— Откуда у тебя этот номер телефона?
— Очень трогательно видеть, как ты рад, что тебе позвонила жена. Номер телефона? Сначала я позвонила в «Бо Риваж». Ты там на всякий случай оставил этот номер… Вот мне его и дали.
— Ах вот как… Меня послали сюда, чтобы я…
— Мне это знать не обязательно.
— Нет, подожди. Мы построили в Эттлингене большой вычислительный центр, и…
— Прошу тебя, Филипп! Меня это не интересует. Мы всегда жили в разных мирах, однако я все же думаю, что непременно должна сказать тебе — несмотря ни на что! — сказать о том, что произошло в твое отсутствие. Когда я говорю «несмотря ни на что», я подразумеваю наш последний «сердечный» разговор…
— Так что все же произошло? — спросил он, ощутив внезапную головную боль.
— Ты не забыл мой рассказ о «лихом штурме» Констанции?..
— Конечно.
— Конечно, забыл! Констанция Баумгартнер. Богачка, которую ты терпеть не мог. Она еще приехала ко мне и сказала, что задумала покушение на мою жизнь…
Десять часов тридцать семь минут.
— …Она позвонила еще раз и еще… и после восьмого, девятого или десятого звонка во мне ожили воспоминания о волшебстве минувших лет, о той огромной радости, которую я испытывала в дни триумфов. Я была вся во власти этого чувства. И я отпустила тормоза… а Констанция, нет, ты только представь себе, Констанция за моей спиной связалась с директором Старой оперы. И вот ко мне приезжает сам директор оперного театра с женой… и советник бургомистра по культуре. Раз приехали, другой, третий… Уговаривали меня, какие только доводы ни приводили… Они готовы предоставить для моего концерта сцену оперного театра. Среди почетных гостей будут самые известные в городе люди. И все это ради меня… Я вот о чем говорю: во всем Франкфурте нет лучше сцены и зала с лучшей акустикой, чем в Старой опере… А как все это подходит для возвращения на сцену после столь долгого отсутствия — уж я-то знаю. Тебе, может быть, это неизвестно, потому что тебя это никогда не интересовало, потому что тебя вообще не интересовало хоть что-нибудь, имеющее отношение ко мне…
— Но это же не так, Ирена!
Десять часов сорок одна минута.
— Нет, именно так! У меня месяц времени… до шестнадцатого августа, это будет суббота. Да, концерт назначен на субботний вечер… времени осталось всего четыре недели… К моим услугам каждый вечер репетиционный зал в Старой опере, к тому же они пригласили из Мюнхена профессора Хальберштамма… он будет консультировать меня… Позволю себе напомнить, что у него я училась в консерватории… Я тебе это имя не раз называла, но ты его, конечно, тоже запамятовал. Короче, раз он согласился помочь мне… я решила рискнуть! Три сонаты Скарлатти в начале и три в конце выступления, а помимо них — пьесы Гайдна, Шуберта и Шопена. Репертуар я в основном подобрала…
Без четверти одиннадцать.
— Это великолепно, Ирена! Великолепно, слышишь!
В ответ раздался ее счастливый смех.
— Так что имею честь пригласить тебя на концерт. Шестнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года в девятнадцать часов, в Старой опере Франкфурта. Спасибо, Филипп. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — ответил он. — Желаю удачи!
У окна стоял мини-бар. Открыв его, он взял маленькую бутылочку виски и подумал при этом: «Какого черта я бешусь, ведь я как будто должен радоваться, что она не вмешивается в мою жизнь. Я желаю ей успеха, грандиозного успеха», — подумал он и, вылив в рюмку все содержимое бутылочки, выпил залпом, как выпил бы за успех. Когда он поставил пустую рюмку на бар, телефон зазвонил опять.
7
— Филипп?
— Да, Клод, да! — Головную боль как ветром сдуло.
Ее голос звучал громко и отчетливо.
— Филипп! Филипп! У нас здесь все в порядке. Ты ведь уже знаешь?
— О чем?
— О том, что через реку мы перебрались без особых приключений. Серж передал тебе это, да?
