Осенью пятьдесят девятого года летчик-испытатель, Герой Советского Союза Иван Евграфович Федоров, уезжая в долгосрочную командировку в соседнюю страну, передал мне по доверенности свой личный автомобиль. Широкой натуры человек, он сказал:
— Продавать машину не собирался и не собираюсь. Деньги мне не нужны. Уезжаю на два года. Катайся сколько угодно, только не забывай ухаживать за ней. Надеюсь, после возвращения она будет на ходу и в надлежащем виде.
Машина «Волга» сияла хромированными украшениями: облицовка перед радиатором, красивый олень на капоте, рамки дверок, заднего и переднего стекол, бамперы, колпаки колес. Покрашена она была под цвет морской волны, хотя в техническом паспорте этот цвет был обозначен не очень точным словом — бирюза. Ход у нее был мягкий, двигатель приемистый. В общем, все члены моей семьи влюбились в машину и дали ей имя «Бирюзовая антилопа». Тогда еще крохотный сын Максимка готов был ночевать в ней возле руля, сторожить ее даже в закрытом гараже.
Но всего лишь неделю полюбовались мы «Бирюзовой антилопой». Убежала она от нас бесследно.
А случилось это так. Шофер Михаил Сидоров, который взялся готовить машину к поездке до Орла и обратно, по лености или еще по какой-то причине позвонил лишь к полуночи:
— Машина готова. Чтобы не колесить по ночным переулкам, поставил ее у себя под окном. Утром с рассветом пригоню.
— Ладно, — согласился я.
Лег спать, а заснуть не мог. Машину могут угнать. И заволновался. Предчувствие не обмануло. Перед рассветом забренчал телефон.
— Машину угнали.
— Кто, как?
— Не знаю… Звонил в милицию, обещали — найдем…
Но прошла неделя, вторая… никаких результатов. Дома уныние.
Писатель Иван Лазутин, автор популярной книги «Сержант милиции», провел меня к начальнику Московского уголовного розыска Ивану Васильевичу Парфентьеву, которого на Петровке почему-то называли Иваном Грозным.
— Вернется твоя «антилопа», вернется, — успокоил меня Парфентьев. — В двенадцатой комнате у нас есть специалист. Его звать Владимир Федорович. Он специализируется по розыску угнанных автомобилей.
В двенадцатой комнате возле единственного стола прохаживался высокий, сутуловатый, еще сравнительно молодой, но хмурый по виду мужчина в гражданском костюме. Я принялся рассказывать, а он повернулся лицом к окну. Я замолчал.
— Какой цвет машины? — спросил он.
— По паспорту «бирюза». Точнее — с оттенком морской волны.
— Не понимаю. Что напоминает краска?
— Морскую волну.
— А если точнее?.. Что в этой комнате напоминает цвет машины?
Я окинул взглядом потолок, стены, шкаф, стол.
— По-моему, ничего…
— Так уж и ничего? — спросил он и улыбнулся. Затем показал мне ручку с пером, на котором лоснился слой засохших химических чернил.
— Точно, только чуть посветлее, — согласился я.
— Машина новая, хорошая. Конечно, соблазн для жуликов. По-моему, это не угон, — сказал он. — Не хочу огорчать, но это похоже на кражу. Будем искать. Позвоните мне через недельку.
Прошла неделя. Звоню. В трубке басовитый голос Владимира Федоровича:
— Пока ничего утешительного. Через недельку-две сам позвоню.
Наступили метельные декабрьские морозы.
Наконец телеграмма из Сухуми: он вызывал меня для опознания машины. Вылетаю в Сухуми.
«Бирюзовая антилопа» с помятым багажником стояла во дворе дома директора мясного рынка. Свою «беглянку» я опознал сразу.
— Угонщики опытные, хитрые. Это тринадцатая на их счету, — сказал Владимир Федорович. — Продавали их по документам как свои. Поработать над ними пришлось долго и кропотливо. Они инженеры, свое дело знают тонко. Задержать их удалось в Одессе.
Как и по каким признакам напал на след этой машины, а затем сумел взять угонщиков, Владимир Федорович не сказал, хотя я всю дорогу от Сухуми до Москвы пытался выведать у него этот «секрет».
— Нет у меня никакого секрета, — отвечал он, — просто работал по логике поведения угонщиков.
