Закончив ужин, она выставила за дверь посуду, и целый час бесцельно бродила по комнате, четыре раза садилась в кресло, пытаясь читать, три раза принималась писать письма, но все у нее валилось из рук.

– Черт возьми! – пробормотала она. – Ложись-ка лучше спать, Элинор. Утро вечера мудренее.

Валентину удалось найти Трейси в третьем по счету клубе, которые он объезжал этим утром. Герой войны был спокоен и уверен в себе и, по всей видимости, даже не подозревал, что сегодня у него, вполне возможно, появится шанс породниться с одним из самых могущественных семейств во всей Англии. Хорошо еще, что этого не случилось вчера, когда Валентин замышлял планы и тут же их отвергал, опустошая при этом бутылку виски. Если бы такое уже случилось, Трейси, несомненно, завтракал бы сейчас в компании своей будущей родни.

Валентин уселся за стол в противоположном конце комнаты – достаточно далеко, чтобы его не заметили, но достаточно близко, чтобы можно было видеть все, что могло произойти. Трейси заказал себе яичницу из двух яиц с ветчиной, а Валентин ограничился тостом и чашечкой кофе. Что-то пошло не так. Это у Трейси должен был отсутствовать аппетит от беспокойства о том, сочтут ли его Гриффины – особенно Элинор – достойным войти в их клан.

Валентин вчера не только пил и составлял всякие планы, но и немало времени посвятил копанию в себе в попытке объяснить, почему он вдруг решил ни за что не отдавать Элинор никакому другому мужчине. Как же случилось, что мысль о том, чтобы исправить в глазах Элинор свою репутацию, раз появившись в его мозгу, не пожелала оттуда исчезнуть?

Видит Бог, если бы он вдруг решил жениться, то мог бы заполучить любую женщину, какую пожелает. Даже замужнюю можно было бы, наверное, уговорить оставить мужа, если убедить должным образом. Проблема заключалась в том, что он не хотел никакой другой женщины. А Элинор оставалась недосягаема. Он мог лишь беседовать со священником да замышлять побеги в Гретна-Грин. Но ведь он маркиз Деверилл. А представители этого рода не трусят, не смущаются, не поступаются собственными принципами и не теряют голову из-за женщины.

Самое трудное время настало перед рассветом. Он перепробовал множество слов, таких как «обладание», «наваждение», «досада», «ревность», чтобы определить, почему он испытывает такое чувство по отношению к Элинор, а потом внезапно, как озарение, возникло то самое, единственное, правильное слово. Любовь.

Идеальное слово. Но это уж была какая-то бессмыслица. Разве мог он любить Элинор, если даже не верил в существование этого чувства?

Хотя, как только нашлось это слово, он уже не мог от него отказаться. Так что независимо от того, сумеет ли он чего-нибудь добиться или нет, сможет ли даже произнести вслух это слово, стало ясно, что он любит Элинор Гриффин, а теперь вот может ее потерять.

Трейси закончил завтрак и отправился на аукцион чистокровных лошадей. Валентин последовал за ним. Ему желательно было узнать из первых рук, что затевает Мельбурн, как братья планируют дальнейшую жизнь Элинор, хотя понятия не имеют, что на самом деле она хочет, что ей нужно и чего она заслуживает.

Через двадцать минут после того, как Трейси уселся на место, чтобы участвовать в аукционе, к нему подошел лакей в ливрее цветов дома Гриффинов и передал ему записку, Проклятие! Они времени не теряют! Конечно, Трейси может, в конце концов, понравиться Нелл. Возможно, она даже будет с ним счастлива. Но этого нельзя допустить! Не должен он сидеть, сложа руки, зная, что мог бы соединить с ней свою судьбу.

Значит, пора действовать – и пропади пропадом все последствия! Сделав глубокий вдох, Валентин подошел к герою войны.

– Добрый день, Трейси. Вижу, тебе выпала честь получить корреспонденцию от Мельбурна, – заметил он, жестом указывая на записку.

– Привет, Деверилл. Да, насколько я понимаю, сегодня после полудня мне назначена аудиенция.

– Причину знаешь?

Джон взглянул на него.

– Да, есть одна мысль. Но если ты не в курсе, то мне, я полагаю, не следует обсуждать с тобой этот вопрос.

