В зале еще были поднятые руки, когда Торп с улыбкой сказал:

— Что ж, если больше вопросов нет… — И шагнул с возвышения.

Дама в желтом костюме ловко организовала очередь из желающих получить автограф.

Торп подписывал быстро, склонившись над столом, обменивался парой слов с каждым и с улыбкой пододвигал книгу. Очередь потихоньку двигалась, а у меня свело живот. Сколько раз за все эти годы я мечтала посмотреть ему в глаза, но что-то удерживало. Во-первых, я не была уверена, что не струшу в последний момент. А главное — какой смысл? Книга написана, ничего не исправишь. Что пользы — мне, родителям, Лиле — бередить рану? Теперь, однако, дело приняло другой оборот. Если книга насквозь лжива, как, например, обвинение Мак-Коннела, тогда предательство Торпа еще страшнее. Я должна была услышать от него самого, какова доля истины на этих страницах.

Подошла моя очередь. Не глядя на меня, Торп раскрыл книгу:

— Кому подписать?

Я промолчала.

— Мне надписать ваше имя или только расписаться? — с растущим нетерпением поинтересовался Торп и с застывшей над страницей ручкой поднял глаза.

Рот у него приоткрылся, но из горла не вырвалось ни звука. Торп отложил ручку и привстал было, но передумал и снова опустился на стул.

— Элли, я…

Впервые в жизни я видела, как Торп лишился дара речи.

— Привет.

— Привет, — еле слышно выдавил он с повлажневшими глазами.

Торп, которого я знала, никогда не позволил бы эмоциям настолько овладеть собой.

Он все-таки встал, распахнул руки и наклонился вперед. Сообразив, что он собирается меня обнять, я отшатнулась. Торп уронил руки, бросил взгляд на выстроившихся за мной нетерпеливых поклонниц и снова сел.

— Подумать только, это ты! Ужасно рад тебя видеть. — Он помолчал. — Надо же, ты совсем не изменилась.

Южный выговор практически испарился. На какой-то миг передо мной возник прежний Торп — тот, с которым я водила дружбу до того, как началась кошмарная история с книгой.

Дама в желтом костюме потянула Торпа за рукав:

— Мистер Торп, зал в нашем распоряжении только до часу.

— Да-да, конечно, — кивнул он, взяв себя в руки.

Он снова наклонился ко мне, словно хотел сказать что-то по секрету, хотя дама в желтом и вся очередь явно навострили уши.

— Слушай, я отсюда сразу в аэропорт — лечу в Нью-Йорк, но дня через два возвращаюсь. Позвони мне. — Он черкнул в книге номер. — Нет, лучше зайди. Нам надо столько наверстать.

Он уже строчил адрес.

— Приходи в любое время. Я серьезно…

Я подбирала слова для ответа, а дама в желтом, подхватив меня под локоток, уже тащила к выходу.

— Погодите. — Торп вышел из-за стола. — Поедем со мной в аэропорт. За обратную дорогу я заплачу.

Мне было не по себе рядом с ним в переполненном зале. А каково будет бок о бок в тесном такси?

— Мне надо на работу, — сказала я.

— Ты придешь ко мне?

— Не знаю.

— Придешь, — уверенным, окрепшим голосом заявил он. — Я возвращаюсь во вторник.

И вот я стою перед рестораном, в грохоте уличного движения, с последним шедевром Торпа в руках, а в душе — с теми же чувствами, что и много лет тому назад, когда он звал меня в тумане на берегу океана, только что объявив: он опубликует книгу, несмотря ни на что. И тогда, как и сейчас, последнее слово осталось за ним. Талант у Торпа такой — каждую свою историю, каждый разговор, в котором принимает участие, заканчивать на своих условиях.

«Каждое событие человеческой жизни, — повторял Торп, — имеет свою историю. Для каждого чувства, для каждой тайны, для каждой временной точки прошлого имеется свое повествование, цель которого — растолковать суть».

