— Мы доверяли друг другу, как мало кто из людей. Мы обо всем рассказывали друг другу, у нас не было тайн, мы словно были одним целым. Пока не появился Филипп… Извини меня, Филипп, я понимаю, ты должен был появиться, рано или поздно должен был появиться человек вроде тебя, в этом я не сомневался. И вот, через одиннадцать лет Клод встретилась с тобой… Ты помнишь, что на первых порах я вздумал было бороться за Клод и сказал тебе, чтобы ты оставил ее в покое. Но это было вопиющей глупостью с моей стороны, я сразу понял. Никому на свете не прикажешь, кого ему любить, а кого нет. Когда я убедился в силе вашего чувства, я и сказал… об этой последней возможности, о последней надежде… но думал я при этом только о себе…

— Но ведь мы с Филиппом тоже так считаем, Мотек! — воскликнула Клод и обняла Сержа.

Он мягко отстранил ее.

— Конечно, вы со мной согласились. Потому что вы удивительные, редкостные люди! Я ухожу не из-за ревности или других низменных чувств. Я… — он снова ненадолго закрыл глаза. — Я сам не сразу сообразил, что из этого ничего выйти не может. Я был так счастлив… долго, несколько недель… Но потом…

— Что потом, Мотек? Чем мы тебя обидели?

— Ничем, — ответил он. — Ничем абсолютно. Вы оба вели себя прекрасно, как самые достойные люди. Но со временем, мало помалу, мною овладело такое чувство, будто я от вас отторгнут…

— Как так?

— Меня отторгла ваша любовь, — говорит он. — Ваша любовь, которая все крепла и крепла. Вы живете в упоении друг другом, в состоянии постоянной эйфории. У вас все на двоих, не только постель. Я говорю о ваших беседах, ваших мыслях, ваших тайнах, которые вы доверяете друг другу. Это никакого, совершенно никакого отношения к эротике не имеет… Вот недавно я застал вас, взъерошенных, в нашем запаснике. Неловко вышло, но это никакого значения не имеет. Я ведь знаю о вашей близости. Нет, не в этом суть! Все дело в том, что и мысли, и чувства у вас настроены на одну волну, и этого вы просто-напросто не в состоянии разделить со мной… Это не упрек, Клод, я вас ни в чем не упрекаю! Вы трогательно относились ко мне, и временами казалось даже, будто я ко всему, что касается вас, тоже причастен, — но это только так казалось. У вас свой мир, своя любовь, и в этом мире нет места для третьих… Вы делали все, чтобы роль, отведенная мне, выглядела более или менее терпимой… Да, вы все для этого делали… Вплоть до этого самого дня рождения…

— Мотек! Я прошу тебя, Мотек дорогой! — воскликнула Клод. — Мы так обрадовались нашей совместной поездке в Ивуар! Нам так хотелось вместе с тобой отпраздновать твой день рождения!

— Не сомневаюсь, — отвечает Серж. — Не сомневаюсь. Но с Филиппом ты приехала сюда сразу после того, как с ним познакомилась. А со мной ты никогда здесь не бывала. Вот о чем я говорю. И ты ни разу не заходила со мной в «Библиотеку» с тех пор, как появился Филипп… но вы в этом не виноваты, в этом никто не виноват. Но, видишь ли, Клод, вчера, например, в крепостной башне ты спросила, помню ли я, почему ты считаешь Ивуар a place of smiling peace. А потом ты вспомнила, что ты говорила об этом не со мной, а с Филиппом — потому что у вас все общее. Это у любящей женщины может быть только с одним мужчиной и никогда с двумя… нечто подобное происходило уже довольно часто…

— О чем ты говоришь, Мотек, о чем?

— О том, что ты о чем-то рассказывала Филиппу или он тебе, а я как бы оставался в стороне и либо ничего об этом не узнавал, либо узнавал случайно, как в крепостной башне. Мне досталась такая роль, нет, она не вами мне отведена, я даже не знаю точно, кем… самой жизнью, что ли. И чем больше доброты и ласки было в вашем отношении ко мне, с тем большей остротой я ощущал, в какой роли я оказался… Вы всегда будете любить друг друга, всегда… так сильно, как только могут любить друг друга мужчина и женщина, и будете со все возрастающей теплотой и предупредительностью относиться ко мне, пока это окончательно не войдет у вас в привычку — к этому все и идет уже сейчас.

— Ну, что прикажешь нам делать, Мотек? — чуть повысила голос Клод. — Мы выбрали для тебя подарки, собрались торжественно отметить твое сорокалетие!..