– Разумеется, я знаю, зачем тебя приглашают, – сказал Валентин, стараясь говорить в своей обычной беззаботной медлительной манере. – Ты заинтересован в этом браке?

– Любой был бы заинтересован. Ведь леди Элинор красавица.

– И приданое тоже нешуточное. Трейси нахмурился.

– Позволь спросить, почему тебя это интересует?

– Я друг семьи. И хочу убедиться, что Элинор будет счастлива.

– Так спроси ее. – Аукционист объявил следующую лошадь, и Трейси отвернулся от него. – Извини, я должен попытаться купить упряжку.

Валентин кивнул и отошел в сторону. Мельбурн, а возможно, и Элинор, остановились на кандидатуре Трейси, причем будущий муж тоже не имел возражений против этого брака.

Ну что ж, зато у него имеются возражения. Никто не спросил его, кто, по его мнению, может стать лучшим мужем для Элинор, и никому в голову не придет предложить его кандидатуру. Только не бессердечный маркиз Деверилл! Даже если бы ему удалось убедить их в том, что Элинор стала ему необходимой, и что он не может себе представить, как жить, не имея возможности говорить с ней, целовать ее и просто смотреть на нее.

Церковь в лице отца Майкла советует исправить несправедливость, допущенную в отношении Элинор. Это самое верное решение. Отныне он был намерен делать то, чего поклялся избегать любой ценой: жить по велению сердца.

Элинор проснулась внезапно и плохо соображала, как это бывает, когда неожиданно разбудят спящего очень крепким сном человека. Циферблат часов на каминной полке не был виден в темноте, но, судя по тишине в доме и на улице, было что-нибудь между двумя часами ночи и четырьмя утра.

Вздохнув, она повернулась на бок и решительно снова закрыла глаза. «Не думай ни о чем, – приказала она себе, когда в голову полезли мысли о Джоне Трейси, который был счастлив, встретиться с ее братом. – Считай овечек».

Ее рот закрыла чья-то рука. Другая рука прижала к постели ее скрещенные на груди руки.

Сердце ее билось так, что, казалось, было готово проломить грудную клетку. Она вскрикнула, но звук приглушила чья-то сильная рука. Пинаясь ногами под тяжелыми одеялами, ей удалось высвободить руки.

– Сюрприз! – прошептал ей на ухо хрипловатый мужской голос.

У нее перехватило горло, чтобы позвать на помощь братьев или слуг. Наверное, стоило разбить вазу или крикнуть – и они бы проснулись. Но она, наконец, узнала голос Валентина, который из-за охватившей ее паники показался сначала незнакомым.

Он посадил ее в постели, повернув к себе лицом. Она смутно видела в темноте полумаску черной пантеры и пару, сверкающих в прорезях зеленых глаз.

– Зачем ты пришел?

– Прошу тебя, говори потише.

– Уходи! Убирайся отсюда, – прохрипела она.

– Я не могу. – Прежде чем она успела увернуться, он завязал платком ей рот. – Не двигайся, – прошептал он и связал ей также руки.

Положив ее на постель, Валентин принес из гардеробной большую дорожную сумку и принялся открывать ящики и засовывать в нее одежду, наспех, без всякого разбора.

Элинор не могла поверить происходящему. И хотя у нее замирало сердце, не прошло и нескольких минут, как ее испуг сменился гневом.

Что бы такое он ни задумал и как бы зол на нее ни был, она была сыта по горло мужской бесцеремонностью и самоуправством.

Подол одного из ее платьев зацепился за угол гардероба, и он, выругавшись, наклонился, чтобы отцепить его. Воспользовавшись моментом, Элинор вскочила на ноги и босиком бросилась к двери. Поскольку руки у нее были связаны, ей потребовалось некоторое время, чтобы открыть задвижку. Она опоздала на секунду.

Сильная рука прижала ее к мощной груди, а другая рука осторожно снова закрыла дверь.

– Перестань, – проворчал он и снова поволок ее на постель. Она пнула его ногой. Валентин застонал и, толкнув ее на кучу простыней, наклонился, чтобы потереть колено. Если бы у нее была еще одна секунда, если бы у нее на ногах была надета обувь, он бы рухнул на пол. Нельзя вырасти вместе с братьями и не научиться драться.