В 1947 году, выполняя задание Министерства здравоохранения Украины, пришлось побывать и в Тернопольской области. С огромным интересом ехал я на Западную Украину. Как живут теперь труженики, нищета и забитость которых поразила нас во время войны? Чего добились они за два послевоенных года под руководством нашей партии?

Дружинин работал секретарем Тернопольского обкома партии. Во время своих коротких приездов в Киев Владимир Николаевич рассказывал о том, как в селах западных областей создаются колхозы, как резко увеличилась после войны тяга крестьян в партию, как проходит массовая ликвидация безграмотности, как организуются в селах больницы, врачебные участки. Но эти беглые рассказы в перерывах между двумя заседаниями только разжигали мое любопытство.

Каждый из нас, бывших партизан, не раз мечтал хоть на денек съездить в Березичи, в Лобно, в Волю Кухецкую, посмотреть, как живут теперь, чем дышат наши старые друзья Петро Каленик, Никифор, «кума» Татьяна, ее муж, их старики, их дочка Ольга. Если не на Волыни, то хотя бы в соседней с нею области своими глазами взглянуть на теперешнюю жизнь западных селян, освобожденных из-под власти панов и немцев. И вот мне представилась такая возможность!

Из Тернополя я выехал в Почаевский район, тот самый, о котором рассказывал мне когда-то Петро Каленик. В этом районе прислужники фашизма — украинские националисты зверски убили в начале войны десятки советских активистов. Они разрушили памятник Ленину, разогнали колхозы, терзали и грабили мирных селян.

Товарищ Савва, местный житель, бывший подпольщик и фронтовик, потерявший руку в боях с фашистами, председатель Почаевского райисполкома, повез меня в ближайшие села. Стояла глубокая осень. Поля голые. Но и эти пустые поля веселят глаз. Они не раздроблены межами. Широкие массивы озимых и зяблевой пахоты. Крупные борозды тракторных плугов. Гудят вдали тракторы, пашут зябь.

— Колхозная земля?

— Колхозная.

Мы останавливаем лошадь, вылезаем из брички, погружаем руки в желтоватую супесчаную пашню. Ладонь уходит в рыхлый глубокий пахотный слой. Широкоплечий, крепкий мужчина Савва своей единственной рукой любовно мнет родную землю, отвоеванную у панов.

— Мы сотнями возов сыплем в нее удобрения. Если потрудишься над ней, она не подведет. Нет, не только рожь, сеем и пшеницу. Гречку земля родит, как никогда при панах не родила. Земля не любит чужих, она дается только своим. И то не сразу. Вот сорняки никак не выведем. Много лет нужно, чтобы совсем избавиться от этого лиха. Прополешь на одном поле, они лезут на другом.

Село Лопушно в садах возникает перед нами. Высятся новые, большие дома, каких я никогда не встречал в селах Западной Украины…

— Это клуб. Это сельсовет. Это школа. А это скотные дворы колхоза «Новэ життя», — показывает Савва.

— А сейчас вы увидите интересного человека. Ему скоро шестьдесят лет, до войны он был председателем колхоза. Остался здесь при немцах, организовать подполье. Два года тщетно искали его фашистские палачи, бесились, зная, что он здесь и даже днем ходит по дорогам один, но народ его не выдавал. За всю войну старик ни разу не ночевал дома. Ночевал на деревьях, як птица, в сене, в соломе по дворам бывших колхозников. Как только прогнали немцев, начал строить. Народ выбрал его после войны председателем сельсовета. В этом году мы приняли его кандидатом в члены партии. А вы, как новый человек, спросите его — почему у него колхозники отказываются от меда и от хлеба? Послушайте, что он вам ответит?

Максим Иванович Коршенюк, несмотря на свои шестьдесят лет, держится прямо, стоит на земле прочно. Глядя на него, никогда не подумаешь, что он в течение двух лет ночевал в стогах и на деревьях. Он рассказывает спокойно, привычно:

— Як пидходили нимци, мени у партийном комитете кажуть: Максим Иванович, то буде липше, щоб вы залишились здесь с народом. Да, то правда — и нимци и бандеровцы дуже цикавились мною, шукали мене повсюду. Один раз схопили, держали мене за руки, да свои люди вырвали мене од них. Уси люди могут нагадать, як то було.

