– Именно поэтому ты идиот.

– Кто идиот? – спросил появившийся Темпл.

Превосходно. Только этого не хватало.

– Кросс, – жизнерадостно пояснил Чейз.

– Чертовски верно. Так и есть. После вчерашней ночи я уже наполовину влюблен в Пиппу.

– Для тебя она леди Филиппа! – набросился Кросс на Темпла. – И я сломаю любую часть твоего тела, которая ее коснется.

Темпл стал раскачиваться на каблуках:

– Если ты так яростно ее защищаешь, значит, ты точно идиот.

– С ней все благополучно?

– Синяк под глазом… не самый подходящий аксессуар для невесты.

И все равно она будет самой красивой.

– Я не про глаз. Я о…

Что он имел в виду?

– Хотел спросить, рыдала ли она по дороге домой?

О боже! Неужели?

Ему стало дурно.

Темпл пожалел его,

– Нет. Собственно говоря, она была мрачна как гранит. И вообще молчала.

Темпл не мог этого знать, но он не мог сказать ничего худшего. Мысль о любопытной, болтливой Пиппе, сидевшей без единого слова всю дорогу до дома, ранила сердце сильнее кинжала.

– Ни слова?

Темпл встретился с ним взглядом:

– Ни одного.

Он обидел ее. Оскорбил.

Она умоляла его остаться. Любить ее. Быть с ней. А он отказался, зная, что не годится для нее. Зная, что кто-то другой сделает ее счастливой. Что она исцелится. Должна исцелиться.

– Она исцелится, – тихо сказал Кросс, будто произнесенные вслух слова могут стать правдой.

Пиппа исцелится и будет счастлива.

И для него этого довольно.

«Довольно ли?»

Чейз прервал молчание:

– Она может исцелиться… а ты?

Кросс вскинул голову и встретился сначала со взглядом Чейза, потом – со взглядом Темпла.

И впервые за целую вечность сказал правду:

– Нет.

Он в самом деле думал, что сможет противиться ее чарам. Вспомнил первое утро в его кабинете. Когда они обсуждали спаренные маяки, стальные капли, двигавшиеся сначала в разные стороны, потом навстречу друг другу.

Он хотел ее.

Навеки.

Он уже направлялся к двери.

Чейз и Темпл смотрели, как Кросс выходит из комнаты. Отчаяние несло его к женщине, которую он любил. Пока еще не стало слишком поздно.

Чейз налил виски в два стакана и передал один Темплу:

– За любовь?

Темпл долго смотрел на дверь, прежде чем молча выпить.

– Даже без тоста?

– Только не за любовь, – сухо ответил Темпл. – Женщины могут быть теплыми и нежными… но доверять им нельзя.

– Теперь, когда ты так сказал, знаешь, что это значит?

Темпл удивленно посмотрел на Чейза, который с ухмылкой отсалютовал ему стаканом.

– Ты следующий.

Кросс объездил половину Лондона. Прежде всего он направился в Долби-Хаус, решив, что успеет застать Пиппу до того, как она поедет в церковь. Прежде чем она сделает самую большую ошибку в жизни обоих.

Когда он прибыл туда, очень суровый дворецкий объявил, что семейства нет дома. Не «уехали праздновать свадьбу молодых леди», даже не «уехали в церковь». Просто их нет дома.

Если бы Кросс не был так перепуган, что не успеет застать ее, посмеялся бы над ситуацией. Но вместо этого вернулся в свою коляску с одной целью. Поскорее добраться до церкви. Немедленно.

Немедленно? Лондонским утром? Легче сказать, чем сделать. К тому времени, как он свернул на Пикадилли, попав в нескончаемую линию едва двигавшихся экипажей, Кросс понял: с него довольно. Неужели никто в этом городе не понимает, что женщина, которую он любит, выходит за другого?

Поэтому он сделал то, что сделал бы любой уважающий себя джентльмен: оставил чертов экипаж посреди улицы и со всех ног помчался по улице. Уже через несколько минут он свернул за угол под последние удары колоколов, означающие призыв к службе в часовне Святого Георгия.

Он ринулся туда, останавливая движение решительными шагами, огромным ростом и, скорее всего, тем фактом, что никто не носится стремглав по Мейфэру.

Очень немногие торопились по столь срочному делу.

Очень немногих подгоняла любовь.

