Было это на Азовских плавнях, в районе Сладкого лимана, накануне массового перелета водоплавающей дичи. Утки, казарки, гуси после осенней жировки на наших полях улетают на юг.

Нас, охотников, приехало на лиман целый автобус. Егерь сказал, что к утру ожидается прилив, а это значит — хороший присад. Провели жеребьевку, распределили лодки, принялись готовить ружья. Каждый, подходя к фонарю над столом для чистки ружья, заглядывал в протертые стволы так, чтобы все видели, какая у него отличная гравировка на замках, какие отличные стволы с чёками, получёками — держись, утки, с поднебесья достану!

— Хвастуны, завтра посмотрим, кто с каким пером вернется, — проворчал мой сосед, не снимая чехла со своей «ижевки». Он был уверен, что завтра ему будут завидовать все обладатели «зауэров», «браунингов», «голонголонндов» и штучных «тулок».

Его умению сшибать уток навскидку завидовал и я. Но ни он, ни я не ожидали, что нас обставят. И кто?

Это девушка, ее звали Юлей, вышла из домика егеря и приблизилась к костру перед лодочным причалом в самый разгар разбора лодок и весел. Она шла не спеша. Спортивная куртка защитного цвета, на голове зеленый беретик, рост ниже среднего, на боку студенческая сумка, приспособленная под патроны, в руках ружье — какая-то курковка с короткими стволами.

— Не хватало еще охотника в юбке, — проворчал мой сосед. По его мнению, и охотники должны придерживаться правила, какое соблюдают капитаны кораблей при формировании экипажей к большому походу.

— Не ворчи, — сказал я, — ружьишко у нее похоже на палку с курками. Развлекается…

Лодки и весла быстро разобрали по номерам. Ей досталась плоскодонка без номера, вместо пары весел деревянная лопатка.

— Внимание! — подал сигнал егерь, когда все уселись в лодки. — Со второго по девятый номер двигаться за Юлей в правый рукав. Остальные — за мной в левый.

— Дайте ей весло, иначе до обеда будем шлепать, — не вытерпел мой сосед, которому достался пятый номер.

— Ничего, — ответил егерь. — Если будете отставать от нее, дайте сигнал. Притормозит. Так, Юля, или не так?

— Как всегда, — ответила она голосом школьницы.

Нас немного покоробило. Это мы-то отставать? От нее? На самом деле угнаться за ней было не так-то легко. Ее плоскодонка скользила по воде, между камышей, по ряске без задержки, а мы хлюпали размашистыми веслами, заклинивая друг другу путь почти на каждом повороте. Назад, вперед, снова назад. С рассветом стало легче.

Юля расставила нас по номерам вдоль залива. Мне достался девятый номер. Оставляя меня на номере, она сказала:

— Подлет надо ожидать с севера, с полей, а я буду следить за подранками. Их нельзя оставлять в камышах.

— Без собачки будет трудно, — посочувствовал я ей.

— Ничего, буду подшибать их над чистой водой, — сказала она и скрылась в камышах.

Загремели выстрелы в разных концах лимана. Утро выдалось тихое, и утка шла с полей высоко. В такой обстановке мой друг, которому достался пятый номер, должен был отличиться: перед ним чистый разлив, на который кряковые шли со снижением. Слежу за ним. Он вскидывает «ижевку» раз, другой, третий… Бьет дуплетами, но утки не падают. Лишь одна колебнулась в воздухе и потянула над номерами — шестым, седьмым, восьмым. Те бьют тоже дуплетами. Но она уже мчится надо мной. Я тоже бью из двух стволов. Мимо. Она неуязвима. Нет, рухнула. Рухнула там, за высокими камышами, где скрылась Юля. Оттуда донесся лишь одиночный, как мне показалось, выстрел хлопушки.

Минут через пять над номерами засвистели крыльями северные белогрудки. Перо у них плотное, мелкой дробью не возьмешь. Наши выстрелы даже не поколебали их строй. Однако оттуда, из-за камышей, опять донеслось два сухих хлопка — тук, тук… и из строя выпали две белогрудки.