— Не сомневаюсь, — ответил Серж. — Только ни к чему была эта поездка в Ивуар, хоть и с самыми благими намерениями… Праздники… Подарки… Наверняка замечательные… Разве что пирога, как на мамин день рождения, не испекли…

— Мотек! Это нечестно, неприлично!..

— Я знаю, Клод, я знаю! Представляешь, до чего дошло, если у меня вырываются такие слова… Да, но что меня ожидает в будущем? И вы это понимаете, и я себя больше не обманываю, я не хочу, чтобы все делалось в силу привычки, мне сама мысль об этом ненавистна…

— Ты не можешь взять и уехать! Ты не имеешь права! — восклицает Клод.

— Нет, я должен, — говорит Серж. — Я ведь сказал уже, что не могу больше так жить. И не только не могу — я не хочу больше жить так!

— Но куда ты собрался, Мотек?

— Куда-нибудь… мне все равно, куда… лишь бы подальше отсюда…

Трижды просигналила машина.

— Мое такси, — говорит Серж. Он берет с кровати чемодан и черный плащ. — Будьте живы и здоровы!

Открыв дверь номера, он быстро спускается по лестнице.

— Мотек! — крикнула Клод и побежала за ним следом, а за ней и Филипп. Серж быстро прошел через зал ресторана, где стоял накрытый для торжества стол, и, не оглядываясь, направился к такси. Водитель положил его чемодан в багажник, Серж сел на сиденье впереди. Из отеля выбежали Клод с Филиппом, Клод в своих туфлях на высоких каблуках споткнулась и чуть не упала на влажный булыжник мостовой.

— Мотек, Мотек! — она пытается, размахивая руками, остановить такси, но оно трогается с места, и Клод почти падает, но ее подхватывает Филипп. Потом они оба машут руками вслед удаляющейся машине, несколько секунд они видят еще ее красные задние фары, потом и те пропадают в тумане.

— Весьма сожалею, мадам, — сказал седовласый и худощавый комиссар Жан-Пьер Барро, совершенно безучастно глядя на нее. — Однако, сведения, полученные вами в полиции, полностью соответствуют положению дел.

Очень высокий и очень стройный полицейский чиновник, с которым Филипп познакомился после ареста Кима, когда тот замещал руководителя отдела по борьбе с наркотиками, сидел сейчас в своем кабинете — начальника уголовного розыска. Обстановка и оклеенные зелено-коричневыми обоями стены производили неприятное впечатление. Комната пропахла табаком и средством от комаров и мух, как и все здание полицейского управления, внутреннее устройство которого разительно отличалось от его ослепительного фасада из стекла и бетона.

— Вы были нашей последней надеждой, месье комиссар, — тихо проговорила Клод. Под глазами у нее чернели круги, она не подкрасилась, нервы у нее были на пределе — вот-вот расплачется. Филипп попытался было обнять ее за плечи, но она увернулась, и рука у него как бы повисла в воздухе.

За долгие годы работы в уголовном розыске Барро привык ничему не удивляться: он отлепил от нижней губы погасшую сигарету «голуаз», раздавил ее в пепельнице и сразу закурил новую.

— Мадам Фалькон очень утомлена, — объяснил Филипп. — Думаю, продолжить разговор мы могли бы вдвоем.

— Понимаю, — кивнул Барро. — Но мы не в силах помочь вам в поисках месье Молерона. Пожалуйста, поймите меня: вы сами показали, что были с месье Молероном в Ивуаре. Там он заявил вам, что по причинам, которые вы нам изложили, он вынужден расстаться с вами. Что хочет и должен так поступить… Простите меня, но я вполне могу поставить себя на его место и понимаю его.

— Мы тоже, — сказала Клод. — Мы с месье Молероном знакомы одиннадцать лет. И вы должны понять мое желание во что бы то ни стало разыскать его. Я очень озабочена случившимся. Я боюсь, что он… — Она умолкла и провела по глазам тыльной стороной руки.

Филипп сказал:

— Мы целый день ездили по городу, месье комиссар. Заезжали в галерею. Служащие сказали нам, что после отъезда в Ивуар месье Молерон в галерее не появлялся. Мы навестили его друга Давида Левина, но и тот уже много дней не виделся с ним. Побывали мы и в Пти Пале, где он вместе с мадам Фалькон организовал выставку картин Магритта, — ничего. Никто ничего не знает. А в полиции нам объяснили, что они ничем нам помочь не могут…