Вот и все, что я услышал от него за двое суток утомительной дороги о розыске моей «Бирюзовой антилопы». Но я не жалею об этом. За эти двое суток мое богатство увеличилось на одного доброго и верного друга.
Прошло года полтора, и на даче знакомого мне начальника главка за одну неделю случилось две беды: сначала кто-то умертвил сторожевую овчарку по кличке Серый, затем зарезали сторожа-садовника дядю Ваню. Прямо на дачной усадьбе. По делу работали серьезно много сотрудников, поиск был трудным. Начальник главка был очень встревожен. Его жена, сын, да и он сам, зная, что у меня есть друг, опытный сотрудник МУРа, попросили меня привлечь его внимание к этому делу, иначе придется покинуть дачу…
— Ладно, — сказал Владимир Чванов. — Только ты скажи своему начальнику главка и его домочадцам — пусть не обращают на меня внимания, когда буду бродить по даче.
— Хорошо, обязательно скажу.
Через сутки в телефонной трубке послышался усталый голос Владимира Федоровича:
— Нашел преступников. Пусть твой начальник не волнуется.
— Не верю.
— Чего не веришь? Они уже в камере. Сознались.
— Ужас… Садисты, небось похожи на зверей?
— Нет, на людей, еще при галстучках, но садисты.
— Как удалось?
— По их поведению.
«По поведению» — любимая фраза Владимира Федоровича, но в чем ее суть, я и сегодня не уяснил. Лишь однажды мне довелось видеть, как он начинал розыск преступников, которые совершили ночную вылазку в мастерскую скульптора Евгения Викторовича Вучетича. В ту пору он, Вучетич, вынашивал замыслы скульптурных композиций памятника-ансамбля на Мамаевом кургане, и я часто по его просьбе рассказывал ему об отдельных эпизодах борьбы за господствующую над Сталинградом высоту. Беседовали, как правило, в утренние часы, на свежую голову. И тут вдруг звонок во втором часу ночи.
— Ты спишь? — спросил он почти шепотом.
— Проснулся.
— Молодец, выручай… Понимаешь, ко мне в мастерскую вломились три охламона. Боюсь, взломают сейф, там чертежи. Они для меня самое главное в жизни.
Я набрал ноль два:
— В мастерской скульптора Вучетича ночные воры. Примите меры…
— Понятно, — ответил дежурный.
Минут через пятнадцать снова звонок:
— Хорошо работают оперативники, но охламоны, завидев машину с синими огоньками, успели дать ходу.
— А сейф вскрыли?
— Не успели. Ложись, досыпай, а утром позвони Владимиру Чванову. Хорошо бы найти этих охламонов, я четко запомнил их физиономии.
Утром я позвонил Владимиру Федоровичу. Так и так, была попытка кражи у скульптора Вучетича. Похоже, пытались взломать сейф.
— Похоже или взломали?
— Кажется, не успели.
— Хорошо, сейчас буду… Я знаю, где его мастерская.
— А мне можно поприсутствовать?
— Можно, только не мешай. И Вучетичу скажи, пусть не горячится. Поменьше топчется по мастерской.
Входя в калитку, Владимир Федорович осмотрел запор, затем нагнулся и подобрал с земли что-то, завернул поднятое в чистый листок бумаги и положил в нагрудный карман. Евгений Викторович и я наблюдали за ним из окна второго этажа. Высокий, плечи отлогие, шаги широкие, ступает мягко. Он обошел усадьбу, ни разу не подняв голову, заглянул в окно мастерской и только после этого поднялся на крыльцо, нажал кнопку звонка.
— Входите, открыто, — отозвался Евгений Викторович, спускаясь вниз. Я за ним.
Осмотрев все следы, оставленные неизвестными ночными посетителями мастерской, Владимир Федорович спросил:
— Сколько их было?
— Трое.
— Трое здесь, и двое топтались у калитки… Вы будете сегодня дома? — спросил он Вучетича. — Я позвоню вам или еще раз заеду.
Мы проводили его до калитки. Дальше он не пустил нас:
— Хорошо бы гостей вы сегодня не принимали.
До полудня Евгений Викторович сидел за столом и по памяти рисовал лица ночных пришельцев. У него была редкостная зрительная память. С трех листов альбомного ватмана на меня смотрели три пары глаз. Все разные, но во взглядах было что-то общее — пустота и трусливость. Косматики, один с бородкой, двое еще юнцы, но с бакенбардами.
