспрепятственно прошли по дороге, указанной нам князем Тарсийским. Настроение после братоубийственной бойни было подавленное. Пасмурные дни как нельзя лучше соответствовали общему состоянию. Надвигалась зима, а мы еще находились на полпути до заветной цели. Лишь когда мы, обогнув глубоко врезавшийся в берег залив, спустились к югу и почти без труда овладели Александретом, стало немного веселее. Сей городок, расположенный на берегу залива в тридцати милях от Антиохии, находился уже во владениях сельджукского эмира Ягысьяни, властелина Антиохии. Отсюда начиналась Сирия, страна, лежащая в преддверии Святой Земли. Мы остались здесь — я, Годфруа, Боэмунд и Танкред со своими норманнами, а также Роберт Фландрский и Гуго Вермандуа. Всего в нашем распоряжении оказалось десять тысяч человек. Остальные под командованием Бодуэна и Евстафия отправились на север, чтобы соединиться с войском графа Сен-Жилля и затем привести его сюда, где мы тем временем как следует обустроимся и начнем подготовку к походу на Антиохию. После утомительного лета и не менее утомительной осени наступил отдых. В маленьком портовом Александрете оказалось все необходимое для сносной зимовки, особенно до той поры, покуда не подошли основные части крестоносцев. Мы с Аттилой, Дигмар и Годфруа Буйонский заняли половину большого дома одного торговца-грека, который не слишком-то показывал, что мы его как-то уж очень стеснили своим присутствием. Ожидалось, что если к Рождеству основная рать крестоносцев подтянется в Александрет, можно будет вскоре и выступать, чтобы постараться захватить Антиохию до наступления знойного периода года. Однако все получилось по другому, и разногласия между вождями похода вновь привели к ненужным жертвам. Раймунд Тулузский, пройдя через Кесарию, города Киликии, в которых ему не удалось пополнить свои ряды армянами, встретился в городе Мараш с Бодуэном. Брат герцога Лотарингского, поссорившись с Евстафием, решил в одиночку искать своего счастья и из Мараша двинулся на восток, где лежал богатый город Эдесса. Крестоносцы графа Сен-Жилля и Евстафий не поддержали его и в середине сентября прибыли в Александрет. Городок показался им слишком маленьким, и они тотчас же устремились дальше, намереваясь сходу овладеть Антиохией. Нам всем пришлось последовать за ними, покинув уютный дом богатого грека. Аттила был страшно недоволен.
Конечно, хорошо было бы сразу так взять, да и захватить Антиохию, но когда мы подошли к этому огромному городу, стало ясно, что даже длительная осада неизвестно, принесет ли плоды. Город окружало двойное кольцо неприступных стен, вдоль которых ощеривались неисчислимые башни и башенки. Находясь на границе между византийским и арабским миром, Антиохия то и дело переходила из рук в руки, и всякий раз очередной завоеватель стремился утвердиться в ней и для того еще больше укреплял. Первые солидные укрепления возвел еще в шестом веке Юстиниан. Через два века арабы захватили город и возвели новую цепь укреплений. Еще через два века греки вновь вернули Антиохию себе и сделали крепость вдвое более неприступной. Богатства города были неисчислимы. Находясь в удобном месте, Антиохия стала центром торговли и замечательных ремесел. Здесь производили все, начиная с ковров, шелков, стекла, фарфора и драгоценностей и кончая великолепным оружием, не уступающим в своей славе произведениям дамасских мастеров. Для мусульман она была городом множества школ-медресе. Для греков — одним из центров древней культуры. Старик Раймунд Тулузский просто называл его городом своей давней мечты, он грезил сделаться князем Антиохийским и в этом титуле окончить свой век.
Годфруа предлагал составить четкий план осады, но Раймунд, который и впрямь после того, как его укусил тарантул, сделался невменяемым, и слушать не хотел. Это был его город и его осада. В результате крестоносцы расположились вокруг города кое-как, без определенного плана, и с юга, как выяснилось позднее, к городу был отличный подход извне. Мы разместились на западе, у подножия горы Сильпиус. Начались дожди, и не раз мы вспоминали уютный и милый Александрет.
Вот уже второе Рождество я встречал вдали от моей ненаглядной Евпраксии. Я мог привыкнуть ко всему — к голоду и лишениям, к болезням и смертям, к тяжелой походной жизни, но до сих пор я не мог привыкнуть, что мы порознь и что когда теперь увидимся — Бог весть. Наступил январь 1098 года. К этому сроку крестоносцы надеялись захватить Иерусалим…
Осада Антиохии оказалась долгой, мы пережили и голод, и падеж скота, после которого у нас осталось всего несколько сотен лошадей, в том числе издохла и моя кобыла, которая досталась мне после битвы при Тарсе от одного из погибших там рыцарей; мы пережили множество потерь во время стычек с сельджуками, совершавшими весьма смелые вылазки из города — пришлось даже построить противу городских ворот деревянные башни, на которых постоянно дежурили наши воины. Мы пережили и чудовищное падение нравов, когда случалось заставать крестоносцев за каким-нибудь гнусным занятием. Они собирались в шайки и грабили окрестных жителей, а однажды даже раскопали мусульманское кладбище и ограбили мертвецов, похитив из могил драгоценности. Были и случаи дезертирства, причем первым пытался увести людей один из бывших самых рьяных вдохновителей похода, Пьер Эрмит. Он приплыл в Антиохийскую гавань из Константинополя на корабле с сообщением, что к лету ожидается новая рать крестоносцев из Европы. Пожив в нашем лагере, он очень скоро смекнул, что лучше вернуться сюда, когда Антиохия будет взята, и подговорил несколько десятков человек бежать вместе с ним и на корабле уплыть обратно в Константинополь, где пожить до той поры, покуда крестоносцы двинутся на Иерусалим. Беглецов вернули с позором и предали осмеянию, чем немного развеяли уныние, связанное с длительной осадой.
Весной в гавань Святого Симеона, расположенную в двенадцати милях от Антиохии, там, где река Оронт впадает в Медитерраниум, стали вовсю прибывать суда из Генуи, и Англии привозя для нас продовольствие, необходимые вещи, а главное — строевой лес, столь нужный для возведения осадных башен и различных осадных орудий. Но лишь к лету мы смогли-таки овладеть этим прекрасным городом с помощью хитрости Боэмунда Тарентского, сумевшего подкупить начальника одной из самых неприступных башен, называемой Башнею Двух Сестер. Предатель по имени Фируз, затаивший сильную сердечную обиду против эмира Ягысьяни, в условленный час открыл ворота и впустил норманнов в город. За хитрость и доблесть, проявленные при взятии Антиохии титул князя Антиохийского получил не Раймунд Тулузский, который так давно мечтал об этом, а Боэмунд Тарентский, который отныне стал именоваться Боэмундом Антиохийским. Тогда же был произведен в рыцари и мой дорогой храбрец Аттила, который во время решающего штурма вел себя, как лев и уложил немало врагов своею нелегкой Десницей. Сам князь Боэмунд Антиохийский совершил это посвящение, что, впрочем, не мешало Аттиле впоследствии время от времени поругивать смелого и хитроумного норманна.
