Теперь его до жути пугало одиночество. Надо бы побыстрее найти какую-нибудь шайку волков и побегать некоторое время с ней.

Волки Крайней Дали отличались от своих собратьев в других землях. Они не только не следовали никаким принятым в волчьем мире законам, но и постоянно нарушали все мыслимые правила поведения, отвергая традиции и бросая вызов общепринятым ценностям. Не соблюдая тщательно разработанный кодекс, по которому жили кланы и стаи, они поступали как им вздумается, и поэтому их называли не иначе как чужаками.

Понятий чести и долга, столь важных для представителей всех кланов, для них не существовало вовсе. В своей жизни чужаки руководствовались только злобой и жадностью, а все их инстинкты были подчинены лишь выживанию. В этой дикой местности сменявшие друг друга поколения не разработали ничего похожего ни на сложные охотничьи стратегии клановых волков, ни на хвлин, как называлась гармоничная система общественных отношений в стае.

Одноглазый волк, которого звали Морб, не был исключением. Он переплыл реку, чтобы смыть с себя кровь серого собрата, иначе остальные члены шайки, к которой он намеревался присоединиться, отнеслись бы к нему с подозрением. Но если волки все же почуют запах крови, можно будет сказать, что она попала на Морба во время кроу – жестокого, смертельного поединка между животными.

Обычно такие поединки происходили между представителями разных видов, например между сурком и росомахой, загнанными в ловушку – кольцо из членов шайки. Но иногда сражались между собой и волки. Пожалуй, это был единственный случай, когда чужаки действовали сообща, и относился он отнюдь не к охоте, а к жестокому развлечению. Победитель приобретал нечто вроде славы, но длилась она недолго – чужакам трудно было долго держать в памяти что-то, кроме поиска пищи.

В подлеске чувствовалось много самых разных запахов, и, пока Морб петлял по округе, он почти позабыл о Фаолане. Когда же порыв ветра донес знакомый аромат, Морб не сразу понял, что это запах того самого волка, которого он так боится. Этот запах смешивался с метками других волков, и он подумал, что поблизости бродит какая-то дикая стая, а вскоре услышал завывание и отрывистый лай.

Оказалось, что волки наблюдают как раз за кроу. И какой это был поединок!

Между собой сошлись мускусный бык и старая лосиха.

Фаолан передвигался бесшумно, как тень, словно его лапы ступали не по сухой шуршащей хвое, а по толстому слою мха. В изумлении он наблюдал, как волки собрались вокруг лосихи и мускусного быка и время от времени кусали тех за ноги, чтобы раззадорить и заставить броситься в бой друг на друга. Один рог быка отломался и болтался перед мордой, затрудняя ему обзор. Похоже, волки получали от этого безумное удовольствие. Лосиха хромала, то и дело валилась на колени, пока, в очередной раз упав, уже не смогла подняться, – ясно было видно, что жить ей оставалось недолго. Но на нее набросилась крупная костлявая волчиха с ужасными клыками, принуждая бедное животное встать. Ничего подобного Фаолан раньше и представить не мог, даже увидев, как одноглазый волк пожирает труп своего бывшего спутника.

Фаолан прятался в тени, и все его тело сотрясала дрожь, но не от холода; шерстинки стояли дыбом. Заметь его сейчас чужаки, они пришли бы в ужас – от его размера, от выражения ярости в его сверкающих зеленых глазах; но больше всего их перепугало бы то, для чего в их жизни слов не существовало, – ум и воспитание.

Некоторое время Фаолан раздумывал, не броситься ли в круг, чтобы прекратить отвратительный бой и даровать лосихе быструю смерть. Но он понял, что рискует не только собственной жизнью, – шайка злобных волков может накинуться на нее и ради своего извращенного удовольствия убить бедное животное еще более жестоким способом. Конечно, если они рискнут напасть на Фаолана, убежать будет нетрудно, но чем больше он думал об этом, тем яснее понимал, что не желает иметь с чужаками совсем ничего общего. Он не хотел даже, чтобы им было известно о его существовании.