Кросс взбежал на церковное крыльцо, перепрыгивая через ступеньки. Отчаянно боясь пропустить тот момент, когда священник спрашивает, не знает ли кто препятствий к браку, и если не отверзнет уст сейчас, должен молчать вечно.

А что, если уже поздно?

Но он покинет церковь только с Филиппой Марбери в объятиях. Которая вскоре станет Филиппой Арлеси, графиней Харлоу, если от него хоть что-то зависит.

Его рука поднялась к стальной ручке, и с глубоким вздохом Кросс открыл дверь. И услышал, как священник что-то тихо бубнит.

Свадьба началась.

– Черт возьми! – прошептал он, готовый побежать по проходу прямо в объятия Пиппы. И к дьяволу Каслтона, прихожан и священника, если кто-то попытается его остановить!

– Не стоит ругаться в церкви.

Кросс оцепенел. Голос раздался за его спиной.

Пиппа стояла в нескольких футах от него, у одной из гигантских каменных колонн, ограждавших внешнюю галерею церкви.

Не внутри.

Не у алтаря.

Не выходила замуж за Каслтона.

Дверь снова закрылась, оставив их в холодной серой тишине, и Кросс не смог удержаться. Притянул ее к себе, подхватил на руки, держа так близко, чтобы чувствовать ее жар сквозь многочисленные слои одежды. Достаточно близко, чтобы наслаждаться ее ароматом и тяжестью, и тем, как она отдавала себя, едва он касался ее. И тут, на ступеньках часовни Святого Георгия, на глазах у Бога и Лондона, он поцеловал ее, радуясь тихим вздохам и игре пальцев в его волосах, и забыл, что их видит весь город.

Кросс прервал поцелуй, пока оба не воспламенились, отстранился и сжал ее лицо в ладонях:

– Я люблю тебя.

Пиппа тихо ахнула, и он осторожно провел пальцем по уродливому синяку, окружавшему глаз.

– Боже, – прошептал он, пожираемый эмоциями, прежде чем повторить: – Я так тебя люблю.

Пиппа покачала головой, едва сдерживая слезы:

– Ты никогда этого не говорил.

– Я идиот.

– Согласна.

Он засмеялся и снова поцеловал ее в губы нежным долгим поцелуем, жалея, что они здесь, в самом оживленном месте Мейфэра.

– Я не верил, что достоин, – начал Кросс, прижав палец к ее губам, когда она попыталась заговорить, поправить его. – Я никогда не верил, что достоин своей семьи, своей сестры… счастья. А потом пришла ты и заставила понять, что я абсолютно недостоин тебя.

Пиппа схватила его палец. Оттянула.

– Ошибаешься.

Он улыбнулся:

– Вовсе нет. Есть сотня мужчин – многие сейчас в этой церкви, – которые заслуживают тебя куда больше. Но мне все равно. Я жалкий ублюдок и хочу, чтобы ты была только моей. Не могу представить жизни без тебя и твоей неумолимой логики, и твоего прекрасного ума, и твоей собаки с ужасной кличкой.

Пиппа улыбнулась, и он снова сумел свободно дышать, подумав на секунду, что может завоевать ее. Что сможет добиться успеха. Эта мысль побудила его продолжить:

– И мне все равно, что я недостоин тебя. Что, возможно, делает меня худшим из людей, именно таким, за которого ты не должна выходить замуж. Но клянусь здесь и сейчас, что я сделаю все возможное, чтобы стать достойным тебя. Твоей честности, доброты и любви.

Кросс замолчал. Пиппа тоже молчала, глядя на него глазами, казавшимися огромными за линзами очков.

Его спасение. Его надежда. Его любовь.

– Ты нужна мне, Пиппа… – прошептал он. – Будь моим Орфеем. Выведи меня из ада.

Слезы в ее глазах наконец пролились. Она бросилась в его объятия. Он обхватил ее руками, и она выдохнула:

– Неужели не видишь, как нужен мне? Две недели я шаталась под тяжестью того, что ты сделал со мной. Того, что заставлял чувствовать. Сознания того, что ты владеешь мной. Сердцем и душой. Ты мне нужен. Кросс, Джаспер или Харлоу, кем бы ты ни был, мне нужно, чтобы ты меня любил.

И он будет любить ее. Вечно.

Кросс снова поцеловал ее, вкладывая в ласку все, что испытывал в эту минуту, все, во что верил. Все, в чем клялся.