Эрману я уделю больше внимания, чем остальным, поскольку его книги активно продаются и имеют намного больше влияния, чем публикации других ученых, рассматриваемых в этой главе. Именно исследование текстуальных вариантов — бесчисленных глосс и ошибок переписчиков, которые можно найти в любой рукописи античности и Средневековья, — заставило Эрмана усомниться в вере. Ошибки в Писании, полагает Эрман, означают, что слова Писания нельзя принимать как слова Бога.
Именно жесткое требование буквальной боговдохновенности и непогрешимости Писания лежит в основе проблем Эрмана, как пишет Он сам в автобиографическом разделе введения к одной из своих книг:
Для меня, однако, это [утрата оригинальных рукописей Нового Завета] стало серьезной проблемой. Ведь это слова самого Писания, вдохновленные Богом! Если мы хотим знать, что хотел сказать нам Бог, — нам необходимо найти именно те слова, с которыми он к нам обращался: любые другие слова (сознательно или бессознательно придуманные переписчиками) ничем нам не помогут — нам нужны слова Бога!
Теперь Библия казалась мне очень человеческой книгой… Человеческая книга — от начала до конца. Написанная разными людьми, в разные времена, в разных местах, с разными целями…
В Институте Муди мы верили, что Библия абсолютно непогрешима в каждом своем слове[5].
Поскольку Библия стала для Эрмана «человеческой книгой» и не могла больше восприниматься как слова Бога, он потерял к ней доверие. А утратив доверие к Библии, в том числе к евангелиям, рассказывающим историю Иисуса, Эрман утратил и веру. Сейчас он считает себя агностиком.
Должен признаться, меня все это поражает. Если не в Библейском институте Муди, то, по крайней мере, в Уитон–колледже Эрман не мог не узнать о том, что существует множество текстуальных вариантов библейских рукописей. Невозможно, не зная этого, получить ученую степень по библеистике. Однако студенты–библеисты не отпадают от веры пачками.
Поражает и логика рассуждений Эрмана. Хорошо, предположим, ошибки переписчиков библейских рукописей действительно опровергают буквальную боговдохновенность и безошибочность Библии: из них следует, что Библия — человеческая книга, а не словеса Божьи. И что же? Неужели в результате мы теряем все? Конечно, нет. Умеренные или либеральные христиане уже больше века именно так и думают — и остаются христианами. Дело ведь не в словах Библии, а в том, что совершил Бог в Иисусе из Назарета.
Спросим себя: что проповедовали Петр и другие первые последователи Иисуса после воскресения? Учение Петра изложено в проповеди в день Пятидесятницы:
Господа Израильские! выслушайте слова эти: Иисуса Назорея, Человека, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете, этого, по определенному совету и предведению Божьему преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили; но Бог воскресил Его… Этого Иисуса Бог воскресил, чему мы все свидетели (Деян 2:22–24, 32).
Петр и другие апостолы проповедовали воскресение Иисуса. Именно это было для них Благой вестью — неоспоримым свидетельством того, что в личности и служении Иисуса из Назарета действовал Бог. Ведь Петр не говорит: «Господа Израильские, у меня для вас благая весть: Библия вся, до последнего слова боговдохновенна и, следовательно, безошибочна, а между четырьмя евангелиями нет противоречий». Будь проповедь Петра такова, можно было понять, отчего Эрман потерял веру.
Однако все новозаветные писания и проповедь раннехристианских общин посвящены тому, что Бог воскресил Иисуса, чему Петр и многие другие (в том числе один или два незаинтересованных лица, как брат Иисуса Иаков и, возможно, Иуда, а также как минимум один противник христианства — Павел) стали свидетелями. Не «безошибочное» Писание, а именно реальность воскресения и действие этой Благой вести на тех, кто внимал ей с верой, стали двигателями нового движения.
