Так как же нам, в нашем мире образов, слепков, мимикрии и виртуальности, легче всего распознать этого УП? Очень просто: он никогда не упустит случая очернить своих собратьев по перу. Анекдот про то, как Пастернак был вызван Сталиным и как Сталин его спросил: по его мнению, хороший Мандельштам поэт или нет, — наиболее точно отражает подобный типаж. Не обязательно даже рассказывать до конца этот анекдот; каждый знает, что стало с Мандельштамом.

Разумеется, УП коварен. Для начала он слегка притворится, что недостаточно хорошо знает творчество X и что, как правило, не читает произведения соотечественников. Но если на него слегка надавить, он раскроет перед вами свою мятущуюся душу и, точно каракатица, все вокруг себя очернит: и тогда станет ясно, что УП до мельчайших деталей изучил произведение своего соперника.

Разумеется, УП на короткой ноге с такими писателями, как Шекспир, Гете, Толстой; он говорит о них так, будто он их близкий родственник. Возможно, именно по причине своих коротких связей с представителями классической литературы наш УП с такой легкостью машет повсюду ядовитыми ножницами своей критики. Душе его станет покойней, когда он все порежет, постругает, сотрет в пух и прах.

Особенно непримирим УП к своим современникам, тем, кто пишет на его собственном малюсеньком, незначительном языке: если он болгарин, он атакует болгар; если румын — атакует румын; если хорват — атакует сербов, если серб, то хорватов. Никогда не упустит он случая сказать про своих соотечественников, произведения которых перевели на более значимые языки, что в переводе они читаются значительно, значительно лучше. Если б вы только знали, как эти невеуси пишут на родном языке!

Несколько снисходительней УП относится к известным зарубежным современникам. Так, он авторитетно заявляет, что своим успехом Салман Рушди обязан политическому скандалу; что Умберто Эко пишет, будто лекцию читает; что Джон Апдайк — третьесортный писака.

Оказывается, самое болезненное для УП — то, до чего ему не дотянуться; например, Нобелевская премия. Он с такой злобой отзывается о всяком лауреате, что каждый, слыша эту тираду, на мгновение задумывается: может, и в самом деле премию надо было присудить этому УП? Вместе с тем УП использует свои тирады для того, чтобы привлечь внимание к своим собственным высоконравственным ценностям, каковые, разумеется, весьма сомнительны.

В отличие от его творений, саму личность УП прочесть не так-то просто. Сначала он играет в провинциала; он всего лишь маленький писатель из маленькой страны с маленькой литературой, никто не знает его языка, он живет на периферии культуры. Если он русский и убежден, что принадлежит к одной из ведущих литератур, он предпочитает козырную карту травмированного историей писателя. УП так умело прикидывается растерянным, что вы сами не заметите, как проводите его в ресторанный туалет, потому что он ведь, бедняга, не сможет прочесть, что написано на дверях.

Если вы обедаете в ресторане вместе с УП, вам следует иметь в виду, что он не потянется за своим бумажником. За обед заплатите вы — впрочем, вы ничего другого не ожидали, ведь так? УП ощущает себя личностью, социально-исторически уязвленной, и поэтому он позволяет другим эту обиду ему компенсировать. Потом, после обеда, во время прогулки, он так нарочито станет засматриваться на магазинные витрины, бормоча, что ему необходимо купить подарки для обширного семейства, что вы тотчас предложите ему помочь. И заметите, что всякое барахло УП никогда не покупает. Как бы ни был он неловок, провинциален и стеснителен, но он купит себе такие ботинки, какие вы, пожалуй, и себе купили бы, но никогда не купите.

Как-то я наблюдала за одним своим соотечественником в Риме — он покупал себе ботинки от «Луи Вюит- тон». Тронутый неловкостью моего соотечественника, а также его исторической и сиюминутной униженностью, переводчик-итальянец присел, чтобы зашнуровать ему ботинки. И УП с элегантной естественностью это ему позволил.

