Гибралтар один из Геркулесовых столбов античного мира — Кальпе. Второй столб Абилла, расположен на африканском берегу у Сеуты. Из Гибралтара или соседнего Тарифа всего два часа езды на пароходике до африканского берега, который отлично виден в хорошую погоду, также как и горы Рифа.

Вид со скалы открывается необыкновенный: впереди Африка, по правую руку Атлантический океан, по левую — Средиземное море. При выезде из Гибралтара наш автокар сворачивает налево и выезжает на дорогу, ведущую к Малаге и к Гранаде.

Первую сотню километров мы едем вдоль побережья Коста дель Соль. Это одно из самых красивых мест на Средиземном море. Только в Сицилии такой хрустальный и легкий воздух и такая же прозрачная вода, как на этом Солнечном Побережьи. Дорога всё время извивается, огибает крошечные бухты и чем-то напоминает «Корниш» на французской Ривьере. Только там всё застроено, всюду дачи и отели, а здесь можно проехать десяток километров и не увидеть никакого признака человеческого жилья. Отроги Сиерры Невады подходят к самому берегу. Пинии спускаются к воде, всюду заросли олеандров, кактусы, а с другой стороны дороги желтый песок пляжа, на который лениво набегает волна. Редко попадается рыбачья деревушка, несколько домов, прилипших к склону горы, а на пляже — перевернутые лодки и красноватые сети, просыхающие на кольях.

Сюда еще не добрались предприниматели, земельные спекулянты, строители, которые уже завладели другим испанским поребежьем — Коста Брава. Продлится это недолго. Уже сейчас десятки тысяч туристов бегут в Испанию с французской и итальянской Ривьеры. Скоро начнется скупка земель, планирование. Бульдозеры вырвут с корнями темные пинии и пробковые деревья. Чем ближе к Малаге, тем больше признаков предстоящего «расцвета» Коста дель Соль. На скалах, над взморьем, виллы богатых людей и роскошные отели с террасами, купальными бассейнами флоридского типа.

После войны в Испании появились отели, о которых раньше никто здесь не смел и мечтать. Всё это явно рассчитано на самую избалованную клиентуру. Пройдет несколько лет, и южное побережье Испании превратится во Флориду Европы. Да и то сказать — в Малаге триста солнечных дней в году, средняя температура зимой около пятидесяти градусов Фаренгейта, природа африканская, и всё это в двух-трех часах полета от Лондона и Парижа!

Малагу не даром называют «Ла Белла». Она лежит красивым полукругом на берегу лазурного и совершенно зеркального залива. В порту большое оживление, грохочут лебедки, грузятся большие океанские пароходы, снуют катера. Так было всегда. Этот порт был воротами Испании в далекие, заморские страны. Во времена владычества арабов Малага играла ту же роль, что Венеция. Суда приходили не только со всех концов Средиземного моря, но из Индии и из Цейлона. И теперь в порту люди в засаленных тельниках, с татуировками на груди, говорят на всех языках мира.

Что я видел в Малаге?

Ничего. Я устал от музеев и соборов. Да, в Малаге есть статуя Богородицы, которую Фердинанд и Изабелла всюду возили за собой, сражаясь с неверными. Есть музей, есть развалины крепости на горе. Бог с ними, довольно! Хотелось просто бродить по тенистым улицам, поглядеть, как живут в Малаге люди.

У фонтана на площади я сфотографировал группу детей, поочередно припадавших к крану, — жажда их была воистину неутолима. Здесь ждала меня нечаянная радость: какой-то старик сидел под акациями, с корзиной у ног, а в корзине были жареные семечки. Именно не подсолнухи, как следовало бы написать, а семечки моего детства.

Но не это главное: старик отсыпал мерку деревянным стаканчиком, точно так, как делали у нас в Феодосии, в скверике Айвазовского. Только у нас стаканчик («с поверхом!») стоил копейку, а в Малаге — пезету… Я купил семечек, начал их лузгать и, направляясь к порту, поймал себя на том, что походка моя вдруг стала в развалку, морская, — так мальчишки старались ходить, подражая морякам. И на расстоянии полувека нисколько не разучился я лузгать семечки, — ловко забрасывал их в рот, зубами выбирал зерно, а шелуху выплевывал. Тут я, кажется, немного сдал: в молодости шелуха отлетала гораздо дальше… Целый день бродил я в порту и видел «Пискатерию», — кабачек на пляже, где жарили свежую рыбу. Прямо на песке разложен был костер, а немного в стороне, воткнутая на палочки, на жару подрумянивалась рыба, — плоская камбала, серебристые сардины, нанизанные на шумпур с луком и томатами, как шашлык. Тут же, на золе, пекли ракушки и крабов.

