— Мертвым? Как это мертвым?

— Мертвым от страха. Совершенно случайно он воткнул шпагу в край своей накидки, а когда захотел подняться, то почувствовал, что его кто-то держит. И он тут же умер от страха.

— И вы думаете, что оба старика собирались в своих рассказах описать смерть Арно?

— На это указывают и другие признаки. Но то, как они подошли к этой теме, очень интересно, если, конечно, моя интуиция меня не обманывает. Юлий описывает события еще более скупо, чем я вам рассказал. Грязь, пальто, а не накидка, шпага, взятая из коллекции оружия и ради смеха воткнутая в могилу погребенного в тот день друга. Страх. Эмболия… Карл же описывает все это совсем в другом тоне. Вот два подростка. Конечно же, они дерутся на дуэли. Один убит. Его хоронят. В ночь после похорон «убийца, опьяненный гордостью», заключает пари, что воткнет шпагу побежденного в еще свежую могилу. Вызывающий жест в виде дани уважения, на манер Дон-Жуана. И, как Дон-Жуан, он умирает, вопя от страха, думая, что его тащит под землю рука мертвеца. Оцените всю разницу между двумя братьями.

— Это был бы прекрасный конец для «Дуэли» Конрада[3]. Но какое значение имеет сегодня дуэль? Жаль, что старики писатели не закончили свои рассказы.

— Что касается Карла, то тут все понятно. А вот с Юлием совсем по-другому. Что он сделал из этой вечной драмы? Юлий уничтожал истории. Его письмо было кислотой, разъедающей истории, и он приглашал вас принять участие в этой жестокой игре по разрушению. Он действовал на виду, перед свидетелями, ему удавалось превратить письмо в искусство фокусника и довести его до такой степени, что вы заражались его безумством. Почти как у Борхеса, когда многочисленные планы один за другим раскрываются на глазах читателя и история распадается на столько граней, сколько может вместить человеческий ум. В этом был весь Юлий! А вот у Карла, хоть он и отчаянно ссылался на мифы, истории оставались лишь вечными историями, написанными и переписанными тысячью мелких сочинителей историй. Правда, в его произведениях все время чувствуются угрызения совести, которые пожирали его до последнего вздоха… если следы на «Уране» означают то, что я предполагаю. Признание Юлия по поводу мифологических имен, заимствованных тремя братьями, показывает, как им хотелось восстать против семейной лжи. На следующий день мне удалось в отсутствие Карла продолжить начатый разговор с Юлием, и он признался: «Мы с братом не разговариваем еще и потому, что смерть Арно оставила огромную пустоту в наших душах. Мы прозвали его Сарпедоном — гигантом, изгнанным с Крита, блуждавшим по морям и доплывшим до Кари, где царил Анакт, сын Урана. Сарпедон-Арно таинственно погибает! С тех пор я не живу. И Карл не живет тоже. С тех пор я жду. Чего? Ничего! Карл тоже ждет. Я знаю, чего ждет Карл, и боюсь этого. Я знаю, чего жду я, но не боюсь этого. После смерти Арно мы с Карлом стали самоубийцами. Однако нас возвратили к жизни. С тех пор мы медленно умираем, и это длится уже пятьдесят лет. Карл стал «великим» Карлом Найем, а я? Карл продолжает жить, убеждая себя, что он есть Арно. Вы удивлены, юный исследователь? И однако, так оно и есть! Это не Карл Най пишет произведения Карла Найя, это Арно диктует Карлу произведения Арно-Карла Найя. Вот во что верит мой брат. «В тот день, когда призрак Арно сочтет, что его произведение закончено, — признался мне Карл, когда мы плыли на «Уране», — в этот день я переверну песочные часы и мы все полетим в тартарары, туда, где он нас ждет. Это предрешено: не только мы с тобой должны будем умереть в одно и то же время, но и все Найи, как мне предсказывали, должны исчезнуть таким же таинственным образом, как исчез Арно». Вот в каком бреду живет Карл», — заключил Юлий.

— Смотрите, смотрите! — восклицает Поэт-Криминолог, показывая на парусник, скользящий за фарватером. — Это Следователь и его драгоценная жена. Вот почему он так спешно покинул нас. Она ждала его на свидание. С какой грустью и завистью я смотрю на этот белый парусник, направляющийся в открытое море. Почти каждый день, наслаждаясь нежностью осени, они в некотором роде покидают Землю, оставляя всех других людей заниматься своими делами… Однако вы понимаете, что сейчас мне сказали? Все семейство Найев должно исчезнуть! Тогда всё указывает на старика Найя!

— Постойте, постойте! Всё указывает на него и всё его оправдывает. Сколько еще таких же весомых аргументов совершенно неожиданно могут вызвать наши подозрения! Поэтому сейчас самое время вернуться к рукописям.

— Мне, кстати, тоже пора с вами расстаться, — говорит Поэт-Криминолог. — Что я делаю с большим сожалением. На некоторое время я должен забыть о нашем расследовании, проститься со своим хорошим настроением и спуститься во влажный и душный подвал своей настоящей жизни. Вечером мы можем встретиться в бюро моего друга Следователя, или же вы предпочитаете, чтобы я заехал за вами и мы втроем поужинали в Морском клубе?

