Торп откинулся на спинку стула.

— Я зашел слишком далеко, чтобы отступать, но с твоим согласием мне будет легче. Первый черновой вариант готов почти наполовину. Мне бы хотелось, чтобы ты взглянула. Я уже и агента нашел.

— А вам не пришло в голову спросить меня, прежде чем браться за перо?

Он промолчал.

— А я вам верила…

Какой же я была дурой! Эти бесконечные расспросы, вечное царапанье в блокноте… А я-то как идиотка откровенничала с ним, даже не задумываясь, зачем ему это нужно!

Торп положил свою ладонь поверх моей. Я отдернула руку.

— Я подозревал, что ты будешь против, и я тебя понимаю. Поэтому и решил сначала закрутить все дело, а уж потом сказать тебе.

Он полез в портфель, вытащил папку, пододвинул ко мне. Я открыла. Внутри лежала стопка листов толщиной сантиметров в пять. Я прочла заглавие, и тошнота подступила к горлу.

Прошло несколько недель. С Торпом мы виделись не часто. Каждый раз я умоляла его бросить книгу, и каждый раз он отказывался.

— Ты прочла? — нетерпеливо спрашивал он. — Ты только прочти — и сразу передумаешь!

Но я не желала читать. Заново пережить ужас смерти сестры, пусть даже увиденной чужими глазами? Ни за что!

Последний наш разговор состоялся на пляже туманным днем, вскоре после того как я рассказала о книге родителям. Те были совершенно выбиты из колеи, и папа, всегда такой спокойный, не скрывал своего гнева.

— Это ты привела Торпа в дом! — кричал папа. — Он сидел за нашим столом. Мы доверяли ему, потому что он твой друг!

Мы брели вдоль полосы прибоя, туман студеной сыростью окутывал лица.

— В последний раз прошу вас, — обратилась я к Торпу, — ради меня, ради моих родителей, ради Лилы. Откажитесь!

Он покачал головой:

— Не могу, Элли.

— Значит, так?

Он перевел взгляд на океан, там медленно входил в залив огромный корабль.

— Прости, — проговорил Торп.

Я повернулась и пошла прочь. Уже отойдя на приличное расстояние, услышала, как он что-то крикнул, но волны заглушили слова.

После гибели Лилы я бродяжничала несколько лет подряд. С большим опозданием защитив диплом по литературе, устроилась официанткой и на временную работу в контору — надо же было зарабатывать на путешествия по Штатам, бесконечные разъезды на раздолбанных тачках, в обществе часто сменявших друг друга парней. В конце концов я отправилась в Европу. Одна. В то лето, когда я распрощалась со школой, а Лила закончила университет, родители раскошелились и мы с ней полтора месяца колесили по Европе. Мы так здорово повеселились, что торжественно поклялись повторить вояж через пять лет. Без Лилы пятилетний рубеж подоспел незаметно и так же незаметно миновал. Я жила в каком-то подвешенном состоянии, о будущем не задумывалась. Назначенный срок давно миновал, и вот спустя четыре года я купила билет за океан в один конец. Свое двадцать седьмое лето я провела, бродя по нашим с Лилой следам. Проехала тем же самым маршрутом: из Амстердама в Париж, из Парижа в Барселону, дальше — в Венецию и через Германию обратно в Нидерланды. Заходила в те же самые музеи, даже пыталась ночевать в тех же дешевеньких гостиницах, только далеко не всегда могла их отыскать, поскольку сроду не утруждала себя ведением дневника.

Купила книжку с краткими биографиями знаменитых математиков и побывала на могилах некоторых из них — Блеза Паскаля в парижской церкви Сент-Этьен-дю-Монт, Карла Гаусса в Геттингене, Лейбница в Ганновере, Христиана Доплера на кладбище Сан-Мишель в Венеции. Сестра их боготворила, мое турне по кладбищам было данью ее памяти. Сама не знаю почему, но после этого я словно немного приблизилась к ней.

Вернувшись домой, я снова взялась за временную работу, переходя из конторы в контору, без радости, без цели. Часто задумывалась — чем бы занималась Лила, будь она жива? Уж наверняка не такой ерундой. Жизнь ее имела бы смысл и цель и достигла бы значительных высот. Я же и через десять лет после ее смерти не могла отделаться от мысли, что влачу существование мнимого числа.