УП никогда не упустит возможности всучить вам свои рукописи и копии рецензий. Вы сами не поймете, как это произойдет, но вдруг обнаружите, что записываете адреса издателей и агентов, сердечно обещая организовать читательские отзывы. А УП с устало-благородной улыбкой посетует, что коллеги постоянно бомбардируют его своими бездарными рукописями, беспрестанно о чем-то просят, и что эти полуграмотные ничтожества со своими литературными притязаниями буквально не оставляют ему времени, чтобы работать.

Все УП — мужчины. Вот почему и литературу они представляют себе исключительно как мужское занятие. УП охотно посвящает свою прозу и стихи другим литераторам-мужчинам. Судя по этим посвящениям, провинциальная литература Восточной Европы носит глубоко гомосексуальный характер. В литературных дискуссиях УП обращается только к мужчинам, ведет полемику с мужчинами, выбирает примеры только из мужской братии, заводит вечную дружбу только с мужчинами, гордится своими важными, неизменно мужскими, знакомствами.

Коллег-женщин он терпит, но не воспринимает всерьез. Если те молоды, флиртует; ему нравится провозглашать тосты за женскую красоту, материнство и женскую мудрость; женщин постарше (то есть примерно его возраста) он просто не замечает. В частном разговоре любит потолковать о женщинах. Его амурно-матримониальная биография обычно весьма богата. Провинциальные женщины Восточной Европы стирают мужчинам носки, перепечатывают их труды, воспитывают их многочисленных чад, выбивают им лучшие гонорары, обговаривают условия с переводчиками, учат иностранные языки, чтобы услужить, когда УП беседует с иностранными журналистами. Гении, которых они пестуют, не утруждают себя подобными занятиями. Озабоченный продолжением рода, УП обожает создавать теплые гаремо- подобные структуры. Он надеется (и не без оснований), что пережившие его жены будут поддерживать вечный огонь в его литературном храме и заботиться о новых изданиях (вероятно, именно по этой причине он постоянно женится на все более молоденьких). УП терпеть не может вычищать свой писательский хлев. Он намеренно оставляет вокруг себя громадное количество улик, включая обыкновенные автобусные билетики, в надежде, что в один прекрасный день эти предметы найдут себе место в литературном музее его имени.

УП так и не научился одиночеству или обособленному существованию; впрочем, он никогда и не пытался. Окруженный гаремом в своей личной жизни, избалованный коллективом, коллегами-приятелями, политическими группировками, редсоветами и тому подобными образованиями в своей общественной жизни, УП считает, что без всего этого окружения выжить было бы нелегко. Вот почему УП обожает такие выражения, как: наша литература, наше поколение. УП вечно прячется за свое объединение, за свою нацию, свое поколение, свой народ, какое-нибудь литературное течение, потому что без всего этого он чувствует себя выставленным напоказ, обнаженным, предоставленным лишь своему собственному таланту. А опыт показывает, что на одном таланте далеко не уедешь.

Оговоримся все же: брюзжание УП не следует воспринимать всерьез. В культуре, из которой он вышел, зачастую брюзжание — форма общения. Наилучший способ от него отделаться — начать брюзжать в ответ самому. Потому что УП необходима публика, его излюбленный жанр — монолог.

Лет двадцать тому назад я познакомилась с одним хорватским врачом, написавшим роман для собственного развлечения. Вполне приличный «больничный роман». И вот через много лет он мне позвонил. Ему удалось пристроить свой роман в одном престижном нью-йоркском издательстве.

— Поздравляю! — сказала я. — Это просто замечательно!

— Ну да, черт побери! — сердито рявкнул он.

— Здорово, что такое издательство взяло ваш роман.

— Да он будто и не выходил вовсе! Вот уже несколько месяцев рыщу по Интернету, и нигде обо мне ни слова. И как теперь быть?! — в явном отчаянии воскликнул мой соотечественник.

— Я, право, не знаю…

— Вы не считаете, что меня намеренно обходят потому, что я хорват?