— А что же ты, браток, покинул свои хлеборобные просторы? — как бы подстраиваясь к незнакомому строю речи, спросил Володя.

Афоня тоскливо посмотрел на него через увеличительные стекла очков и ответил уклончиво:

— Враз понятию не взять. Как-нибудь потом.

Сели завтракать. Дежурный Витя Кубанец приготовил на пятерых по глазунье из двух яиц каждому, по чашке кофе и куску хлеба с маслом.

Афоня разделил свою порцию с Огородниковым, который тоже сел за стол рядом с ним.

Одевались не спеша.

— Ты считаешь, что в земледелии мы тумаки? — натягивая робу, спросил Афоню Володя Волкорезов.

— Не считаю. Захворала там земля, надолго захворала, — вздохнул Афоня.

— Как это понять?

Афоня подумал и на вопрос ответил вопросом:

— А ты про черные бури в Кулунде слыхал? — Он задумчиво посмотрел прямо в глаза Володе Волкорезову. — Черные бури… Зимой и летом они стали приходить. Ветровая эрозия, значит, пашни истощает донельзя. Вот уже который год подряд ветер губит посевы, выдирает из почвы и зерно, и гумус. И там, где пашни остались без гумуса, теперь голыши из окаменелой глины лежат. Земля вроде кулаки показывает тем, кто вспахал степь сплошными гонами от горизонта до горизонта. От этих гонов и вспыхнула болезнь. Ее называют ветровой эрозией. Эрозия — это рак земли, сеять хлеб на ней — пустое дело… Лечить ее надо, долго лечить.

— Как?

— Не знаю. Отец говорит: травяной пластырь нужно накладывать. Сейчас сорняк будут сеять, потом разнотравье…

К вешалке подошла кошка по кличке Тигрица. Она потерлась возле ног Афони и тут же принялась точить ногти об пол. Афоня зло отшвырнул ее:

— Уйди, пакость!

— Это Тигрица, будь осторожен: глаза выдерет.

— Выдерет, задушу.

— Кошкодавом прозовут, — предупредил Володя.

— Ну и пусть, — без смущения ответил Афоня.

— Посади ее на больное плечо вместо компресса, прогреет.

— Вибратором разогрею… А на эту кошку я зипунок накину…

В самом деле, не прошло и недели, как Тигрица куда-то исчезла. Ребята возмутились:

— Здесь без Афони не обошлось, мялку бы ему за это устроить.

Афоня отмалчивался, будто разговор не его касался. От роду ему двадцать один год, но большие роговые очки старят лицо. Он похож на мальчишку комплекцией. Таких обычно в школе называют головастиками в очках. Служить бы ему сейчас в армии, да не прошел по зрению. Какой смысл трясти его за грудки из-за какой-то кошки, еще без очков останется. А руганью не проймешь — найдет ответ, на то и головастик. Решили наказать его заговором молчания: не разговаривать с кошкодавом.

Афоню, кажется, не угнетала такая обстановка. Он все время был чем-то занят, что-то мастерил. Через неделю вместо гвоздей над каждой койкой появились рейки с крючками и кнопками для крепления открыток и картин, в прихожей — самодельная вешалка, перед порогом — половичок, сплетенный из обрывков проводов в капроновой изоляции. И вообще вся квартира, занятая холостяками, стала обретать домашний уют.

Первым отказался от своей меры наказания Витя Кубанец.

— Где Тигрица? Ты, конечно, знаешь?

— Знаю, — спокойно сказал Афоня и снял очки. — Видишь швы над бровями?.. Когда мальчишкой был, лихоманка меня трепала. Молоко от бруцеллезной коровы такую болезнь приносит. Жена дяди не знала, что ее корова больна, и поила меня таким молоком. Ломало, трясло даже в солнечные дни. Положили меня раз на голбец под шубу. Лежу, дергаюсь, а кошка с печки наблюдает. Чуть только я пришел в себя, высунул голову, а она, ошалелая, — и моргнуть не успел — вонзила свои когти прямо в глаза… Мать рассказывала, вытекли бы, да спасибо врачам, спасли…

В комнате повисла тяжелая тишина.

Наступила слякотная осень.