— Максим Иванович, а почему у вас колхозники отказываются зараз от меда и хлиба?..

Улыбка удовольствия освещает его лицо.

— А не во что брати и некуда класти. Хатинка маленька, камора узенька, от нигде складати хлиба. Каморы строили на бедне життя при панах, колхозный хлиб в каморы не вмещается. О так и приходят до мене люди и говорят: «Не можу брати усего своего хлиба, хай половина иде государству». У нас есть у сели старик Козлов, он сам, его жияка, и дочка, и сын, и зять працюютьв колгоспи, заробыли бильш тысячи пудов — де ж вони будут дивать стильки?.. А мед? Его видрами получають на трудодни, та по хатам мало видер и не во что брати. Живем ще бидно.

Старики постепенно собираются в новом здании сельсовета, где мы беседуем. Вновь я вижу широкополые шерстяные шляпы и узкие картузы — характерные головные уборы западных селян. Вежливо приподнимая картуз или шляпу, старики говорят: «День добрый!», садятся на широкие дубовые лавы, вынимают короткие глиняные трубки.

— А в колгоспе имени Сталина все-таки билыи як у вас получают на трудодни. Там по сто семьдесят пудов ржи берут с гектара, — говорит Савва.

— Так у них же земля липше! — горячо вступает в спор один из стариков. — И народу бильш. По сто дивчат и хлопцев збираются круг одной молотилки!..

— Сто працивникив биля одной молотилки, хиба ж то организация! — с иронией подхватывает другой старик. — Им секретарь обкома говорил, организация у вас не дуже гарна, а люди добри. Там дивчата крепки — таки, як Вера Выхованец, Нина Матвейчук… Вере орден Ленина дали, и я скажу — за дило! Як бы у нас булы таки дивчата, та була б у нас така земля, та комбайн, який им присылали, — мы при нашей организации — ого! Брали б не сто семьдесят пять, а по двисти пятьдесят пудив з гектара.

Долго мы беседуем в сельсовете, потом осматриваем школу, клуб, идем по хатам, и мне даже не верится, что каких-то три года назад здесь полыхали зарева пожаров, гремели выстрелы и лилась человеческая кровь.

В невероятно тяжелых условиях боролись советские люди в тылу врага. Холод и недоедание, постоянные тревоги должны были, казалось бы, надломить и самых крепких. Но так сильны были воля к жизни, чувство ответственности перед Родиной, стремление к победе, что многие «лесные солдаты» полностью сохранили физические и духовные силы. Бывалые партизаны и поныне, в мирной жизни, с честью идут в рядах строителей коммунизма.

Недавно я получил письмо от Павла Антоновича Мошлякевича. Одним из первых откликнулся бывший подрывник на призыв партии: в 1954 году поехал он в Казахстан на освоение целины. Управлял отделением совхоза, руководил землеустроительной экспедицией.

«С волнением Проезжаю теперь места, где приходилось работать пять лет назад. Тогда, кроме сусликов и сурков, тут ничего не было. Теперь всюду совхозные поселки. И океан пшеницы кругом!..»

Бывший подрывник Всеволод Клоков, Герой Советского Союза, — сейчас научный сотрудник одного из институтов в Киеве, работает над докторской диссертацией на тему «Дружба народов». Еще один подрывник, Володя Павлов, тоже Герой Советского Союза, закончил институт после войны и стал литератором, работает в Москве. Герой Советского Союза бывший командир партизанского отряда Григорий Васильевич Балицкий — на ответственной работе в Кировоградском обкоме партии.

А какова судьба деревенских девушек, наших медицинских сестер, которые так трудно, порой со слезами, осваивали азы хирургии? Партизанская жизнь закалила их характеры. Аня Зубкова и Нюра Гапонова упорно учились после войны, закончили медицинские институты. Сейчас Анна Фаддеевна Зубкова — акушер-гинеколог, мать двоих детей, заведует отделением районной больницы в Московской области, делает сложные операции. Анна Кирилловна Гапонова — врач-окулист на Украине.