— «Устед густай?» — желаете попробовать? — спросил меня приветливый хозяин. Ах, как вкусно всё это было, и как приятно запить рыбу стаканом белого вина, из сорокаведерной бочки!

С вином у меня в Малаге вышло маленькое недоразумение. Вечером в ресторане мэтр д’отель подал карточку и я, с видом стреляной птицы, сказал:

— Дайте бутылку местного вина.

— Сеньор, — ответил он по-английски. — В Малаге нет местного вина.

Наступило неловкое молчание. Всю жизнь я пил малагу, а теперь мне заявляют, что такого вина нет.

— У нас есть сладкая малага, — понял мэтр д’отель мое замешательство. — Ее здесь фабрикуют. Но это — не местное вино. И вы не станете пить малагу за обедом.

Пришлось заказать бутылку «Риохас», испанского варианта бордо. Будучи человеком упрямым и в гастрономических вопросах бескомпромиссным, после обеда я затащил приятелей в бар и здесь нам подали темную, пахучую, сладкую и замечательную малагу, — ту самую, о которой я мечтал со дня приезда в Испанию.

Утром был херес, вечером малага… Чтобы немного освежить головы, во втором часу утра мы вышли на набережную подышать свежим воздухом. Ночь была прохладная, звездная. Кромешная тьма царила на набережной и я не сразу разобрал, что вокруг происходит. На каменном парапете, через каждые пять шагов, в темноте сидели парочки тесно прижавшись друг к другу. Тут вспомнил я, как поэты воспевали красоту малагеньи, женщины из Малаги… Мы были здесь явно лишние и, чтобы не мешать влюбленным, решено было вернуться в отель.

Уходя, я процитировал моим друзьям фразу поэта Луиса Альфонса:

— Воздух Малаги исцеляет всякую болезнь, кроме любви, которая здесь неизлечима.

Предполагалось в Гранаду приехать засветло, но случилось непредвиденное обстоятельство. После двух-трех часов пути мы остановились у придорожного кафе, чтобы размять ноги и выпить «уна сола» — чашечку черного кофе или стакан кока-кола, получившей в Испании все права гражданства.

— Остановка ровно на десять минут, — предупредил гид. — Пожалуйста, не расходитесь, а то опоздаем.

В кафе публика собралась перед телевизором. Из Сан Себастьяно передавали большой бой быков, на котором присутствовал сам Франко. В Севилье я наотрез отказался идти на корриду, но от зрелища на экране некуда было деваться.

Матадор Валенсиа подошел к президентской ложе, снял с головы черную шапочку-монтеру и поднес ее сильно располневшему генералу Франко, посвящая ему быка. Мне сказали, что этот матадор по профессии известный адвокат и тауромахией занимается, так сказать, из любви к искусству. К чести Валенсии должен признать, что адвокат-матадор убил своего быка с первого же удара. Ловкости его мог бы позавидовать любой мясник на бойне.

Началось великое ликование. Голос спикера прерывался от волнения, на арену летели цветы, шляпы и деньги. Генерал Франко привстал и через адъютанта послал Валенсии его шапочку, в которую вложил приготовленный подарок, — что-то в коробке, с бантом, а сеньора Франко бросила герою красную гвоздику.

После чего на арене появился другой матадор. Он тоже подошел к президентской ложе и тоже посвятил своего быка Франко. Вероятно и для него была заготовлена коробочка с бантом. Я взглянул на часы: автобус стоял уже сорок пять минут, все сроки давно были пропущены, но гид и шофер Мигэль сидели, как зачарованные, не сводя глаз с экрана и даже не прикасаясь к стоявшему перед ними пиву. Любовь к корриде оказалась сильнее всех расписаний в мире. Прошел добрый час, прежде чем они нехотя поднялись с мест и пошли к автокару, так и не досмотрев до конца кровавое представление.