— Это зависит от того, кто читает… и что читаешь. Скажите честно, вы прочли хоть одну книгу Карла до конца?

— О, наконец он проснулся! — восклицает Следователь, входя в комнату. — Итак, что нового?

— Мы пока еще не касались этой темы, — отвечает Поэт-Криминолог. — Мы говорили о различных подходах исследователей к произведениям.

— Из всех исследователей, которых я встречал на различных коллоквиумах и симпозиумах, больше всего мне понравился пожилой израильский ученый. Он говорил, что книги читают до конца люди недалекие и послушные. Великий же человек с подвижным и креативным умом может вынести из книги в лучшем случае слово или фразу, которые вдохновят его на создание чего-то нового. Этот еврей был очень хитрым. «Я исследователь, не написавший ни одной диссертации, — говорил он, — так как все великие диссертации, несущие новую мысль, это еще не написанные диссертации».

— Всё это прекрасно, — замечает Следователь, — но не вернуться ли нам к Найям? Итак, что нового?

— То, что вы только что рассказали, чрезвычайно интересно, — говорит Поэт-Криминолог. — Я бы с удовольствием продолжил с вами разговор на эту тему. Попозже я расскажу, как было раскрыто одно преступление, хотя не удалось найти ни труп, ни убийцу. Чистая загадка.

— Прямо как в нашем случае! — замечает Следователь.

— Осторожнее! — восклицает Литературовед. — Вы уронили одну из тетрадей Лоты Най. Это как раз последняя тетрадь ее дневника.

— Странный почерк, — замечает Следователь, поднимая тетрадь. — О, а вот и рисунки, который Карл Най оставлял на полях! Действительно, очень похоже на знаки, обнаруженные на корпусе «Урана».

— Видите, повествование в этой тетради прерывается на слове, которое зачеркнуто с таким рвением, что ручка прорвала несколько листков. И теперь мы не сможем узнать, что хотела скрыть молодая женщина. А предшествующие слова ни о чем не говорят. Может, это было чье-то имя? В таком случае я уверен, что это Франц.

— Да? Но почему?

— Прочитайте начало фразы. Разве оно не подводит к имени того, кто занимал привилегированное положение в уме женщины, написавшей эти строки?

— Да? — повторяет Следователь, растерянно глядя на Поэта-Криминолога.

— Отсюда легко сделать вывод, что она вычеркнула имя единственного человека, который имел значение для нее в этой семье.

— То есть вы хотите сказать?

— Вот именно! Я понял это, как только встретил ее.

— Поняли что?