С этими мыслями Фаолан повернулся и пошел прочь. По пути ему вдруг вспомнился куда более мелодичный вой, который он слушал по ночам у зимней берлоги Гром-Сердца. Неужели это ошибка, и тогда выли те же самые волки, с которыми он встретился здесь? Да нет, не может быть – голоса чужаков похожи на скрежет кости по камню. У него в голове не укладывалось, чтобы те волки с мелодичным голосом хоть чем-то походили на членов этой шайки. Они просто обязаны отличаться. А вдруг не отличаются? Что он, воспитанный медведицей-гризли, вообще может знать о волках?

Вдруг Фаолана осенило: ведь с медведями у него гораздо больше общего! Вдоль реки наверняка обитают гризли. А если даже это и не так, то там он хотя бы сможет найти себе на берегу уютную берлогу, возле которой растут желтые лилии и синие ирисы.

Одиночество, которое Фаолан давно ощущал как пустоту внутри себя, все усиливалось и ширилось, пока однажды, как ему показалось, не переросло пределы тела и не вырвалось наружу. Теперь эта пустота царила и вокруг него, причем еще большая, чем раньше, и, куда бы Фаолан ни направлялся, неизменно сопровождала его, занимая то место, которое совсем недавно принадлежало Гром-Сердцу. Ведь они почти никогда не разлучались, всюду следовали бок о бок, на охоту или на сбор вкусных ягод. А теперь вместо ее фырканья и ворчания, вместо привычного топота лап – одна лишь оглушающая, пригибающая к земле тишина. Но разве может ничто быть таким тяжелым? Разве может пустота давить? А волки – те волки из Далеко-Далеко, которые завывали вдали, напевая такие прекрасные песни, – ощущают ли они подобную пустоту?

Фаолан решил следовать простому плану – надо найти реку, которая ведет обратно в Далеко-Далеко. Так он продолжал свой путь, мечтая о летних берлогах и ленивом отдыхе на берегу, когда по воде поднимается к нерестилищам лосось.

«Вдруг мне даже доведется учить медвежат ловить рыбу!» – возникла в его голове приятная мысль.

Он шел уже несколько дней, когда начал замечать, что светлое время суток понемногу сокращается, а ночь опускается на землю раньше и раньше. Все еще стояло лето, и кусты ежевики были усыпаны спелыми черными ягодами. Но темнота потихоньку брала свое, и Фаолан подумал, что возвращается к границе Крайней Дали и страны Далеко-Далеко.

Ему оставалось пересечь реку, когда вдали завиднелся будто целый сгусток ночи. Пещера! Огромная, прекрасно подходящая для крупного зверя вроде Гром-Сердца. Странно, что поблизости совершенно нет запахов животных.

Когда Фаолан зашел внутрь, луна была на подъеме, и ее бледные лучи заглянули в темный проем, разогнав мрак внутри. В матовом белом свете прямо на стене высветилось изображение четвероногого животного, застывшего в беге, а над ним раскидывала крылья птица – сова.

Пещера буквально изобиловала жизнью. Волк словно наяву ощущал дыхание бесчисленных существ, удары клювов, топот лап, плеск крыльев.

И все это – на каменных стенах.

«Сколько? Сколько же их было, этих крошечных созданий?» – думала обея, неся в зубах очередного щенка. Этот тоже долго не проживет – он родился слишком поздно, почти в середине лета, едва дышал, и у него отсутствовала половинка задней лапы. В это время года щенки вообще редко рождаются нормальными.

Шибаан устала, ей было не по себе, она не понимала, что за чувства ее обуревают. Эта зима выдалась суровой, а в самом ее конце произошло землетрясение, странно преобразившее не только внешний облик окружающей местности, – казалось, даже времена года стали вести себя по-другому. Весна, словно испугавшись подземной тряски, наступила очень поздно. Полевые цветы и мох, прежде усеивающие все равнины, словно выжидали более благоприятного момента и старались найти участок почвы посуше. Но холод и темнота все-таки отступили, а вместе с ними – боль и раздражение обеи.