В половине десятого за мной заехала машина, чтобы отвезти на плантацию Хесуса. Двадцать пять километров тряской проселочной дороги; утреннее солнце жарит во все окна; водитель курит одну сигарету за другой и что-то мурлычет себе под нос, поглядывая на меня в зеркало заднего обзора. На сиденье, у меня под боком, — сумка с кошельком, парой сувенирчиков и моим дегустационным журналом. Это толстая, истрепанная амбарная книга в коленкоровом переплете, куда я записывала свои впечатления от разных сортов кофе. С той поры, как я стала дегустатором, журнал путешествовал со мной по всему свету, мы с ним побывали в Эфиопии, Йемене, Уганде, в Бразилии и Колумбии, в Коста-Рике, на Ямайке и Яве, в Новой Гвинее. Для меня он был своего рода дневником, только вместо людей и событий он был набит подробными описаниями запаха и консистенции, баланса кислоты и сахара. Словарь кофейного дегустатора разнообразен, как сами сорта кофе, мне по душе его бесхитростная поэтичность. Так, можно назвать вкус сладким и уточнить — пикантный, резковатый, мягкий или изысканный, а кислый кофе может быть острым, терпким или с резким привкусом. Запах бывает сдержанным, приторным или растительным, который, в свою очередь, может обладать цветочными, фруктовыми или травянистыми нотами. Во фруктовом аромате можно различить цитрусовые или ягодные оттенки, а в травянистом — чесночные или бобовые. Большинство людей, глотая утром свою чашку кофе, не замечают луковых, чесночных или огуречных тонов, характерных для травянистого кофе, или кедрового и перечного аромата пряных сортов. Для меня же главное удовольствие от чашки кофе — в этом тончайшем разнообразии оттенков.
Профессиональные заметки на страницах дневника перемежались описаниями дегустационных залов (точнее — хижин), зарисовками местных обычаев, именами и днями рождения фермерских детей, забавными случаями, свидетелем которых я была во время пребывания на фермах. Если (не дай бог, конечно) на меня наедет автобус, самое важное, что останется после меня, — этот журнал, документ, с помощью которого можно проследить всю мою биографию.
Когда машина одолела три четверти крутой горной дороги, я поблагодарила водителя и дальше отправилась пешком. Пешие прогулки всегда успокаивали меня — ощущение земли под ногами, ритмичные движения ног и рук. Совершенно согласна с Генри Дэвидом Торо[21], который учил, рассуждая о доброй прогулке: «Идти нужно так, как идет верблюд, единственное животное, жующее на ходу».
Было слышно, как за моей спиной шофер разбирается со своей машиной, — судя по лязгу, он рвал ее на части, попеременно то изрыгая проклятия, то вознося пылкие мольбы к Деве Марии. Скоро его голос пропал, зато стали долетать другие звуки: шорох звериных шагов на лесной подстилке, птичий щебет в гуще крон, перестук дятлов. В разреженном горном воздухе дыхание участилось и отяжелело. Хорошо еще, что я была в тени, защищенная от солнца густой листвой. Вот и территория фермы, до дома Хесуса оставалось всего ничего. Тяжелый аромат кофейных деревьев мешался с терпким, свежим запахом лимонных деревьев и слабым банановым духом. Раздался знакомый скрипучий крик, несколько веселых посвистов, я подняла голову и в сплетении ветвей заметила желтое брюшко балтиморской иволги.
В просвете между деревьями показалась девочка.
— Элли! — воскликнула она и бросилась ко мне, раскинув руки.
Розу, шестилетнюю дочку Хесуса, я знала совсем крошкой и, возвращаясь сюда, всякий раз поражалась переменам, произошедшим с ней за время разлуки. Прическа год от года становилась все короче, черты лица — все выразительнее, а к шестнадцати годам, надо думать, это будет само изящество, с модной стрижкой и челкой, как у юной кинозвезды. Я бросила сумку на землю и подхватила девочку на руки.
— А у меня для тебя что-то есть!
Роза просияла:
— Что? — Она уставилась на сумку. — Подарок? Можно я открою?
— Вы только послушайте! Когда ты успела так хорошо выучить английский?