А потом, уже почти потеряв надежду отыскать себе дело по душе, я открыла свое призвание — кофе. Откровение снизошло на меня случайно, можно сказать, просто повезло. Лила, к слову, в такие вещи никогда не верила. Однажды, когда я шумно ликовала по поводу ее удачи (в школьной лотерее она выиграла плеер), Лила заметила: «То, что мы называем удачей, на самом деле результат проявления естественных законов, теория вероятностей».

Кофейный дегустатор — капер, — как сомелье или парфюмер, должен обладать безупречным нюхом. Мне мой достался по наследству от мамы, заядлой садовницы, которая устраивала свои клумбы не по цвету, а по запаху растений. Еще девчонкой я бродила по маминому саду, и меня завораживали его ароматы — пьянящая сладковатость жасмина плавилась в терпкости лимонных деревьев, а мускусный запах глицинии только крепчал от смолистого духа шалфея. Я обожала прохладную свежесть мяты по соседству с мульчей из кедровой коры, грубоватость роз в соединении с изысканностью лаванды. Однажды (я тогда еще училась в начальной школе) мама одобрительно заметила, что у меня природный нюх. Я была на седьмом небе и потом долгие годы помнила ее слова. Мама охотно нас нахваливала и была бы счастлива, если б я почаще предоставляла ей такую возможность. Лилу, необыкновенно одаренную, хвалить было легче легкого, а вот чтобы найти повод похвалить меня, маме приходилось изрядно поломать голову.

Много лет миновало, а я все помню свою первую чашку кофе, выпитую с папой втихаря одним воскресным утром, пока мама и Лила не вернулись из церкви. Мне было восемь лет, и я сидела дома, потому как обожглась соком ядовитого сумаха во время семейной вылазки на природу.

Мне всегда нравился запах кофе, по утрам наполнявший дом. Но в тот день я обнаружила на кухне нечто новенькое — маленький деревянный ящичек с приделанной к крышке металлической чашкой и ручкой сбоку. На дне чашки темнели несколько зернышек. Папа сидел за столом, уткнувшись в газету.

— Что это? — спросила я.

— Кофемолка.

— А откуда она взялась?

— Мы с мамой купили в Венеции.

— А что такое «Венеция»?

— Такой город в Италии. Мы туда ездили на наш медовый месяц.

— А почему я раньше ее не видела?

— Я ее раскопал, когда прибирался в гараже. Хочешь покрутить?

Я крутила ручку, зубчики на дне чашки потихоньку перемалывали зернышки в порошок, и от него шел густой, приятный аромат. Я крутила, пока все зерна не исчезли. Тогда я вытянула маленький ящичек, куда ссыпался молотый кофе, поднесла его к носу и понюхала. Это было чудесно!

— Хочу попробовать.

Папа усмехнулся:

— А не рановато тебе?

Много лет спустя я устроилась на временную конторскую работу в кофейную компанию «Золотые Ворота» в Южном Сан-Франциско. Когда ее хозяин, Майк Стекополус, предложил мне место своего помощника, я согласилась не задумываясь: только в этой конторе я почувствовала — здесь я на своем месте. Годом позже Майк в первый раз взял меня с собой в командировку. Мне исполнился тридцать один, я упорно пыталась обрести нечто, чему не могла подобрать точного определения. Может, ощущение покоя и благоденствия, которое не посещало меня со дня смерти Лилы. Бок о бок с представителями трех поколений одной крестьянской семьи я собирала плоды глянцевитых кофейных деревьев на крошечном клочке земли в Кезалтенанго, высокогорном районе Гватемалы. К концу дня спину ломило, руки болели, а мой мешок был полон лишь наполовину. Мне сообщили, что для одного лишь фунта кофе необходимо вручную собрать две тысячи ягодок кофе, и я лишилась дара речи. На следующий день меня провели по сараю, где происходила первичная обработка кофе. Здесь сморщенные плоды отделяли от хороших, которые затем отправляли в пульпер[11], после чего зерна, все еще укутанные в толстую кожуру, сортировали по размеру. Я видела бродильные чаны, погружала руки во влажные зерна и смывала с них клейкую слизь, обнажая гладкую, зеленоватую кожицу в тонких трещинках. А под конец я помогала раскладывать зерна на громадных брезентовых полотнищах для просушки и ворошить их граблями на жарком солнце.