— Ах, Серж… Ты ему еще сказала, будто ты с этим Генри…
— Уоллесом. Генри Уоллесом…
— …что вы с этим Уоллесом купили машину…
— … «лендровер»…
— …и что вы едете к джунглям… — Он был вынужден глубоко вдохнуть воздух. — И что он должен отвезти меня в аэропорт…
— Что он и сделал, я знаю, мы с ним только что говорили, — донесся до него голос Клод, которой с помощью аппарата «инмарсат» через один из четырех спутников связи долетел из центра Африки прямо сюда, в Эттлинген, в номер в отеле «Наследный принц».
— Ты сегодня уже позвонила Сержу?
— При чем тут это? Когда я вернусь… если я вернусь… ты увидишь… ты поймешь, ты все-все поймешь… Je t’aime, chéri, je t’aime de tout mon coeur![64]
Он не хотел этого говорить, он ненавидел себя за это, но все-таки у него вырвалось:
— И Сержа тоже!..
— И Сержа тоже, — повторила она за ним, и он услышал, как там, в Африке, кто-то поет совсем рядом с ней. — Я люблю тебя и Сержа, вас обоих…
— Однако…
— Что «однако»?
Ритмическое пение усилилось.
— Что из этого выйдет? Что с нами будет, Клод?
— Все будет хорошо, Филипп. Все будет очень хорошо!
— С Сержем и со мной?
— С Сержем и с тобой.
— С двумя мужчинами…
— Но я ведь уже все сказала тогда, в Английском саду, у цветочных часов! Мы с Сержем знакомы одиннадцать лет. И я одиннадцать лет люблю его как моего лучшего друга. Я его никогда не брошу. И он это знает. Но ты у него ничего не отнимешь, если будешь любить меня, и я у него ничего не отниму, если буду любить тебя. Я ведь уже дала это понять, и ты как будто все понял. Сегодня я сказала ему по телефону, что мы с тобой все выяснили, что для нас полная ясность важнее всего.
— И ты это ему сказала?
— Да, Филипп, да. Это должно было случиться, рано или поздно. Чему быть, того не миновать… Серж повел себя прекрасно, он был великодушен… Сказал, что мое чувство к тебе его не оскорбляет и не унижает… что он этим не раздавлен… что у всех у нас все будет хорошо… И все будет хорошо, Филипп, вот увидишь!
«Королева, — подумал он. — Серж назвал ее королевой. Совершенной женщиной, которую мы любим и которая из всех мужчин выбрала нас обоих — и дарит нам свои самые высокие чувства».
— Ну, веришь ты мне, наконец?
«Нет!» — подумал он.
— Да, — сказал он ей в трубку.
— Спасибо, Филипп, благодарю тебя!
Пение африканцев где-то рядом с Клод стало невыносимо громким. Потом послышался чей-то громкий смех и словесная перепалка.
— Что там у вас такое, Клод?
— Они приглашают нас с Генри к праздничному обеду. И каждый — к своему костру. Мне пора заканчивать разговор. Спи спокойно! Прощаюсь с тобой до завтрашнего вечера! Je t’aime, Philip, je t’aime![65]
Он положил трубку.
Потом он долго сидел без движения, разглядывая листья старого дерева в окне, замечая как они начинают белеть в темноте, если где-то поблизости проезжает машина с включенными фарами; все казалось ему нереальным, совершенно нереальным — его жизнь, весь мир и все, что в нем происходит.
8
«То, что вы здесь видите, это компьютеры, работающие с программами особого типа, с так называемыми нейронными сетями. Нейронная сеть функционирует так же, как, по нашим представлениям, функционирует человеческий головной мозг, используя ассоциации, синапсы[66] и так далее. Для того чтобы нейронная связь начала функционировать, ее приходится натаскивать, так сказать», — объяснял Филипп Сорель. Было одиннадцать часов двадцать минут, четверг, 17 июля, они вместе с берлинским прокурором доктором Хольгером Нимандом сидели на третьем этаже вычислительного центра в комнате длиной в тридцать и шириной в двадцать метров. Помещение было заставлено серебристо-серыми металлическими ящиками и столами, за которыми перед мониторами сидели мужчины и женщины в белых халатах. Основной краской в помещении был глубокий темно-синий цвет мерцающих экранов.