Наконец, поразительны примеры «ошибок», приводимые Эрманом в доказательство того, что Писанию нельзя доверять. Поскольку «Сфабрикованный Иисус» посвящен Иисусу и евангелиям, а не остальной части Нового Завета, я ограничу свое рассуждение евангельскими цитатами, которые обсуждает Эрман.
Наибольшее внимание Эрман проявляет к пассажам, которые он, как и большинство текстуальных критиков, справедливо считает позднейшими, неаутентичными вставками переписчиков. Он указывает на Лк 22:41–45, описание молитвы Иисуса в Гефсиманском саду в ночь перед арестом. Оригинальный текст состоит из стихов 41–42 и 45. Стихи 43–44, где описываются капли кровавого пота Иисуса, — скорее всего, вставка. Они не только отсутствуют в древнейших рукописях, но и по своей эмоциональности разительно отличаются от остального текста Луки, рисующего Иисуса неизменно спокойным и сдержанным.
История женщины, застигнутой в прелюбодеянии (Ин 7:53–8:11), появляется только в позднейших рукописях Евангелия от Иоанна, причем в разных местах. Последние двенадцать стихов Евангелия от Марка (Мк 16:9–20) — не оригинальное его окончание: они дописаны самое раннее через двести лет после распространения оригинального евангелия. Однако эти пассажи — из Марка, Иоанна и Луки — представляют собой лишь текстуальные проблемы евангелий. На них не базируются никакие значимые учения (если, конечно, вы не входите в число членов секты хватателей змей: см. Мк 16:18).
Эрман полагает, что открыл пример, демонстрирующий важное богословское расхождение между евангелиями. В некоторых рукописях мы читаем в стихе Мф 24:36: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один». Однако в более ранних рукописях этот стих звучит так: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, а только Отец Мой один». Обратите внимание на дополнение «ни Сын». Эрман верно предполагает, что изначально эта фраза включала «Сына», но позже переписчики опустили этот отрывок — возможно, сознательно, не желая создавать впечатление, что познания Иисуса были ограниченны. Что ж, очень может быть. Но из этого Эрман делает удивительный, ни на чем не основанный вывод, что новозаветное учение — в данном случае христологию — корректировал переписчик. Это попросту неправда. На ограниченность своих знаний Иисус ясно и прямо указывает в параллельном стихе Мк 13:32: «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец». Как видим, есть «Сын» или нет «Сына» в Евангелии от Матфея — богословски от этого ничего не меняется. Рассуждение Эрмана полностью ошибочно и ведет в тупик.
Однако «последней каплей» для самого Эрмана, тем, что заставило его полностью потерять доверие к Писанию, стало замечание Иисуса в Мк 2:25–26:
Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и проголодался сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых никто не должен был есть, кроме священников, и дал и бывшим с ним?
Иисус ссылается на рассказ о том, как Давид получил освященный хлеб (или «хлебы предложения») от священника Ахимелеха (1 Цар 21:1–6). Давид бежал от Саула, и когда Саул узнал, что Ахимелех помог Давиду и его людям, то убил Ахимелеха и большую часть его семьи. Сын Ахимелеха Авиафар спасся и со временем занял место отца (1 Цар 22:6–23).
Поскольку в то время, когда Давид и его люди ели освященный хлеб, священником был Ахимелех, а не Авиафар, то, попросту говоря, перед нами ошибка, сделанная либо самим Иисусом, либо Марком (или, возможно, тем, кто рассказывал Марку эту историю). Эрман пишет, как ему в конце концов пришлось признать, что в этом пассаже содержится ошибка: «Едва я это допустил — открылись шлюзы. Ибо, если в Мк 2 содержится ошибка — пусть крохотная и незначительная — это значит, что ошибки могут найтись и в других местах». Далее он приводит еще несколько предположительных ошибок: слова Иисуса о горчичном зернышке, мельчайшем из всех семян, и очевидное расхождение между синоптическими евангелиями и Иоанном в вопросе о дне смерти Иисуса.
