Вскоре после окончания войны довелось побывать и в Чернигове. Прекрасный город лежал в развалинах. Там, где высились перед войной многоэтажные жилые дома, магазины, институты, теперь остались только кучи битого кирпича. Здание педагогического института, где я когда-то учился, стояло закопченное, пустое, без окон, без полов. Даже каменные ступеньки в парке разбиты. На стенах разрушенных домов — надписи на немецком языке, знаки свастики.

Никакие стихийные бедствия не могли бы сравниться с тем адом разрушений, какой прошел по нашим древним украинским городам! Извержение Везувия, когда трагически погиб город Помпея, — извержение, печальная память о котором сохранилась у человечества на многие века, было в тысячи раз слабее, чем планомерные разрушения фашистских каннибалов.

Я шел по улице, погруженный в свои невеселые мысли. Вдруг кто-то окликнул меня. Оглянувшись, едва узнал Георгия Ивановича Горобца. Мы все привыкли видеть его в полушубке и в валенках, со стамеской или напильником в руках. Теперь он был во флотском кителе с золочеными пуговицами, в черной капитанской фуражке. Свежевыбритый, нарядный, улыбающийся и спокойный, он производил странное впечатление среди развалин.

Мы расцеловались.

— Вы в Чернигове! И не показываетесь! И не заходите! — упрекнул меня Георгий Иванович.

— А где вас найти?

— Да вот же, вот моя контора, а это завод…

Горобец подвел меня к беседке парка на крутом обрыве берега. В этой беседке с книгой стихов Шевченко не раз сидел я в студенческие годы, любуясь дымными далями на горизонте, пароходами и парусниками на Десне. Мечтал о далеких путешествиях, о справедливости и счастье людей, о будущем, когда сотрутся границы и народы, говорящие на разных языках, будут дружить и помогать один другому.

Беседка теперь стояла покривившаяся, без пола, без перил, колонны ее потрескались и облупились. А то, что открылось под обрывом, было еще печальнее.

На длинном полуострове, где издавна стояли кирпичные здания судоремонтного завода, теперь было пусто. Даже остатков стен не сохранилось. Кое-где виднелись среди бурьяна кучи битых кирпичей, цементные фундаменты станков. Будто плугом прошли или обухом огромного топора методически колотили по этому полуострову, пока не уничтожили на нем все следы человеческого труда. Это было горькое зрелище. Я остановился и не мог произнести ни слова.

— Вот и я также чуть не упал, когда в первый раз увидел, — сказал Горобец. — Не мог опомниться, не смел поверить глазам. Смотрел и плакал. Сколько богатства сровняли с землей! Помните, это был большой завод. Высокие кирпичные цеха.

— Когда же начинаете восстанавливать?

— Восстанавливаем понемногу. Видите деревянное здание налево? Там теперь мастерские.

Серые невзрачные строения на сваях. Неподалеку от домика конторы стоит в затоне поднятый из Десны буксирный пароход со ржавыми лебедками и якорями. На палубах из свеженастеленных досок работают люди — смолят, конопатят, ставят болты.

— Идемте, я покажу вам мастерские.

Пробираемся по тропинкам склона берега, мимо деревянных заборов, минуем проходную. Входим в помещение, похожее снаружи на барак или сарай, и попадаем в большой работающий цех. Станки токарные, фрезерные, строгальные стоят очень близко один к другому. За станками есть и пожилые люди, но в большинстве молодежь, почти подростки.

— Где вы набрали столько оборудования, Георгий Иванович?

— Отовсюду. Эти станки были у нас разобраны и закопаны перед отступлением, несколько лет пролежали в земле. Вот этот строгальный станок составили из частей, собранных по городу, со свалок и пожарищ. Так понемногу достигли довоенной мощности.

— Довоенной мощности? — переспрашиваю я. Мне кажется, что я ослышался.

— Да, довоенной. Немного даже превзошли ее.

Он сказал об этом, как о чем-то совершенно естественном.

Через год после окончания войны Министерство здравоохранения послало меня в Херсонскую область. Надо было проверить, как идет восстановление лечебной сети, помочь местным органам здравоохранения.

