— Подождите, не так быстро, — прерывает его Следователь. — Расскажите еще что-нибудь о Лоте Най. Итак, вы встретились с ней в Женеве.

— Хорошо. Но только вы должны помнить, что Лота была одержима навязчивой идеей. Ее наваждением был Франц. Она хотела встретиться со мной, чтобы иметь возможность поговорить о нем. Я спросил у нее: «Но как вы узнали, что мы с Францем опрокинулись, катаясь на паруснике в устье Эльбы?» — «Мы каждый день звоним друг другу. Я испытываю к Францу… настоящую… нежность».

— Как?! Вы с Францем опрокинулись, катаясь на паруснике? — восклицает Следователь.

— Да, Франц любил выходить в море на паруснике, когда поднималась волна и ожидалась буря.

— О, это я понимаю! Какой восторг испытываешь, несясь навстречу бушующим волнам! Мы с женой обожаем такие вылазки. Ничто не может сравниться со счастьем, когда возвращаешься назад, все еще живой! Это восхитительно!

— Давайте поговорим о радостях, которые приносит парусный спорт, попозже, — предлагает Поэт-Криминолог. — Вернемся к Лоте или Францу, но не будем перескакивать с одной темы на другую. А то это сбивает нас с толку, как лошадь палача, которая у каждой висельницы…

— Ладно, мы поняли! — смеется Литературовед. — Вернемся к Лоте. «Знаете ли вы, что я могла бы быть сестрой Франца, — продолжила она. — Карл все время предостерегает меня от чрезмерной нежности по отношению к его детям. «Я не хочу, чтобы моя жена слишком привязывалась к детям Бель!» Вот что Карл без конца повторяет мне с тех пор, как впустил, по его словам, в свою жизнь, не понимая, что это он ворвался в мою и полностью ее перевернул. И теперь я с трудом могу найти уголок и сказать: «Ты у себя дома, Лота!»» Мы прогуливались по пирсу, недалеко от острова Руссо. Почему Лоте захотелось встретиться со мной на свежем воздухе, хотя шел снег и она дрожала от холода? Внезапно мне показалось, что эта встреча была не обычной встречей двух ученых, а встречей свободного мужчины и молодой женщины, открыто демонстрировавшей свое разочарование мужчиной, за которого она, несмотря на огромную разницу в возрасте, согласилась выйти замуж. «Знаете, — сказала она, смеясь сквозь слезы, — что я уже не выношу его книги. Я думала, что встретила и полюбила великого писателя, а на деле оказалось, что я была ослеплена великим человеком. Да, я восхищалась его именем, тем, какой восторг вызывало его имя у моих друзей, таких же молодых литераторов, как и я, ослепленных литературными светилами. Карл был одним из них не только для меня, но и для моих друзей, и мне хотелось стать Лотой Най, чтобы возвыситься над ними. Ладно, не буду вам докучать своей банальной историей». — «Но вы мне вовсе не докучаете! И я вам очень признателен за оказанное доверие. Не бойтесь, ни слова из нашей беседы не появится в моей книге». — «Но я, наоборот, хочу, — живо воскликнула она, — чтобы мое имя появилось в ней. Я хочу… я хочу…» Она замолчала, и я тихо спросил: «Чего вы хотите?» — «Чтобы вы всё рассказали про меня! Я против этого глобального исследования, но если никто не может вам помешать, тогда выложите всё — я этого хочу!» Вот что сказала мне Лота, пока мы прогуливались по набережной Роны, под падающими снежинками, которые запорашивали ее большие очки. И, должен признать, выглядела она очень соблазнительно.

— Да, она довольно пикантная женщина — я встречал ее в Морском клубе, — говорит Следователь. — Когда она появлялась на приемах, которые устраивал старик Най, мужчины начинали вести себя по-другому. Не то чтобы они слишком уделяли ей внимание, — нет, — это было что-то более неуловимое. Как объяснить? Они начинали держаться более прямо… Я говорю о пожилых мужчинах, словно сам факт, что она вышла замуж за старика, омолаживал их, давал шансы…

— А ее тянуло к тем, кто моложе и не устроен в жизни. Литература оказалась ловушкой, приманкой, с помощью которой старику Найю удалось завладеть наивной «любительницей литературы», как он называл ее.

— И вы считаете, — прерывает их Поэт-Криминолог, — что все это продвигает нас в нашем расследовании?

— Даже не сомневайтесь, — отвечает Литературовед. — То, что я узнал о Лоте в Женеве, а также то, что мельком прочел в ее дневнике, наводит меня на мысль, что, может, в сумасбродном поведении этой женщины нам нужно искать одну из нитей этого ковра.

— И что же вы узнали?

— Эта женщины чего-то ждала. «Что-то должно случиться», — говорила она. А теперь слушайте: это произошло во время нашей второй встречи. Она вытащила из сумочки конверт, набитый деньгами. Не знаю точно, сколько там было, но я никогда не видел столько денег. «Видите эти купюры? — спросила она. — Я плачу их одному человеку, чтобы он направлял Карла так, как мне заблагорассудится». — «Но кто он?» — «Тот, с кем он консультируется и без кого не предпринимает ни одного шага». В тот раз мы находились в Париже. Там у Карла Найя тоже был ясновидящий. На этот раз перс. А еще она рассказала мне страшные вещи по поводу Густава Зорна.