Прошло еще несколько минут, и небо над нами буквально закружилось. Утки мотались над лиманом ошалело быстро, на разных высотах и беспорядочно, как пчелы над потревоженным ульем. Их охватила какая-то тревога. Зигзаги, стремительные виражи, карусели — попробуй взять на прицел, если они так кружат. Похоже, бросили вызов охотникам. И мы, в свою очередь, вошли в азарт. Раз — промазал, два — промазал, и теперь уже трудно остановиться. Пальба стала напоминать топот ног дюжины плясунов на пустых бочках. Стволы моей централки стали сизыми от перегрева. И все впустую. Не вижу удачи и у соседей. Лишь там, за камышами, откуда доносится «тук, тук», с неба валятся, как вилки капусты, парами подбитые утки.

Так длилось не меньше часа. Патроны кончились. Пальба стихла. Над лиманом взвилась желтая ракета. Это егерь дал сигнал — конец утренней зорьки, отбой.

Юля подгребла ко мне. Я прячу от нее глаза — патронташ пустой, и в лодке пусто. Она швырнула мне пару увесистых материков и одну северную белогрудку.

— Это подранки.

— Неправда, — возразил я.

— Следуйте за мной, — сказала она, не оглядываясь.

Пятому номеру от нее достались казарка и две северных. К моему удивлению, он не отказался, похоже, поверил, что Юля подобрала действительно его подранков.

Когда мы подошли к причалу, она выбросила к ногам егеря еще десяток уток и ушла, пожелав нам приятного завтрака. Мы стояли с открытыми ртами, не зная, как ответить.

…Левым глазом я уже мог разглядеть профиль угрюмого соседа по сиденью. Машина круто повернула вправо, и я толкнул его локтем в бок: дескать, не угрюмься, я тоже не унываю.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он, повернувшись лицом ко мне.

— Чему?.. Вспомнил, как на Сладком лимане нас обстреляла одна девушка.

— Нашел время о чем вспоминать, — возмутился он.

— А ты знаешь, ее победу нельзя считать случайной. То была дочь старшего охотоведа округа Юлия Васильевна Сидорова, теперь Клекова, чемпионка мира по стендовой стрельбе среди женщин.

— Ладно, знаю… Хватит чепуху вспоминать. Скажи, как себя чувствуешь? Вижу, бодришься, а свет не видишь.

— Начинаю видеть, поэтому бодрюсь. Должно пройти. Такое уже было со мной.

— Куда сейчас, в какую больницу? Ведь сегодня выходной?

— Да, сегодня суббота, завтра воскресенье. Поэтому везите меня домой, — ответил я. — Только домашним об этом ни слова.

— Все скрываешь от жены и от детей?

— И от четырех внуков, — подсказал я и тем освободил своих спутников от поисков каких-то иных решений.

В понедельник темнота в моих глазах рассеялась, зато тревога усилилась. Стало страшновато. Что делать, если слепота подкатится снова и застрянет уже навсегда?

— Да, так может случиться, — сказал врач, измерив внутриглазное давление. — Сбить одними каплями пилокарпина едва ли возможно.

— Как же быть?

— Даю направление в глазной институт имени Гельмгольца.

— Зачем?

— Там посмотрят. Возможно, направят на операцию.

На операцию?! Но другого пути врач не мог подсказать.

От операции я покамест уклонился. В Кисловодске есть санаторий «Пикет» со специальным отделением для лечения глаукомы. Махнул туда. Но там лечат больных глаукомой в основном после операции. Коварная болезнь. Она и после операции не спешит отступать. Что же делать? Прорвался на прием к профессору Чернявскому, прибывшему из Москвы посмотреть больных, оперированных под его наблюдением.

— Правый глаз скоро потеряет способность ощущать свет. Высокое давление угнетает зрительный нерв. Последует атрофия. Операция неизбежна, и в первую очередь на правом глазу.

— Почему на правом? — спросил я, проверяя себя, не потерял ли дар речи.

— Попытаюсь ответить, — сказал профессор, ощупывая голову. На левой стороне, чуть выше уха его пальцы остановились. — Шрам?

— Шрам, — ответил я.

— Ну вот и все прояснилось, почему в первую очередь правый.

— Не понимаю, ведь шрам на левой стороне?

— Правильно, на левой, а последствия того удара сказались на противоположной. Как видно, в момент ранения черепная коробка была заполнена плотностями без пустот. Надеюсь, и теперь эти плотности сохранили свои свойства.