Можно было бы оспаривать вывод профессора на том основании, что уголовные «авторитеты» стремились не раскрывать «тайный смысл» рисунков и надписей. Однако и многочисленные свидетельства более позднего, уже «блатного» времени, дают нам право утверждать со всей определённостью: до того, как в «воровском» мире вспыхнула «сучья война», тайной символики татуировок не существовало. Уже один только факт наличия на теле арестанта «наколки», позволял практически безошибочно отнести его к разряду «блатных», «воров».

Собственно, это было типично для преступных сообществ не только в России. Ещё упомянутый Гернетом Чезаре Ломброзо приводил в своей работе «Новейшие успехи о преступности» слова одного из итальянских уголовников:

Как мы убедились, в российском преступном сообществе до появления «воровского ордена» значение татуировки не было столь ярко выражено.

Лишь «воры» придали «наколке» особый смысл — свидетельства принадлежности к «блатному братству». Наколки, по свидетельству Михаила Дёмина, являлись «своеобразным кастовым признаком, свидетельством рыцарственности и щегольства».

Кстати, не только «воры». Пользовалась этим и администрация мест лишения свободы. Долгое время в тюрьмах существовала процедура предварительного отбора новичков перед распределением их по камерам («блатных» — в так называемую «Абиссинию», остальной народ — в «индию»). Арестантов выстраивали и заставляли раздеваться до пояса. При этом те, кто имел татуировки, изолировались от остальных. Называлась процедура «петушки к петушкам, раковые шейки — в сторону» (по названиям известных сортов карамели).

Во время «сучьей войны» подобного рода процедура обрела зловещий смысл. Поддерживаемые лагерным начальством «суки» (бывшие «законники», выступившие против своих «собратьев») стремились силой заставить «честных воров» отступить от «воровского закона», принять «сучью» веру. В специальных «сучьих зонах» из каждого нового этапа «отошедшие» уголовники с ведома начальства обыскивали «блатных» и принуждали их идти «на поклон»:

Любопытно заметить, что Шаламов подходит к описываемой ситуации с чисто «фраерскими» мерками, называя «наколку» «ошибкой молодости» уголовника и отмечая, что она облегчает работу уголовному розыску. На самом деле речь идёт вовсе не об ошибке, а о сознательном выборе. «Уркаган» сознательно наносил на тело «знаки доблести». При этом он одновременно как бы бросал вызов «ментам». «Наколка» была гордостью «вора», а не «ошибкой»…

Символике «воровской» татуировки мы здесь не уделяем особого внимания. И не только потому, что тайный смысл «наколка» обрела только в период «сучьей войны». Просто это — тема слишком объёмная и требует поэтому специального исследования.

Хотелось бы, однако, обратить внимание читателя всего лишь на парочку достаточно выразительных символических изображений, которые часто наносились уголовниками на тело и в 30-е годы, и в последующие десятилетия. Мы имеем в виду портреты вождей — Ленина и Сталина. Татуировки эти делались обычно на груди (также — на спине), причём нередко — сразу обе.

С одной стороны, подобным образом «воровской» мир подчёркивал свою лояльность Советской власти, социальную близость к ней. Но были и ещё две любопытные причины.

Во-первых, по «блатной» легенде считалось, будто бы такая «наколка» спасает «урку» от расстрела: чекисты не отважатся стрелять в изображения вождей. Потому и наносились профили Ленина и Сталина на грудь, либо слева, либо по обе стороны. Помните, у Высоцкого:

Чекисты, правда, оказались ещё находчивее: они стреляли в затылок…

Во-вторых, даже после разоблачения культа личности Сталина «законники» продолжали татуировать Ленина. «Социальную близость» классика «воровскому» миру они со свойственным своему сословию юморком выводили из своеобразной «расшифровки» слова «ВОР». По их мнению, Ленин и был главный «ВОР» — «Вождь Октябрьской Революции»!

Возможно, они не слишком ошибались…

«Воровской закон» провозглашал принцип «демократии для избранных». Под этим подразумевается равноправие каждого «блатного» перед нормами «закона». Все «воры» — «братья», «братва». Или, как часто называют они сами себя, — «свояки´». Был и ещё один синоним слова «вор» — «родич», «ро´дский» (то есть родной). Ни один «родич» не имел права поднять руку на другого, даже если тот заслужил это своим поведением. Осудить «вора» за проступок, определить степень тяжести содеянного могла только «воровская сходка». В местах лишения свободы считалось недопустимым выяснять отношения «вору» с «вором» в присутствии «фраеров», «мужиков», «фуцанов». Этим наносился ущерб достоинству всей касты.

Вообще на общих сборах «воров» решались все важные для «уркаганского» мира вопросы: определялась тактика поведения «честного вора» в той или иной ситуации, изменялись или добавлялись определённые нормы «закона» (если это диктовала суровая действительность), обсуждались конкретные проблемы… И, конечно, решалась судьба того или иного «блатаря».

Собрание «законников», где обсуждалось недостойное поведение «вора», обычно называлось «прави´лка» — от слова «править», «поправлять». В остальных случаях «общее собрание» определялось как «сходка», «сходняк», «толковище».

«Сходки» мог потребовать любой «честняк», если считал, что у него для этого есть веские причины. Причём для принятия имеющего вес решения должно было собраться значительное количество «законников». В 60-е годы для этого требовалось не менее пяти человек; в 30-е — значительно больше (учитывая, что на первых порах количество «законных воров» достигало десятков тысяч). При этом на «правилки» — «суды чести» — ни один «честняк» не имел права явиться в нетрезвом состоянии: ведь решалась судьба его собрата…