Чтобы понять Иисуса, чрезвычайно важно правильно выбрать контекст. Помещая фигуру Иисуса в ложный контекст, мы неизменно приходим к искаженному изображению. Однако некоторые ученые предпочитают обходиться без контекста вовсе. К этой проблеме мы обратимся в главе шестой.

Еще одна странная тенденция некоторых ученых (здесь мне снова приходится упомянуть видных членов Семинара по Иисусу) — это склонность рассматривать речения Иисуса в отрыве от того сюжетного контекста, который предоставляют нам авторы новозаветных евангелий. В евангельских контекстах, говорят нам, отражаются взгляды и интересы ранних христиан, а не реальные обстоятельства жизни и творчества исторического Иисуса. Что это означает?

Выясняя вопрос аутентичности (т.е. вопрос, принадлежат ли данные слова Иисусу или кому–то другому), ученые часто отделяют слова допасхального Иисуса от изречений и учений, начавших циркулировать среди его учеников после Пасхи. Соответственно, ученые говорят, с одной стороны, о речениях Иисуса, и с другой — о речениях или формулировках христиан. (Как правило, при этом предполагают, что христианское движение возникло лишь после Пасхи и Пятидесятницы: ранее общности последователей Иисуса не существовало.)

Некоторые ученые полагают, что, поскольку между тем, что приписывали Иисусу, и тем, во что верила и что исповедовала древняя церковь, не существовало четкой границы, некоторые речения Иисуса могут на самом деле принадлежать не ему, а древней церкви. При этом используется так называемый критерий несходства. Именно такое мышление часто приводит к склонности вырывать изречения из обстоятельств и повествовательного контекста, описанного в новозаветных Евангелиях. В главе второй мы уже говорили о критерии несходства и его неверном использовании. В этой главе мне хотелось бы обсудить один из его печальных результатов: склонность отбрасывать тот исторический и герменевтический контекст речений Иисуса, который мы находим в евангелиях Нового Завета.

Такой подход проблематичен тем, что при его использовании Иисус превращается в своего рода «говорящую голову»: лаконичного мудреца, изъясняющегося афоризмами. Его слова начинают звучать как речи философа, полные общих слов и трюизмов. Нам говорят: тот контекст слов Иисуса, что мы находим в евангелиях, вторичен, искусствен и ведет в тупик. Каков был их настоящий контекст, мы не знаем. В лучшем случае, говорят нам, об этом можно только догадываться.

А на догадки наши скептики щедры! Порой они воображают, что способны по прошествии почти двух тысячелетий восстановить истинный, неевангельский контекст. Что за беда, если он резко отличается от контекста евангелий? А если, по странному совпадению, соответствует тому портрету Иисуса, который эти ученые предлагают публике — тем лучше![1] В результате речения Иисуса теряют присущий им древний контекст и превращаются в своего рода скелеты изречений, на которых исследователь может нарастить любое «мясо», какое ему вздумается. В отрыве от контекста эти разрозненные изречения могут приобретать буквально любой смысл, какой захочет вложить в них истолкователь[2].

Необходимо признать, что многие (может быть, даже большинство) из речений, приписываемых Иисусу в новозаветных евангелиях, не имеют специфического контекста: иными словами, нам не объясняют в точности, где, когда, на какой стадии своего служения Иисус сказал или сделал то или другое. Более того: некоторые речения появляются в нескольких контекстах. Например, притчу о потерянной овце мы встречаем в Мф 18:12–14 и в Лк 15:3–7. При этом не идентичны ни сами версии притчи, ни контексты, в которых она рассказывается. Однако нельзя сказать, что эти формы и контексты резко отличаются друг от друга. В контексте Матфея эта притча проясняет учение Иисуса о ценности каждой личности, даже заблуждающейся, — и в контексте Луки она учит совершенно тому же самому. Только у Луки притча обращена к книжникам и фарисеям, а у Матфея — к двенадцати ученикам. Но смысл ее одинаков в обоих Евангелиях: Бог желает раскаяния и исправления грешников.

