В дегустационном зале, сразу за канцелярией, было выставлено несколько подносов с образцами, дожидавшимися обжарки и дегустации. Я погрузила пальцы в кучку кофейных зерен из Танзании и вдохнула кисловатый запах. Рядом лежали горкой зерна «Эфиопия Харар». Я тоже привезла из Никарагуа кофе. Теперь я разложила его по подносам, пометила и отставила на потом. Я уже знала, что мы закажем у Хесуса большую партию его кофе, но Майк должен каждый образец попробовать лично. Ну маниакальное у человека стремление к совершенству — ничего не поделаешь. Его прапрадедушка Милос затеял кофейный бизнес во времена Золотой лихорадки, и по сей день пачки кофе с гордым именем Стекополусов украшает его портрет.

Я засыпала округлые зерна танзанийского кофе в первый из трех барабанчиков старинной немецкой жаровни, передававшейся по наследству из поколения в поколение. Во второй барабан поместила «Эфиопию Харар». Зажгла газ, подождала. Несколько минут спустя зерна зашипели, затрещали. Зал наполнился густым цветочным духом. Сначала я выгребла танзанийский кофе и разложила остывать на специальном перфорированном противне. «Харар» мне хотелось довести до чуть более темной обжарки, для чего следовало дождаться, когда по второму кругу начнется и закончится потрескивание. Поджаренные, как мне надо, и очищенные от шелухи зерна я проверила на цвет, грубо помолола и рассыпала по стеклянным чашкам, в каждую по чуть-чуть.

Из кабинета показался Майк.

— Рад твоему возвращению.

— А уж как я-то рада!

И мы принялись дегустировать. В промежутках между глотками Майк докладывал последние новости и сплетни. Дженифер Вильсон, менеджер по продажам, объявила, что беременна; Габриель, дочка нашего конкурента, встречается с работником нашего склада; Дебби Дыбски из бухгалтерии увольняется и переезжает в Муир-Бич… Я слушала и чувствовала: я дома. Кроме мамы, ближе этих людей у меня никого не было.

Возле каждого табурета имелось по большой медной плевательнице, но мы не пользовались ими, а глотали кофе, запивая каждый образец чистой водой. Я переняла от Майка практичную манеру дегустации — это когда дело делается методично, без всяких там «Sturm und Drang»[29].

— Кое-кто устраивает из дегустации целое представление, — сказал мне Майк, когда я только-только начинала у него работать. — А для меня главное здесь — кофе. Потому ты мне и понравилась — чуешь хороший кофе за километр.

Я сразу научилась по достоинству ценить советы Майка. Вечная ему благодарность за то, что поверил в меня еще в конце девяностых, когда многие дегустаторы-мужчины считали ниже своего достоинства сидеть за одним столом с женщиной. Как кухни дорогих ресторанов, недра угольных шахт и самые престижные математические факультеты, так и индустрия кофе была миром мужчин. Что весьма странно, поскольку с тех самых пор, как этот напиток приобрел популярность в Соединенных Штатах, покупали кофе и поили им домашних главным образом женщины.

На мой тридцать четвертый день рождения Генри подарил мне редкое издание книги Вильяма Харрисона Юкерса «Все о кофе» (1922 год) — библию для всех, кто имеет дело с кофе. Восемьсот страниц мелким шрифтом с чудесными иллюстрациями. Одна мне особенно нравится — реклама кофейной компании «Арбакль Брозерс» 1872 года: над дымящейся духовкой сокрушается огорченная женщина в переднике: «Ах, у меня опять сгорел кофе!» Другая рекламка под заголовком «Ошибка, совершаемая многими женщинами» призывает хозяек покупать у «Арбакль Брозерс» готовый кофе, а не возиться самим: «Всякий раз, обжаривая четыре фунта кофе, вы теряете целый фунт!» Чересчур агрессивно и к тому же неверно. Как любое повествование, история кофе щедро усеяна полуправдами. Нужен наметанный глаз, чтобы отличить правду от вымысла.