Секретарем обкома партии оказался наш командир Федоров. Узнав о задачах моей командировки, он обрадовался:

— Обо всем, что увидите ненормального в лечебных учреждениях, прошу немедленно ставить в известность и райкомы, и областной комитет партии. Если потребуется поддержка, немедленно окажем Помогите нашим работникам глубже осознать, что медицина и после войны — партийное дело.

В автомобиле областного комитета партии я объехал ряд колхозов и районных центров области. Следы войны были заметны повсюду. Поля области несколько лет поражались засухой. Что же мы увидели в глухих уголках Херсонщины?

В селе Белозерка гитлеровцы сожгли помещения больницы и детских яслей. Через год после войны и ясли, и больница работали снова. В участковой больнице нас встретил молодой врач. Слегка волнуясь, с ревнивой гордостью, он показывал больницу, созданную за несколько месяцев на голом месте.

Небольшой дом. Стены больницы свежепобелены снаружи и изнутри. Больные на чистых постелях. Работают дезинфекционная камера, санпропускник. Всегда есть горячая вода.

— Мы еще только разворачиваемся! — как бы извиняясь, говорил врач.

Здание детских яслей села Белозерки по внешнему виду мало отличается от окружающих его селянских хат. Запахи свежеиспеченного хлеба, молочного киселя. Через раскрытые окна, затянутые марлей, на улицу доносятся детские голоса.

Жаркий летний полдень, но в яслях нет мух. Просто сделанные деревянные кроватки — чисты и опрятны. Воспитательница в белом халате громко читает детям книжку Маршака «О почтальоне». Листы книги сильно потрепаны, местами склеены, в темно-желтых подтеках.

— Три года эта книга пролежала в земле, зарытая от немцев, — сказала воспитательница смущенно, будто по ее вине книга была в таком неприглядном состоянии.

И председатель колхоза А. П. Богун словно оправдывался:

— Многого мы детям сейчас дать не можем. Урожай был плохой в минувшем году. Животноводческие фермы только восстанавливаются. Кроме крупы, молока, сухих фруктов, яслям пока ничего не доставляем. До войны пекли пирожное, печенье, покупали хорошие конфеты. Сейчас этого нет…

Люди считали себя виноватыми в том, что в исключительно тяжелых условиях, через год после войны, не могли дать детям и больным еще больше! Между тем ни одна капиталистическая страна, в том числе Соединенные Штаты, где за всю войну не было разрушено ни одного дома, не давала, не дает и не способна давать на нужды здравоохранения и общественного питания детей столько, сколько стала давать наша Советская страна на другой же день после войны!..

Обломки немецких танков и автомашин еще валялись по обочинам дорог, а на полях уже гудели тракторы, собранные по винтику из частей, выкопанных из земли. В одном из районов мы догнали на проселочной дороге крепкого пожилого человека с мешком на плечах. Он повернулся к нам лицом и властным жестом бывалого фронтовика поднял руку. Мы остановили машину, потеснились, давая ему место. Мешок брякнул об пол так тяжело, что автомобиль наш содрогнулся. Прохожий вытирал пот со лба.

— Мабуть, не дробь у вас у мишку?

Он раскрыл мешок и показал гильзы от орудийных снарядов, траки от гусениц танков, подковы.

— Я коваль з колхозу, зараз працюю в МТС. Мы теперь много чего для сиялок, плугив та тракторив робимо сами. Робимо зараз й таке, що й не думали выробляти до вийны. Трудности навчили. Живу за сим километрив вид МТСу, поки йду на работу, дитали пидбираю по дорози.

В самом Херсоне были восстановлены все фабрики и заводы, работали шесть клубов, четыре кинотеатра, областной драматический театр, прекрасный стадион. По улицам города одна за другой катились грузовые и легковые машины. Самолеты гудели над аэродромом. Цвели липы, звучала музыка, над стадионом развевались флаги. Со всех концов города люди спешили на футбольные состязания. Витрины, стекла домов, камни мостовой блестели под ярким южным солнцем. И невозможно было представить себе, что всего несколько месяцев назад по улицам этим, разрушая все живое, ходили лютые враги человечества.