— Что она несчастна. Что ее мысли заняты иным. «Что она делает с этим стариком?» — подумал я, впервые увидев ее рядом с Карлом. Это было в Палсе. «А вот и Лота, моя молодая подруга», — употребил это ироничное слово Карл Най. И я сразу решил, что у обоих накопилось достаточно обид друг на друга. Достаточно было понаблюдать за ее руками, когда старик Най начинал рассказывать о себе, своем творчестве и творчестве своих родных. «Все упорно пишут, даже Лота, хотя она поклялась больше не написать ни слова с тех пор… с тех пор, как шесть лет назад в Порт-о-Принс разрешилась диссертацией о Карле Найе». — «Карл, пожалуйста, не начинай», — слишком спокойно произнесла Лота. Эта женщина явно страдала от того, что ей приходится быть подругой старого писателя. Сначала я и вправду подумал, что эта квартеронка приходится ему подругой, но очень быстро понял, что старик употреблял это слово, чтобы не говорить «моя жена». Что их связывает, спросил я себя, что они делают вместе, что их держит рядом друг с другом? Должен признаться, что эта молодая негритянка с белой кожей, ходящая взад и вперед по дому, не переставала меня удивлять. Она не была красавицей, но от нее исходила такая мощная жизненная энергия, такая животная сила, что казалось, она в любой момент может вырваться наружу, ничего не щадя на своем пути. В то же время Лота выполняла малейшие прихоти Найя, хоть и называла его старым импотентом — что было неправдой, — словно, не знаю перед кем, ей необходимо было оправдать свое присутствие рядом с этим стариком, словно ее угнетала разница в возрасте и жизненной силе. «Лота — молодая кобылица, — сказал мне Густав Зорн, — что Карл о ней знает? Вот как писатели могут покорять детей и внуков своих рабов! А что Лоте известно об этом старом фабриканте литературы? Великий писатель ненадолго останавливается в Порт-о-Принс — и молоденькая студентка, внучка раба, вбивает себе в голову, что должна написать диссертацию об этом красивом старике с седой шевелюрой, с уставшими глазами, чей приглушенный голос пробуждает в ней врожденное послушание квартеронок, знающих, где находится дом хозяина. Эта девица воображает, что завладела мыслями старика Найя, хотя это на его угасающие чувства она оказывает угасающее влияние. Вы заметили, как она умело скрывает свой взгляд за большими учительскими очками, как умело маскирует свою необузданную сексуальность? Нет, нет! Это не то, что вы думаете! Ее большие учительские очки красноречивее любого плаката: Лолот много читала, Лолот страшно много читает, Лолот будет читать! Впрочем, она сует нос в рукописи Карла и — какой секрет! — пишет сама. Что? Да кто его знает!» Вот что сказал мне Зорн. В другой раз, в присутствии Зорна, Роза рассказывала о Лоте совершенно в других выражениях, признаваясь, что соглашается встречаться с отцом только из-за Лоты. «Лота — моя подруга. Только в ее присутствии я могу переносить своего отца. В Лоте мне нравится ее ум, трезвый взгляд на окружающее. Когда у меня возникают сомнения по поводу той или иной вещи, я всегда прибегаю к ее совету». — «В этом вся Роза, — прервал ее Зорн. — Мы любим тех, над кем доминируем. Не ради того, чтобы возвыситься, а из какого-то стыда быть самими собой. Роза стесняется быть Розой Най главным образом перед Лотой Най, так как на самом деле ей стыдно за Лолоту Най, которую старик подобрал у доминиканцев в Порт-о-Принс». — «Там нет доминиканцев», — возразила Роза. — «Тогда в какой-нибудь хижине или в конторе по найму». — «Тебе прекрасно известно, что она преподавала литературу в Квебеке и случайно находилась у своих родителей как раз в тот момент, когда мой отец приехал в Порт-о-Принс, чтобы прочитать лекцию». — «Лекцию? Как бы не так! Не доверяйте Розе, — добавил Зорн. — Во всяком случае, в том, что касается Лоты. Роза безгранично верна и снисходительна по отношению к тем, кого любит. Вы убедитесь в этом, когда будете говорить обо мне в мое отсутствие. Поверьте, это плохая идея — написать книгу о семействе Найев! Спросите Курта, что тот думает по поводу Лоты. А вы говорили о ней с Юлием? Предупреждаю вас: будьте поосторожнее с Францем! И поосторожнее с Лотой, если случайно при ней произнесете имя Франца. А что касается старика Карла, то никогда не упоминайте при нем Франца и Лоту вместе».

— И какой вывод из этого вы сделали? — спрашивает Следователь.

— О Лоте?

— Да, и о Лоте в том числе. А как относился к ней Юлий? И что говорил Курт?

— Курт никогда не мог понять, что Лота делала среди Найев. Что касается Франца, то тут, как говорится, совсем другое дело.

— И поэтому вы думаете, что Лота вычеркнула именно его имя?

— Да, поэтому.

— А можно узнать, какое место вы отвели ей в своей книге?

— Думаю, то место, которое она заслуживала, во всяком случае, в то время я был в этом уверен.

— А теперь?

— Теперь я прочел ее дневник, о существовании которого раньше не подозревал. И мое мнение за последние две ночи во многом изменилось. Как-то, в Женеве, Лота дала мне понять, что хотела бы встретиться со мной без Карла. «Я знаю, что вы виделись с Францем в Гамбурге, — без обиняков сказала она. — И провели с ним больше недели». — «Действительно», — ответил я, забавляясь тем, что она уже в курсе.

— Подождите, — прерывает его Следователь. — Вы на самом деле поехали в Гамбург, чтобы встретиться с Францем?

— Конечно. Любое исследование строится на тех же принципах, что и полицейское расследование. И когда Зорн называл меня литературным шпионом, я совсем не обижался. В основе моей книги лежат реальные факты, конкретные тексты, свидетельства, касающиеся литературного семейства Найев. Франц неожиданно принял меня очень радушно. Когда мы лучше узнали друг друга…