И вот однажды ночью сидел он на станции, уже собирался закругляться, последнюю песню допевал, и вдруг видит — вдоль путей в его сторону идет симпатичная женщина. Подходит она ближе, и он понимает, кто это. Он голову опустил — не хотел, чтоб она его узнала, стыдно ему было. А она остановилась рядом, заглянула ему в лицо, послушала-послушала и говорит: «Это ты, Уильям?»

Фрэнк рассказывал просто, без затей — ничего не приукрашивал, не делал ни драматических пауз, ни выразительных жестов, но я видела Лилу как живую. Вот она в своей зеленой вельветовой юбке, в черном пальтишке и кедах подходит к старому знакомому, чуть наклоняет голову, вглядывается. Я слышала ее голос. «Это ты, Уильям?» — спрашивает она дружелюбно и участливо, без малейшего осуждения.

— Это была ваша сестра, — продолжал Фрэнк. — А Уилл, переборов стыд, понял, что ужасно рад ее видеть. Она собиралась ехать домой, была чем-то расстроена. Уилл не стал допытываться, отчего да почему, не хотел совать нос в чужие дела. Они чуток поболтали о том о сем, а потом она и спрашивает, как, дескать, у него дела. И по тому, как она это спросила, Уилл понял, что она догадывается — неважнецкие у него дела. Но он прикинулся, будто ничего такого — просто черная полоса. Пройдет, ничего страшного. Ну, они еще постояли, и Лила глянула на станционный павильон. В тот день на станции «Монтгомери-стрит» что-то стряслось и ее поезд должен был подойти не раньше чем через полчаса. Уилл предложил подождать вместе с ней, потому как ночью на станции небезопасно, но она отказалась: мол, неудобно его задерживать. Тогда-то он и сказал, что у него тут неподалеку машина, и предложил подвезти ее домой. Она отнекивалась, но Уилл уверял, что его это нисколько не затруднит.

Я слушала с ощущением, будто смотрю «ужастик», где героиня идет навстречу смерти. Сценарий написан, и фильм давным-давно снят, а все равно хочется крикнуть: «Стой!» «Не ходи!» — мысленно умоляла я, зная уже, что она села в ту машину. Не переписать сценарий, и пленку назад не перемотать…

— На Рыночной улице Уилл вдруг вспомнил про ваш домик на Русской реке. Лила рассказывала о нем, когда Дороти жила у нас на ферме. Уиллу чертовски хотелось помыться, отсидеться где-нибудь в тихом месте, дух перевести, он недолго думая и спросил, нельзя ли ему там пожить. Лила-то, кажись, не против была, но сказала, что не может разрешить. Дескать, домик не ее, родительский, а им такое дело точно не понравится. И тут все пошло наперекосяк.

Я вот толкую вам про то, каким славным малым был Уилл, я и сейчас верю, что душа у него была добрая, но было в нем еще какое-то… не знаю, как сказать, — упрямство, что ли. Если что вобьет себе в голову — вынь ему да положь, а станешь мешать, так упрется еще сильнее. С одной стороны, это говорит о сильном характере, ведь спору нет, своим успехом его группа по большей части обязана моему брату с его упрямством. Но с другой — внушало страх. Если втемяшится ему в башку разумная, по его понятию, мысль, а кто-нибудь встанет поперек дороги, так он терял всякое представление, что можно и чего нельзя. Той ночью, я уверен, так и произошло. У него просто вырубило мозги.

— Но почему она согласилась поехать? — воскликнула я. — Ведь столько лет не видала вашего брата! Почему мне не позвонила? Я бы за ней приехала. Среда ведь была, а по средам машину брала я. Господи, если б только я утром отдала машину Лиле…

Фрэнк хотел было коснуться моего плеча, но не стал, отвел руку.

— Мне очень жаль, — проговорил он. — Вы уверены, что хотите слушать дальше? А то я подожду.

— Нет, не надо. Все нормально.

— Короче, Уилл и слышать ничего не хотел. Ваша сестра заметила, что они не туда свернули, сказала Уиллу, а тот — ноль внимания. Когда впереди встал мост «Золотые Ворота», она сообразила, куда они направляются. Потребовала, чтоб он повернул, а он знай себе рулит дальше. Прости, говорит, ничего плохого тебе не сделаю, а только нужен мне ваш домик, и точка. Он, понимаете, взял себе в голову, что это и есть решение всех его проблем. Они-де приедут на место, и Лила впустит его в дом. Для него было очень важно, чтоб она сама его впустила, понимаете? Чтоб он вошел как положено — желанным гостем.