Даже после разрыва с Генри книга «Все о кофе» продолжала занимать почетное место на полке у меня в столовой. Как и серебряная зажигалка, что я купила ему в Гватемале в тот день, когда Генри ушел, книга напоминает о нашей с ним истории. И наша кофейная компания «Золотые Ворота», к слову, тоже. Здесь все его знают. Его голубые глаза до сих пор следят за мной с громадной общей фотографии в вестибюле. Мы с ним рядышком на этой фотографии — он обнял меня за плечи, а я обхватила его за талию. Когда все уходили, а я засиживалась в конторе допоздна, я частенько оказывалась перед фотографией, пристально вглядываясь в нее, силясь уразуметь — что пошло не так?

Торжественный обед сан-францисского Женского комитета проходил в ресторане одного из центральных отелей. Круглые столики сервированы белой посудой и розовыми салфетками, а в качестве украшения в центре каждого стола — стопка экземпляров книги «Кровь в долине». Я заняла место за столом в самом конце зала.

Привлекательная женщина лет около пятидесяти справа от меня повернулась и полюбопытствовала:

— И кто это у нас?

— Элли.

— Милости просим. — Она протянула руку. — Я Мэгги. А это Дуайт, Барбара, Стелла и моя дочь Клер.

— Хочу взять у него интервью для газеты, — пояснила Клер, миниатюрная синеглазая блондиночка с изумительной кожей «Девушки с обложки».

— Для какой газеты?

— Для нашей, школьной.

Я вдруг ощутила себя древней старухой. После смерти Лилы отец ушел в себя, да так глубоко, что мама взяла в подружки меня. В результате я довольно долго ходила с ней на обеды, на вечеринки юридической фирмы и винные дегустации. Я больше времени проводила в обществе людей маминого возраста, чем со своими сверстниками. Ее друзья принимали меня с дорогой душой — всегда живо интересовались моей учебой, моими парнями. Как хорошо я помню, что чувствуешь в возрасте Клер, — ты признательна взрослым за их интерес и при этом нахально гордишься собственной юностью, прекрасно сознаешь всю ее силу. У Клер явно была и эта гордость, и эта самоуверенность. Официант, подошедший разлить по бокалам воду, глаз не мог от нее отвести, и она принимала его внимание как должное.

А вот у Лилы юношеской самонадеянности не было и в помине. Быть может, оттого, что она рано повзрослела.

— Для того чтобы чего-то добиться, у меня не так много времени, — произнесла она, будучи на последнем курсе университета. — Нильсу Хенрику Абелю[30] было всего девятнадцать, когда он доказал, что для уравнений пятой степени и выше решение «в радикалах» невозможно. Гаусс написал свои «Арифметические исследования» в двадцать четыре года. Галуа[31], прежде чем погибнуть в двадцать лет на дуэли, открыл связь теории групп и теории полей. Харди был прав, когда заявил: «Математика — занятие молодых мужчин». Или, в моем случае, — молодых женщин.

Стелла вытащила из сумки два мобильных телефона и пейджер, выложила их рядком возле своей тарелки, будто некое не терпящее отлагательств дело в любую минуту могло потребовать ее вмешательства. На ней был безвкусный, но явно дорогущий зеленый костюм.

— Я прочла все до единой книги Эндрю Торпа, даже «Во второй раз — просто чудо», — сообщила она.

— А я с нее начала, — обронила Клер. — Прелесть! А уж как дочитала, взяла у мамы «Победитель, побежденный». Теперь читаю все остальные, от последней — к первой.

— Вот погоди, доберешься до «Убийства в Заливе»! — заметила Барбара. — Перл!

— А я один раз встречался с матерью, ну, с той самой, — вставил Дуайт. Центр внимания за столом мгновенно переместился: все головы повернулись к нему. — На благотворительном вечере в пользу Балета Сан-Франциско. Само очарование, а не дама. Поболтали с ней о выращивании герани.

Сильно сомневаюсь, что маму могло каким-то ветром занести на благотворительный вечер в пользу Балета Сан-Франциско. И точно знаю, что герань ее никогда не интересовала. Небось вычитал про мамино садоводческое хобби в книжке у Торпа. Тот на двух страницах расписывает затейливую планировку маминого сада, который она сама показала Торпу в тот раз, когда я позвала его к нам ужинать. «А интересно, — думала я, — Дуайт и впрямь считает, что встречал ее, или умышленно врет, для пущей важности?» С годами я обнаружила, что трагедия сродни землетрясению или теракту: никто не горит желанием испытать это на себе, но оказаться поблизости от места бедствия, стать его свидетелем многие не прочь.