— Я словно приличную дозу ЛСД принял, — говорит Серж. — То все вокруг меня кружится, а то я сам будто по кругу летаю. Вообще-то, чувство удивительно приятное. Я вот что предлагаю: давайте-ка заглянем вон в тот «Чайный салон», немножко согреться сейчас было бы весьма недурно.
Они заходят в маленькое скромное заведение, обставленное старой солидной мебелью. Обои на стенах желто-красные, посреди помещения — стойка, у которой, обнявшись, сидит юная парочка. Им подают горячий чай. И здесь на всех столах вазы с цветами. «Это деревня цветов», — говорит Клод; и когда они отдохнули и согрелись крепким горячим чаем, Клод ведет их к крепости. На улицах и площадях они не видят никого, только бесчисленные кошки и собаки, попадающиеся им на пути; у пожилой дамы, которую Филипп запомнил со времени своего первого приезда, они покупают билеты на осмотр крепости, после чего служительница музея повсюду зажигает свет. По каменным ступеням крутой лестницы они поднимаются в одну из четырех сторожевых башен. Перед одной из смотровых щелей они усаживаются на скамейку и, тесно прижимаясь друг к другу, смотрят вниз, где туман скрыл и деревню, и озеро; ощущение у них такое, будто они парят в самолете над облаками. Несколько раз сквозь пелену тумана прорываются сиротливые огни, но они тут же пропадают. Тихо, как в космосе, и Клод спрашивает Сержа:
— Помнишь, я говорила тебе, что Ивуар для меня a place of smiling peace, Мотек?
Он покачал головой.
— Это ты не мне говорила, Клод.
— О-о! — она чувствует себя пристыженной и поднимает глаза на Филиппа, словно просит у него помощи: ведь это она сказала ему, а не Сержу.
Филипп кивает:
— Да, Клод, — но это не спасает положения, и Клод вынуждена повторить при Серже историю деревни Ивуар и объяснить, почему для нее Ивуар a place of smiling peace.
Серж улыбается, кивает и говорит:
— Я отлично это понимаю, Клод. Когда ты рассказывала это Филиппу, светило солнце, и отсюда было видно все — и озеро, и дома, и корабли, и цветы. Я ничего не вижу, но так даже лучше: я все могу мысленно представить себе. Во всей красе!
На ужин в «Старинный приют» они приходят нарядные, как об этом просил Серж. Он в своем любимом смокинге, а Клод, от которой пахнет «In Love again», в вечернем платье из синего шелка. Она помогает им обоим повязать галстуки, а после ужина — им опять подают озерного гольца, пойманного за несколько часов до этого, а потом они спускаются в холл, где в камине горят сухие дрова. Они усаживаются перед камином, и Филипп первым начинает разговор:
— Знаешь, Серж, теперь, после уймы дел, которые вы с Клод переделали, неплохо было бы нам троим отдохнуть пару недель — у меня на примете есть одно дивное местечко. Не такое волшебное, как это, но тоже очень хорошее. Оно называется Рокетт-сюр-Сиань, это в получасе езды на машине от Канн…
Он рассказывает о сложенном из камня доме, о большом участке, о холме с высоким кипарисом.
— Давайте пробудем еще два дня здесь, а потом слетаем в Ниццу, возьмем там напрокат машину и поедем в Рокетт-сюр-Сиань!
Филипп продолжает нахваливать красоты природы Лазурного берега и при этом, как и они оба, не сводит глаз с пляшущих язычков пламени, а потом Серж говорит, что да, действительно, это прекрасная идея отдохнуть недели три в доме Филиппа!
Около одиннадцати они поднимаются из-за стола, Клод с Филиппом желают Сержу заснуть покрепче в день своего рождения. Он уходит первым, и, глядя ему в спину, Клод тихонько спрашивает Филиппа:
— Мне так неловко… за то, что произошло в башне… Думаешь, он очень обиделся?
— Наверняка, нет, — говорит он. — Он знает, что тебе и в голову не придет обидеть его, ведь ты просто оговорилась, перепутала, с кем это не бывает?