Я никак не мог взять в толк и напрямик спросил, как он себе это представлял, — он что, собирался держать бедную девушку пленницей? Так он даже разозлился, что мне такое могло в голову прийти. Я, говорит, не похититель! Нет, говорю, именно что похититель! Он разрыдался. Все, говорит, пошло совсем не так, как должно было, хреново пошло.

Он искренне надеялся по дороге уломать Лилу. Думал, она его пожалеет и пустит пожить на одну-две недельки. Он был уверен, что сумеет найти в Герневилле какую-никакую работу, а как получит деньги, снимет себе жилье, там-то оно гораздо дешевле, чем в городе. И в домике не будет сидеть сложа руки — отработает свое проживание. Но Лила все твердила «нет» да «нет» и только умоляла отвезти ее домой. Но Уилл не слушал.

Мне вспомнились наши поездки по мосту «Золотые Ворота». Бывало, в детстве мы с Лилой прижмемся друг к дружке на заднем сиденье, машина несется, подскакивая, по мосту, а мы таращимся на туман, такой призрачный в свете фонарей. Обычно мы выезжали на реку вечером в пятницу, и последние полчаса темной извилистой дороги наводили на меня ужас. Все представлялось — вот сейчас из чащи ка-ак выскочит кто-нибудь, олень или бука. Лила каждый раз старалась развеять мои страхи, объясняя, что олени сами боятся света фар, а бука — вообще выдумка для малышей.

— Лила не на шутку разволновалась, — продолжал Фрэнк. — Начала кричать на Уилла, требовать, чтоб тот остановил машину и выпустил ее. Сама не своя стала. Уилл все уговаривал ее: успокойся, а она вдруг возьми да и выскочи из машины! Они как раз проезжали лес, что под Корбелем. Уилл сказал, это произошло так внезапно, что он не успел ее удержать. Он тут же съехал с дороги и бросился назад, к обочине. Она лежала неподвижно. До него только тогда дошло, что за дурацкая идея его осенила, какую страшную ошибку он совершил. «Она не должна была меня бояться» — это он мне сказал. Совсем, видать, к тому времени умом пообносился. Может, от наркотиков. Он-то про себя знал, что ничего ей не сделает, значит, — так он мыслил — и она это понимала.

А я думала о Лиле, о рассудительной Лиле. Как она, наедине с похитителем, перебирала свои возможности. Как подсчитывала, сколько у нее шансов не убиться при падении и убежать, прикидывала, что будет, если она этого не сделает. Быть может, став пленницей Уильяма, она уже с тоской вспоминала обыденную драму своих непростых отношений с Питером. Или обдумывала, что сделает, если выберется из этой передряги, — может, порвет с Мак-Коннелом и начнет с чистого листа. А может, думала о своем Гольдбахе, о гипотезе, доказательство которой намеревалась найти. И вдруг выпрыгнула! В известном смысле, решение совершенно логичное. Лила была человеком действия. Сидеть сложа руки и ждать, куда вывезет, позволить кому-то другому вершить ее судьбу — это не для нее.

— Вам плохо? — участливо спросил Фрэнк.

Я согнулась, меня бил озноб. Что это за пятнышко на ковре? Белая заплатка размером с монетку в четверть доллара. Я уперлась в нее взглядом и выдохнула:

— Продолжайте.

— Она лежала головой на большом булыжнике с острым выступом. В крови. Дыхания ее Уилл не слышал, приложил ухо к груди — ничего, тогда он рывком распахнул ей блузку, чтоб сердце послушать, — и опять ничего. Попробовал делать искусственное дыхание рот в рот. Толком не знал, как это делается, просто повторял, что видел по телевизору. Взял руку, пощупал пульс. Минут десять-пятнадцать пытался привести ее в чувство, только ничем уже не мог ей помочь. Когда рассказывал, все рыдал, все сжимал цепочку. В конце концов он поднял Лилу и отнес к машине.

Как Торп описывал Лилу, когда ее нашли? Полностью одетая, но с расстегнутой блузкой, четыре верхние пуговицы отсутствуют. Пуговицы так и не были обнаружены — это указывало на то, что преступление могло быть совершено в другом месте, но Торп историю с пуговицами проигнорировал. По его версии, Лила погибла там же, где позже была найдена.