И первой обязанностью старейшины стало паломничество к Древу Мощей, в самую глушь Дикого леса, где вольно жили безжалостные звери, а неосторожный путешественник неизбежно становился жертвой разбойников. Они должны были повесить на одном из сучьев Древа флаг в память о покойной главе мистиков Ифигении. Поскольку это путешествие совершалось лишь по случаю смерти старейшины, каждому поколению послушников и мистиков приходилось заново учить дорогу с помощью древних трудов и указаний деревьев. По Длинной дороге они могли идти только до определенного момента: в конце концов неизбежно следовало сойти с нее и углубиться в диколесскую чащу.

Здесь не было вовсе никаких дорог. Порою перед ними открывалась звериная тропа, но чаще всего приходилось следовать указаниям деревьев и трав, получая подсказки из нестройного хора звуков, которые те издавали, и осторожно прокладывать через лесной лабиринт ветвей и кустов ежевики свой собственный путь.

И вот на восьмой день паломничества они достигли цели: широкой, просторной поляны, окруженной кольцом ежевики. В центре поляны стояло Древо Мощей.

Оно не было ни живо, ни мертво, как два других Древа Леса, и, казалось, застыло в каком-то промежуточном состоянии; на нем не было листьев, хотя кора оставалась сочной и темно-коричневой, ветви тянулись ввысь, и по высоте оно в несколько раз превосходило любое другое дерево вокруг. На концах длинных корявых сучьев виднелись маленькие яркие флажки; каждый привязали в память об одном из ушедших старейшин мистиков. Некоторые лоскутки висели тут многие века, и хотя должны были подвергнуться разрушительному воздействию времени, но остались невредимыми, как в тот день, когда были привязаны. По сути, они стали листьями Древа и питались его жизненной силой.

Мистики безмолвно сбросили заплечные мешки. Какое-то время они посидели у основания дерева, изумляясь его высоте и обмениваясь сердечными рукопожатиями в честь успешного завершения путешествия. Солнце уже сияло; чувствовалось, что близится смена времени года, майский день был свеж и полон жизни. Юный глава мистиков вызвался повязать флажок сам, хоть это тоже было беспрецедентным решением: обычно старейшина, немощный по причине преклонных лет, оставлял эту тяжкую задачу молодым и проворным. Мальчик, не говоря ни слова, по-прежнему во власти странной, тихой созерцательности, взял в зубы маленький флаг, пылающий алым в честь Ифигении, и начал взбираться по стволу огромного дерева.

Остальные стояли у корней и наблюдали за его подъемом. Как и большинство северолесских жителей, мальчик тонко чувствовал связь с окружающей природой, со своими соседями-растениями, и поэтому карабкался по грубой коре с ловкостью дикой кошки. Вскоре он исчез из вида оставшихся на земле товарищей.

С высоких ветвей, украшенных щелкающими на ветру флагами, открывалась картина, от которой захватывало дух. Мир раскинулся перед мальчиком, будто ковер, покрытый зелеными, коричневыми и синими узорами. Над далеким горизонтом медленно плыли в сторону востока облака. Кафедральные горы, которые они пересекли всего несколько дней назад, возвышались, покрытые снегом, словно величественный хребет земного шара. Мальчик нашел пустую ветку и, разжав зубы, привязал на основание одного из тонких пальцев Древа флаг почившей старейшины Ифигении. Тот присоединился к собратьям и вместе с ними затрепетал на ветру.

Осматриваясь, чтобы начать спускаться, мальчик вдруг заметил в кронах нечто странное; с земли он не сумел бы этого разглядеть. Словно бы отдельные участки леса слегка изменили текстуру. Приглядевшись, он понял, что подобные изменения повторяются, образуя широкую дугу, ведущую вдаль от основания Древа Мощей. Проследив взглядом эту линию, мальчик обнаружил, что она принимает очень знакомую форму.

Внизу его встретили неуверенными улыбками. Остальным мистикам мальчик все еще казался загадочным. Он почти не раскрывал рта, а если и заговаривал, структура его речи казалась неестественной и странной, а глаза никогда не глядели на собеседника. Это расстраивало общительных мистиков; они ждали, что мальчик скажет хоть что-нибудь, но он молчал.