На другой день туман немного рассеялся, и после торжественного завтрака, во время которого новорожденного нежно обнимали, лобызали и поздравляли, все вместе снова пошли погулять по Ивуару. Небо посветлело, и когда они подошли к замку, сквозь облака уже пробивались лучи солнца. На больших лужайках они видят скульптуры современных мастеров, а когда солнце снова затягивают тучи, старые крепостные стены, вписавшиеся в контуры темных туч, начинают кружиться перед ними в причудливом танце. Хорошо, что они и сегодня прихватили пальто и плащи, потому что стало еще холоднее, чем накануне, и в верхней части деревни, где проходит дорога «восток-запад», имевшая некогда столь важное военное значение, что за нее в этом небольшом селении на протяжении нескольких веков множество раз жестоко воевали, — они совсем замерзли и сочли за лучшее поскорее вернуться в отель месье Жакье.
Они проспали почти до самого вечера; на шесть часов они заказали ужин, и поэтому Клод с Филиппом чуть раньше спустились в зал ресторана, чтобы на столе перед камином разложить подарки.
В лавке серебряных дел мастера на улице дю Солель-Левант они купили замечательный ханукальный подсвечник. Его восемь ветвей и укороченная девятая посредине искусно изукрашены, он сделан из старого, местами покрытого патиной серебра, и когда свечи зажжены, от меноры исходит мягкий благостный свет. Давид Левин дал им сертификат к этой ханукальной меноре, которую зажигают на «празднике света», соответствующем христианскому Рождеству. Из этого сертификата следует, что светильник был отлит в 1859 году и находился в собственности сефардской общины в Алжире. Давид Левин сказал им, чтобы они не покупали свечей для этого светильника, это должен сделать сам Серж, а прежде чем он затеплит их, он должен прочесть молитву.
А еще Давид Левин предложил подарить Сержу недавно переизданный шеститомник — «Еврейский энциклопедический словарь», который сейчас стоит на белой скатерке рядом со светильником. Месье Жакье принес большую вазу с осенними цветами, к ней он прислонил фотографию за стеклом в серебряной рамочке. Сняты на ней Филипп с Сержем, а между ними — Клод. Все они улыбаются, а над ними весело скалит зубы корова с рекламы сыра.
Незадолго до шести вечера они поднимаются на второй этаж к Сержу, стучат в дверь его номера, и поскольку он не отвечает, Клод осторожно приоткрывает дверь — а вдруг новорожденный еще спит?..
Но Серж не спит.
Он, одетый, стоит перед постелью, на которой лежит его чемодан, почти упакованный.
— Мотек! — встревожено воскликнула Клод.
Он продолжает укладывать вещи и говорит:
— Слишком рано…
— Что «слишком рано»?
— Вы пришли, — отвечает Серж. — Через пятнадцать минут я бы уже уехал на такси.
Клод опирается на плечо Филиппа и спрашивает:
— Какое еще такси?
— Которое я вызвал по телефону.
— Господи, Мотек, — всплеснула руками Клод, ты что, спятил? Какое может быть такси? Мы пришли за тобой, чтобы сделать тебе подарки ко дню рождения! Объясни, что все это значит?
Серж закрывает свой чемодан и медленно выпрямляется; Филиппу никогда прежде не приходилось видеть, чтобы взгляд человека выражал такую боль и отчаяние.
— Я ухожу, — говорит Серж.
— Что значит «ухожу»? — воскликнула Клод.
— Не знаю, куда, — говорит Серж. — Но, во всяком случае, подальше отсюда. — Он прислоняется к одному из окон, за которым сейчас стоит плотный туман, и на несколько мгновений закрывает глаза. Открыв их, он говорит:
— Я этого больше не выдержу.
— Чего, Мотек, чего?
— Нашей жизни втроем, — отвечает он.
— Но ведь это ты сам и предложил! — вмешивается Филипп, ощущая внезапный озноб. — Ты же сам сказал, что для нас это последняя надежда, единственная возможность…
— Да, говорил. И тогда я верил в это, — объясняет Серж. — Я думал, я с этим справлюсь. Но теперь я убедился, что мне это не под силу.
— Но почему? — прошептала Клод. — В чем дело, Мотек?
— Мы были так счастливы, Клод, целых одиннадцать лет. Ты вошла в мое положение, я понимал тебя, я знал, что есть такие вещи, которые я не в состоянии тебе дать… Но это для нас с тобой особой роли не играло…
— Вообще никакой роли не играло, Мотек.