Разнообразие контекста можно отметить и в том, где в различных Евангелиях расположена молитва Господня (Мф 6: 9–13. Лк 11:2–4). У Матфея молитва находится в середине Нагорной проповеди (Мф 5–7); у Луки в Нагорной проповеди (Лк 6:20–49) ее нет, она возникает ближе к центральной части повествования (Лк 10–18). Содержание молитвы также не идентично: у Матфея она имеет более полную форму. Однако в обеих своих формах и в том и другом контекстах молитва даруется ученикам и открывает одни и те же истины о Боге и Его воле.

Центральная часть повествования Луки носит в основном инструктивный характер. Читая ее, эпизод за эпизодом, от главы 10 к главе 18, мы замечаем, что многочисленные событийные параллели с Матфеем и более редкие — с Марком появляются здесь в ином порядке. Это показывает, что евангелисты Матфей и Лука (а возможно, также и Марк) размещали известные им рассказы об Иисусе и его поучения в определенной последовательности и определенном контексте, руководствуясь своими задачами. Однако это не означает, что их контекстуализация ложна и уводит нас от истинного смысла изречений. Я склонен думать, что те, кого учил Иисус, и кто, в свою очередь, учил других, понимали истинный контекст и смысл речений Иисуса лучше, чем многие современные ученые. Пусть многим речениям и не хватает специфического контекста — у них есть общий контекст и собственное место в повествовании. Снова повторю: это важный момент, который напрасно недооценивают некоторые ученые.

Э. П. Сандерс в своей важной книге об историческом Иисусе справедливо критикует ученых, которые сосредоточиваются на речениях Иисуса, почти не обращая внимания на основные факты и результаты его жизни и учения. Свою книгу Сандерс начинает с перечисления «почти неоспоримых фактов». Вот они:

1. Иисус крестился у Иоанна Крестителя.

2. Иисус был родом из Галилеи, проповедовал и совершал исцеления.

3. Иисус называл своих учеников «Двенадцать».

4. Деятельность Иисуса ограничивалась Израилем.

5. Иисус участвовал в спорах о Храме.

6. Иисус был распят римскими властями неподалеку от Иерусалима.

7. После смерти Иисуса его последователи продолжили существование в качестве самостоятельного движения.

8. Как минимум некоторые иудеи преследовали как минимум некоторых членов этого движения (Гал 1:13, 23, Флп 3:6); такое преследование, по–видимому, продолжалось почти до конца служения Павла (2 Кор 11:24, Гал 5:11; 6:12, см. Мф 23:34; 10:17)[3].

К этим фактам можно добавить еще несколько деталей, довершающих картину. Думаю, весьма вероятно, что окружающие считали Иисуса пророком (Мк 6:4, Лк 7:16, 39); что он много говорил о царстве Божьем (Мк 1:15; Лк 6:20); что в споре о Храме он выступал против первосвященников (Мк 11: 15–12:12) и что римляне распяли его как «царя иудейского» (Мк 15:26).

Можно заметить, что многие изречения Иисуса совпадают с этими историческими элементами, то проясняя их, то сами объясняясь ими. Эти факты создают общий (но важный) контекст, в свете которого следует истолковывать учение Иисуса. Иисус не только говорит: он действует, с ним происходит то или другое. Истолкование изречений без учета этих важных контекстуальных факторов всегда будет ложным. По сути, многие странные истолкования, предлагаемые современными учеными, требуют игнорирования фактов и евангельского контекста.

Иные ученые не только отделяют речения от контекста, но и заявляют, что сами речения записаны неверно. Порой эта идея вырастает из спорного предположения, что передача учения Иисуса из уст в уста напоминала современную игру в «испорченный телефон»: при устной передаче информации от ученика к ученику, от одной группы верующих к другой смысл искажался, пока наконец в Евангелия не попало совсем не то, чему учил Иисус на самом деле.