— А к нам по выходным приезжает одна тетя и учит, — объяснила Роза. — Анхель тоже учится.
Я полезла в сумку и вытащила подарок, завернутый в ярко-красную бумагу. Там был дневник в кожаной обложке и красная ручка, на том и на другом золотом выведено ее имя. Роза принялась развязывать ленточку.
— Это тебе на день рождения, — сказала я. — Обещаешь подождать до следующей недели?
— Обещаю! — Она схватила меня за руку: — Пойдем! Папа ждет.
Хесус стоял на крыльце небольшого домика. Когда мы подошли, он спустился и обнял меня. С Хесусом я познакомилась пять лет тому назад; мы с Майком тогда разъезжали по Никарагуа, изучая новорожденные кооперативы, которые только-только начали появляться в стране после долгих лет гражданской войны. Хесус в то время, объединившись с тремя маленькими кофейными фермами, образовал кооператив «Роза». Нас с Майком сразу расположило к себе их стремление досконально узнать предпочтения американских закупщиков, а готовность выращивать кофе в тени внушала глубокое уважение. С тех пор они перетянули к себе еще пятерых мелких производителей, и репутация их кофе крепла день ото дня.
Хесус пригласил меня в дом, где за блюдом жареных бананов мы завели деловой разговор. По временам мой испанский начинал хромать, и тогда Роза выступала в качестве переводчика. С улицы донеслись громкие голоса, и в дверях показалась Эсперанза, жена Хесуса, а следом за ней — Анхель, младший братишка Розы. Я поболтала с Эсперанзой, поиграла с детьми.
Когда Эсперанза пошла укладывать Анхеля спать, я вслед за Хесусом вышла через заднюю дверь и по тропке направилась в деревянный сарайчик, служивший дегустационным залом. За мной мягко шлепала босыми ногами Роза. Ни разу я не видела ее обутой. Хорошо помню ножки совсем маленькой Розы, тонюсенькие, ровные пальчики. Однажды я видела, как Эсперанза подхватила ее, голенькую, в одном тряпочном подгузнике, подкинула, а потом засунула себе в рот крошечную детскую ступню. Роза хохотала и вертелась ужом в материнских руках. Именно тогда я впервые почувствовала тот укол материнства, о котором так часто толкуют женщины, и в первый раз попыталась вообразить себя с собственным ребенком на руках. Несколько дней спустя, вернувшись в Сан-Франциско, я рассказала своему парню, Генри, про детскую ножку — как идеально уместилась она во рту у матери, и про то, какой гордостью светился Хесус, демонстрируя мне деревянную колыбель, которую своими руками смастерил для первенца.
— Не успеешь оглянуться, и у нас так будет, — сказал Генри.
И я с удивлением поняла, что мысль эта нисколько не страшит. Я без труда могла представить, как мы вместе стоим у детской кроватки и смотрим на спящего малыша, в мордашке которого соединилось лучшее, что у нас есть, — нос и подбородок Генри, мои ямочки на щеках и рот.
В дегустационном сарае Хесус выставил три образчика свежеподжаренных кофейных зерен. Пока он их молол, я вскипятила воду на бунзеновской горелке. Роза тем временем расставила на столе девять стаканчиков — по три для каждого образца. Хесус отмерил и ссыпал понемногу кофе в каждый стаканчик, а я налила кипятка. Гуща всплыла, и над темной жидкостью поднялся пар.
Мы с Хесусом уселись на табуретки по обеим сторонам стола. Роза встала возле отца, и оба с напряженным вниманием следили за тем, как я массивной серебряной ложкой разбиваю плавающую корку. Обожаю эту часть дегустации! Как взмывает кверху струя кофейного аромата в момент, когда ложка проходит сквозь влажные крупинки! Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Затем сняла крупинки с поверхности, сполоснула ложку в чистой воде и начала пробовать. На следующие несколько минут я отбросила все, забыла о событиях вчерашнего дня — кофе скользил по языку, спускался по горлу. Я почти никогда не сплевывала, когда проводила дегустацию. Безмятежность и ясность мыслей дарили мне не только сам вкус и запах кофе, но и то, как он согревал меня изнутри, как потом еще часами я ощущала отрадный прилив энергии, плавно сходящий на нет.