Вслед за корпусом вспомогательных цехов входили в строй литейный, прессовый, механосборочный. Начался монтаж первой линии главного конвейера. Жизнь в цехах преображалась, как в сказке: лег спать в завалах ветролома — проснулся в мире оживающих механизмов… Только здесь благоденствовали не духи добрых ночных волшебников, а сотни, тысячи монтажников, наладчиков, слесарей, техников, механиков, инженеров. Они работали днем и ночью, круглосуточно, находили общий язык и с молчаливыми громадинами чугунных станин, и с прихотливыми подвесками к ним из звонких металлов, распутывали паутину силовых и слаботочных схем электропроводки, подключали их к контактам, а затем легкое нажатие пальца на кнопку пульта управления — и все начинало дышать, двигаться, вращаться.

На улицах осень, а под крышами корпусов на пусковых объектах светло, со всех сторон веет теплом. Пожить бы тут, забыв про осень, поблаженствовать тем, кто создавал такие условия, да где там, не положено. Строителей и монтажников вытесняют литейщики, штамповщики, сборщики автомобилей. Как будут зарождаться автомобили, как они будут обрастать деталями, приобретая свою ажурную форму, наконец, сходить с конвейера и мчаться на обкаточный трек — многим строителям не суждено увидеть. Для них уже маячат зеленые светофоры на пути к новым строительным площадкам.

Такая перспектива не радовала ни Рустама Абсолямова, ни Витю Кубанца, ни Володю Волкорезова, не говоря уже о Василии Ярцеве, у которого после аварии в Переволоках осложнилось дело так, что он, оставшись без водительских прав, не мог и думать об уходе из автоколонны. Кто возьмет аварийщика? Надо ждать окончательных выводов автоинспекции. Когда это произойдет, никто сказать не мог. Экспертиза по каким-то причинам затянулась. Убытки за ремонт и двухсуточный простой самосвала возмещены, однако из управления строительства дана установка «с решением вопроса о Ярцеве не спешить»…

Не спешить… Но ведь кадровики автозавода уже начинают комплектовку экипажей. Друзья Ярцева приехали сюда не только строить завод. У них мечта — работать в одном из цехов. Ради этого инженеры и техники с дипломами по году и больше работали опалубщиками, такелажниками. Пойти втроем, без Ярцева, — предательство, и кадровики предпочитают брать сработанные четверки, шестерки, восьмерки — экипажи! О подключении к четверке вместо Ярцева вихлястого Мартына Огородникова не может быть и речи. Подведет экипаж очередным фокусом, которых у него неистощимый запас. Трудно понять, на что он способен: то совершенно наивный ребенок, то на редкость ловкий хитрец себе на уме.

Ярцев чувствовал, чем озабочены его друзья, посоветовал:

— Присмотритесь к Афоне Яманову… Хоть некомплектный в нашей комнате получился экипаж, но выход можно найти.

В тот вечер Афоня Яманов где-то задержался. Его ждали два парня из соседней квартиры, а также Рустам и Витя. Они учились в одиннадцатом классе вечерней школы, и для них Афоня был сущим кладом — в любой момент мог дать консультацию по истории и по литературе. Возьмет программу и начнет рассказывать — заслушаешься. Афоня тратил на это два вечера каждую неделю.

Но вот сегодня он будто бы забыл о своих обязанностях, не пришел к назначенному часу. Опаздывал и на коллективный ужин, чтобы отметить полугодие посвящения в рабочий класс.

Непривычное опоздание такого пунктуального человека встревожило всех. Сначала поглядывали в окна, затем, не сговариваясь, вышли на улицу: решили пройти по соседним подъездам — не забрел ли Афоня к кому? Звонили на строительную площадку — и там его не было. Оставалось заявить в милицию…

Ужин давно остыл, когда осторожно скрипнула дверь. На пороге стоял Афоня в рабочей куртке, на ногах — рваные галоши.

— Где сапоги?

— Сапоги? — Афоня поморщился. — С сапогами, братцы, беда стряслась, в бетоне остались.

— Ну и ну… — сказал Володя Волкорезов, окинув взглядом товарищей.

А Афоня продолжал:

— Пришло в одночасье три самосвала, вроде в супряжке, и бух мне на бахилы свой груз. Тычу вибратором в воздух: куда вы, варнаки, валите?! — и чую, как за голенищами бетон твердость набирает. Кумекаю, костыли мои, значится, в бетоне упокой обретают. Жалко сапоги, однако ноги нужнее. И давай выдергивать их. Дерг да дерг, дерг да дерг… Три часа дергал. Наконец приноровился, выдернул — и домой. По дороге чьи-то галоши догнал. Вот они и донесли меня к вам, хоть с опозданием, но, как видите, без ущерба и проколов…