— Трудно было лезть? — наконец рискнула спросить женщина.

Мальчик глядел куда-то в пустоту над ее плечом.

— Удобно было? Высоко удалось забраться? — она все надеялась установить контакт.

— Там, — сказал мальчик. — Вон там.

Она оглянулась через плечо. Два других мистика тоже посмотрели в направлении, куда он указывал пальцем.

— Что? — спросила женщина. — Что там?

Мальчик проигнорировал ее вопрос и направился в чащу мимо склоненных молодых деревьев, что стояли у него на пути. Остальные мистики последовали было за ним, но он двигался слишком быстро; не успели они даже преодолеть кусты, как мальчик исчез из виду.

Зеркало стояло на комоде, опираясь о стену. Девочка, сидя на постели и скрестив руки, глядела на него с другого конца комнаты. На прикроватной тумбочке горела лампа; за окнами уже стемнело. На улице, померцав, зажегся фонарь, и девочка перевела взгляд на него. Внезапное осознание реальности происходящего заставило ее заморгать. Сколько она уже смотрела на себя в зеркало? Достаточно, чтобы забыть о времени; она слышала, как отец прошаркал ногами по коридору, отправляясь спать. Слышала хриплые порывы ветра. Слышала, что птицы уже не поют. Слышала дребезжание одинокой тележки с углем на пустынной улице.

Зеркало на комоде ничего не говорило. Она была благодарна ему за это, но знала, что стоит высоким напольным часам в гостиной пробить полночь, как на стекле появятся слова.

Это происходило уже несколько дней. С момента того самого ритуала в старом каменном доме.

В первый раз она списала буквы, появившиеся на поверхности зеркала, на свои фантазии, плод слишком буйного воображения и отчаянного желания увидеть магию своими глазами. Это была просто-напросто галлюцинация. Видимо, ее подруги, которые были с ней в ту ночь, выбрали ту же самую линию поведения — притворялись, словно вовсе ничего не случилось. Никто не упоминал об этом; когда они встретились в школе перед началом занятий, беседа крутилась вокруг других, нормальных тем. Никто не смел заговорить о странном мерцании и отчетливом женском стоне, раздавшемся из земли.

Но они не видели главного: тумана на поверхности зеркала, букв, словно выводимых на стекле тонким пальцем. Слов: «Я ПРОБУДИЛАСЬ».

И это было еще не все.

Каждую полночь, вскоре после звона напольных часов в гостиной, странная дымка обволакивала зеркало на комоде, стекло затуманивалось, словно на него дыхнули, и раздавался звук: скрип пальца по влажной поверхности, резкий и прерывистый; затем появлялись слова.

В первый раз, когда это произошло в комнате, Зита успела увидеть только слово «ДЕВОЧКА», в ужасе соскочила с постели и со стуком опустила зеркало на комод. Несколько раз смерив шагами комнату, она снова подняла тяжелую рамку и с облегчением увидела, что букв больше нет. Через левый верхний угол стекла змеилась тоненькая трещина, но слово, без сомнения, исчезло.

Однако на следующую ночь это произошло снова. Зита с раннего детства страдала бессонницей, и на второй день после ритуала в глухой ночной час еще сидела у комода, пробуя по-новому заплести косу. Вдруг напольные часы в прихожей пробили полночь и ее отражение, освещенное керосиновой лампой, неожиданно затуманилось. К ее ужасу, на стекле снова проступило слово: «ДЕВОЧКА».

На этот раз она застыла от испуга, вцепившись пальцами в волосы. На поверхности зеркала появилось продолжение: «ПРИНЕСИ». Прежде чем призрак успел написать третье слово, Зита снова плашмя опустила зеркало на комод и, дрожа, бросилась в кровать. Всю ночь она металась во сне. Когда наступило безучастное утро, Майская королева Зита осознала, что ей делать. Тем утром она ела кашу в молчании, размышляя об изменениях в своей душе.

Ночью она дождалась боя часов, решительно настроенная выслушать призрака, который ее преследовал. Зита решила, что, как бы она ни противилась вмешательству в ее жизнь сверхъестественных сил, это, скорее всего, не принесет никаких результатов. Лучше покориться, не рискуя вызвать гнев духов.