— Ну вот мы и снова к нему вернулись! — восклицает Следователь.

— Она выглядела очень оскорбленной, даже желчной.

— Оскорбленной? Желчной? Странная женщина! Она платит ясновидящему персу, чтобы тот направлял старика Найя даже в Париже, но, когда речь заходит о Зорне, она выглядит оскорбленной и желчной. А еще есть Франц. Мне бы хотелось, чтобы вы побыстрее дочитали ее дневник и расшифровали знаки, оставленные Карлом на его полях.

— Надеюсь сделать это, как только вы оставите меня одного.

— Что вы думаете о нашем литературоведе? — спрашивает Следователь у Поэта-Криминолога по пути к порту.

— Он вас тоже беспокоит? Довольно странный тип. То, как он рассказывал о Лоте Най, меня озадачило. А его недомолвки по поводу Франца, о котором он так ничего и не рассказал, вызывают у меня подозрения.

— Да? Какие подозрения?

— Боюсь, что это доставляет ему удовольствие.

— Не понимаю. О каком удовольствии вы говорите?

— О том, которое испытываешь, когда берешь власть в свои руки. Поскольку мы слушаем его, ловя каждое слово, то он начинает этим пользоваться. Он постоянно играет на нашем любопытстве. Кроме того, я уверен, что у него есть своя теория. И ему доставляет удовольствие держать нас все время в напряжении. Например, то, что он ничего не рассказывает о Франце, кажется немного…

— Вот именно.

— И он ничего не рассказывает о Розе и Курте.

— Я тоже это заметил!

— И вы ничего ему не сказали?

— Я хотел посмотреть, что будет дальше.

— Но дальше ничего не произошло.

— Да, вы правы.

— Он словно специально хранит молчание, как в случае с Францем и другими, чтобы затем выдать что-то неожиданное. И я начинаю подозревать, что он метит в детей Найя, которые якобы решили покончить раз и навсегда со всей своей семьей… и с собой тоже.

— Но какой у них был мотив?

— Вы прекрасно знаете, что в криминологии никогда не нужно искать мотив. Кто-то кого-то убивает. И только после этого раскрывают причину убийства. В случае с самоубийствами все намного сложнее. Некоторые выжившие самоубийцы на вопрос «Зачем вы это сделали?» не могут ответить ничего вразумительного или указывают на заведомо ложную причину. Давайте присядем на скамейку, чтобы полюбоваться морем. Я хочу признаться в ужасной вещи, которая без конца меня мучит: единственное убийство, которое я понимаю…

— Прошу вас, не продолжайте. Я уже давно чувствую, что за вашим якобы хорошим настроением скрывается глубокое отчаяние.

— Я на пределе, — признается Поэт-Криминолог, не сводя глаз с водной поверхности. — Моя жена демонстрирует такое спокойствие, что мне кажется, будто она ждет от меня какой-то бури… убийства, чтобы всё это наконец-то закончилось. Мы ничего не можем поделать! Мы ничего не говорим. Сейчас я пойду домой. Знаете ли вы, что происходит у меня, у нас… у них, если говорить, глядя со стороны. Сколько лет я мучусь вопросом: неужели все это происходит с нами, со мной? Что такого мы сделали, за что нам послано подобное наказание? Он хнычет целыми днями и прижимает к груди старый тапок. Я знаю, что это не слишком эстетично — старый тапок. Мы пытались дать ему плюшевую зверюшку, но он плакал и плакал, и мы отдали ему тапок. «В тот день, когда ваш ребенок не захочет больше играть со своей игрушкой, в тот день, когда она станет ему безразлична, — сказал врач, — это значит, что он…» О, простите! Не нужно слов, давайте просто смотреть на море. Какой хаос в нем творится! Загадки повсюду! Найду ли я в себе смелость? Одно сплошное страдание, а какие ужасные страдания нам еще предстоит пережить, и как найти смелость? Вот целый субконтинент, который находится вне поля зрения криминологии. Ни преступления, ни убийства. Иногда я мечтаю уснуть его сном — тихо, безболезненно. Кого будет волновать исчезновение троих человек? Уйти мирно, тихо, без шума — понимаете? Но как? Видите ли — нет, не говорите ничего! — видите ли, если бы не это расследование, которое меня отвлекает и даже забавляет, может быть, мы — я, мои жена и ребенок — уже бы тихо ушли. Но есть такая вещь, как любопытство. Любопытство держит меня. Загадка держит меня. Наверное, вы думаете: нет никакой связи между старым тапком и загадкой «Урана». Так вот, вы ошибаетесь! Пока есть надежда узнать — что, как и почему? — я буду здесь, рядом с вами, упиваясь рассказами Литературоведа. Да, любопытство! Как у того султана, чье любопытство разжигали сказками каждую ночь. Может, и нас перед лицом хаоса поддерживают сказки?