Само собой разумеется, есть своя история и у кофе. Мне поведал ее Генри, на втором свидании. Мы всего несколько дней как познакомились в конторе нашей кофейной компании, куда Генри недавно устроился на работу в отдел продаж. А начинал он складским рабочим в «Валлийском кофе» в Сан-Матео, еще школьником. В Сан-Франциско он почти все свободное время отдавал защите фермерских интересов. В те времена среди городской молодежи развелось столько до неприличия богатых парней, что встретить кого-то, кто откровенно плевал на финансовую выгоду, — по крайней мере, на свою собственную, — было сродни чуду.

Историю кофе Генри рассказывал не за чашкой кофе, а за кружкой пива в «Клубе 500». Он был знатоком и ценителем высокой кухни, раз в год раскошеливался на обед в ресторане «Chez Panisse»[32] и при этом питал слабость к дешевым пивнушкам. Потом он признался, что визит в «Клуб 500» был своего рода испытанием.

— Если б ты стала фыркать на красные виниловые кабинки и бильярдный стол, — сказал Генри, — значит, ты не для меня.

Но меня слишком занимал сам Генри, чтобы обращать внимание на декор. При росте в 178 сантиметров он держался гораздо увереннее многих более высоких мужчин. У него были рыжеватые волосы, голубые как небо и такие же прозрачные глаза и молочно-белая кожа, которая на солнце моментально обгорала. Из-за добродушной, кривоватой улыбки Генри казался застенчивее, чем был на самом деле. Он редко надевал что-нибудь кроме джинсов и темных свитеров, но обувь подчас выбирал рискованную. В день нашего знакомства на нем была пара башмаков из чего-то глянцево-черного, смахивающего на конский волос. Он так их и назвал: «мои конские бутсы», а уж потом заверил, что при их изготовлении не пострадала ни одна лошадь. На людях Генри изъяснялся приятно звучным голосом, притягивавшим к нему внимание, а наедине со мной говорил так тихо, что приходилось переспрашивать.

— История эта начинается в Абиссинии, в девятом веке, — говорил Генри. На столике между нами стояли два пива. Чтобы лучше слышать, я подалась вперед. — И начинается она с молодого козопаса по имени Кальди и его коз, которые однажды вечерком взбунтовались и отказались идти за пастухом домой. Их, видишь ли, крайне заинтересовала новая находка — дерево с темными блестящими листьями и красными ягодами. Кальди никогда еще не видал такого дерева. Битый час козы не могли оторваться от дерева — все ели, ели. Насилу Кальди уговорил их спуститься с горы.

Увлекшись, Генри принимался жестикулировать. Работа у него была чистая, бумажная, а ладони — грубые, мозолистые, как у какого-нибудь работяги. Позже я узнала, что он подрабатывал грузчиком — копил деньги на собственное дело.

— Козы не спали всю ночь, — продолжал Генри. — А на следующее утро, когда Кальди вновь привел их на горное пастбище, козы сразу бросились к тому самому дереву. Наш Кальди был любопытен как прародительница Ева, он тоже решил отведать ягод странного растения. И ощутил удивительную бодрость, почувствовал себя сильным и умным. Вернувшись домой, Кальди рассказал своим домашним и друзьям о том, что испытал. Недели через две дервиши соседнего монастыря обнаружили, что если жевать листья таинственного растения, то можно меньше спать и больше времени уделять истовому служению Богу.

Спрашивается, а сама-то я что? Столько лет проработать в «Золотых Воротах» и не удосужиться порыться в библиотеке! Со временем я поняла, что Генри обладает тем, что я утратила давным-давно, — страстью к деталям, острой памятью не только на даты и географические названия, но и на курьезы, которые, собственно, и делают историю уникальной. Он не пропускал деталей, потому что ему все было интересно, задавал вопросы и намертво запоминал занятные вещи, делясь ими с другими, повторяя до тех пор, пока история не становилась его собственной. Я брела по жизни, как по чужому дому, стараясь не потревожить пыли, не наткнуться на мебель. Генри же, наоборот, все ощупывал, брал в руки, прикидывал на вес.

— Хотела бы я быть такой, как ты, — сказала я ему однажды, примерно через полгода после нашего знакомства. — Мчаться по жизни, особо не зацикливаясь.

— А что тебе мешает? — осведомился он.