На исходе дня Следователь приходит к Литературоведу в отель.

— Я пока один, мой друг Криминолог присоединится к нам позже в Морском клубе. Кажется, он слишком внезапно с вами расстался, но вы его извините, когда узнаете причину. Этот человек уже несколько лет переживает жуткую драму. Вообще-то, правильнее сказать, они с женой переживают жуткую драму. Их ребенок болен миопатией. Вначале ничто не предвещало подобного несчастья. Ребенок был очарователен, хотя что-то было не так! Но что? Ни мой друг, ни его жена не могли этого сказать. Просто что-то было не так. Ребенок ползал, но не поднимался. Если он лежал на спине, то не мог перевернуться на живот, а если лежал на животе, то не мог перевернуться на спину. «Ваш ребенок, — сказали им педиатры, — никогда не будет ходить, говорить и долго не проживет. Он будет узнавать вас, но никогда не поймет, где он и с кем он. Вы должны отдать его в специализированное учреждение, пока еще не привязались к нему и он не привязался к вам, как маленький зверек». — «Я оставлю его», — сказала жена моего друга и сделала это. Вначале ребенок выглядел довольно приятным и нормальным, учитывая его безнадежное положение. Он не говорил, не вставал, ползал все с большим трудом, пищал или хныкал. Они дали ему очень милое имя, на которое он периодически откликался. И действительно, как предсказывали врачи, они к нему страшно привязались — так привязываются к тем, кто целиком и полностью зависит от вас. Скажу даже больше: слабость вынудила их открыть в себе какую-то примитивную животную силу. Очаг стал действительно очагом, а крыша — своего рода защитным покрытием, что очень печально. Счастье еще, что мой друг завален работой, и это позволяет ему без лишних угрызений совести удирать за крепостную стену, которую они с женой возвели вокруг себя и своего ребенка — инвалида, разрушающего их жизнь. Понимаете? А иначе как ему вырваться из цепких объятий этой болезненной нежности, из мира, где существует лишь постоянно жалобно хнычущий ребенок, похожий на беспокойно мычащего теленка, только что оторванного от груди своей матери. Кстати, и сам ребенок стал постепенно походить на мирного и растерянного теленка, а его молочного цвета кожа кажется немного влажной и пахнет молодым зверьком, которого без конца облизывает мать. И действительно, мать все время его ласкает, подбадривает, держит возле себя так, словно он никогда не покидал ее плоть, словно ее предназначение — носить его в себе, чтобы никогда не превратиться в женщину, свободную от груза, женщину беззаботную и независимую, которую когда-то любил мой друг. С годами ее лицо приобрело блаженное выражение, а когда смотришь ей в глаза, то видишь такую печаль, что всё внутри переворачивается. Признаюсь вам еще в одной вещи. Я не люблю говорить о своих личных делах, но эта драма спровоцировала другую, которую можно классифицировать как симметрично противоположную. Я говорил вам, что на приеме, устроенном Карлом Найем в Морском клубе по случаю спуска на воду последнего «Урана», я находился там со своей молодой женой?.. Мы с ней сейчас расстались, хотя и не по-настоящему. Я всегда был безумно влюблен в нее. Я говорю «всегда», так как влюблен в нее с детства. И, поверьте, она тоже всегда была влюблена в меня. Мы с Поэтом-Криминологом — неразлучные друзья с юности. Смешав любовь и дружбу, мы решили назначить наши свадьбы на один день. Это решение привело в восторг наших женщин и показалось забавным еще и потому, что мы с Криминологом практически не расставались, помогая друг другу в раскрытии преступлений или причин необъяснимых кораблекрушений. И вдруг катастрофа! Не сразу, нет! Через какое-то время. У прекраснейшего ребенка наших друзей, счастливыми крестными которого мы собирались стать, обнаруживают миопатию. Последствия этого ужасного открытия стали симметрично разрушительными. И его жертвами оказались не только наши друзья — моя жена неожиданно объявила, что не сможет больше нормально жить со мной. Однажды утром она сказала: «Я люблю тебя, ты даже не представляешь, как я люблю тебя, мой дорогой, но я не смогу больше нормально жить с тобой». Вот что она сказала, узнав о диагнозе, приговорившем ребенка наших лучших друзей… приговорившем наших лучших друзей. И, вы не поверите, она немедленно собрала свои вещи и переехала в отель. «Я хочу любить тебя вечно, — говорит она, — я хочу, чтобы мы любили друг друга, но чтобы ничто нас к этому не обязывало или подталкивало». И сейчас я более, чем когда-либо, влюблен в свою жену, ставшую для меня больше чем жена. Стоит ей подать знак — и я тут как тут. Стоит мне захотеть увидеть ее — и я бегу. Вы улыбаетесь? Улыбайтесь! В определенном возрасте любовь выглядит смешной. Во всяком случае, такая любовь. Однако забудьте все, что я вам рассказал.