Однажды под утро из домашнего кабинета мужа до меня донеслись странные звуки, похожие на всхлипывания. Перепуганная, я вбежала в комнату и увидела такую картину: Петр Баранов и Иона Якир, обнявшись, рыдали, как рыдают в большом горе безутешные женщины. Оказалось, что умер Фрунзе. За несколько дней до этого Иона и Баранов навещали Фрунзе в больнице. Михаил Васильевич чувствовал себя неплохо и спокойно готовился к операции. И вдруг такой неожиданный финал! Иона весь почернел от горя и с трудом заставлял себя двигаться и заниматься своими служебными и партийными делами.

Мне очень трудно и больно вспоминать и писать о последних днях нашей совместной жизни, о трагической гибели дорогого мне человека...

Отца я помню очень хорошо. Помню его внешность, голос, характерные жесты, улыбку, смех... Помню многих людей, приходивших к нам в дом, их беседы с отцом. Помню даже то, что, как я теперь понимаю, мне и не положено было знать. Но что поделаешь, я был любознательным парнишкой, старался почаще бывать подле отца и в меру моего тогдашнего разумения понять и осмыслить окружающее.

Совсем отчетливо помню себя с семилетнего возраста, то есть с конца 1930 года. Я готовился стать первоклассником и уже видел себя в длинных брюках с ученическим ранцем за спиной. Это событие ожидалось у нас в семье давно, и отец часто разговаривал со мной о том, что учиться надо много и старательно. Он рассказывал, что в свои детские годы учился с охотой, мечтал стать ученым-химиком, и хотя в царское время все это было нелегко, своего он добился бы наверняка.

- Знай, сынка, - говорил папа, - каждый человек обязан быть требовательным прежде всего к самому себе. Иначе он станет мямлей и никакой пользы не принесет ни себе ни людям. Разве ты хочешь быть мямлей?

Нет, мямлей я быть не хотел, но еще неясно представлял себе, в чем должна проявляться требовательность и самодисциплина. Хорошо учиться? Ну, учиться-то я буду прилежно. Не пачкать учебники и тетради, не драться с товарищами?.. Постараюсь... А если кто-нибудь меня обидит? Смолчать или дать сдачи?..

Отец терпеливо втолковывал мне, как и в каких случаях надо поступать. Я обещал послушно выполнять его советы.

В то время мы жили в Харькове, на Ветеринарной улице. Папа часто гулял со мной по вечерам, перед сном, и эти прогулки я очень любил. У нас даже были постоянные маршруты. Обычно мы медленно шли до здания Технологического института. Здесь отец останавливался и крепко сжимал мою руку, как бы приказывая помолчать. Теперь я понимаю, что его тянуло к месту, где пролегла одна из тропинок его юности, где он учился и начинал свою революционную деятельность. «Техноложка» была дорога его сердцу, и он, уже прошедший гражданскую войну и навсегда расставшийся с мыслью стать химиком, разрешал себе эту маленькую слабость: постоять у здания alma mater. Глаза его слегка щурились, по лицу бродили тени воспоминаний, и, если бы не мое нетерпение - «Папа, пойдем», - он, может быть, стоял бы здесь долгими часами.

Иногда маршрут менялся: мы шли вверх по Пушкинской улице, или же направлялись к кладбищу, где похоронена моя бабушка Клара - мать отца.

С увлечением отец рассказывал мне о своих студенческих годах, о самой интересной, по его мнению, науке - химии и обязательно добавлял:

- Если бы не революция, я, сынка, стал бы химиком. И ты видел бы меня сейчас не в гимнастерке, а в белом халате, и я бы колдовал над колбами, пробирками и мензурками.

- А почему ты не можешь надеть белый халат? - задавал я наивный вопрос. Отец усмехался, гладил меня по голове и задумчиво отвечал:

- Халат-то я могу достать... Хоть три халата... А вот химией заниматься некогда.

- Ты же начальник, кто тебе может запретить?

- Чудачок ты и многого еще не понимаешь. Вырастешь - поймешь, что есть дела и поважнее химии.

Меняя тему, папа начинал рассказывать мне о звездах, которые густо усеивали небо над Харьковом. Он хорошо разбирался в астрономии, знал названия многих созвездий и высчитывал расстояния до них от Земли. Это изумляло меня и казалось непостижимым. Но слушал я внимательно, так как отец о самых сложных предметах умел рассказывать понятно и увлекательно.

- А знаешь, - как-то сказал отец, - у меня есть своя звезда - Вега!

- Почему она твоя и почему Вега?

- Потому что она большая, находится в зените и к ней ведет прямой путь.

Смысл этого ответа был мне не совсем ясен, но я усвоил главное: прямой путь - путь настоящего человека. Впоследствии, когда меня кто-либо спрашивал, есть ли у меня своя звезда, я с гордостью отвечал:

- Вега!

Сегодня я понимаю, что означали слова отца о прямом пути. Таким путем он шел всю свою жизнь...

Отец старался приучить меня ничего не бояться. Поэтому, когда мы приходили на кладбище, он часто прятался от меня и оставлял одного. Сначала меня охватывал страх, но постепенно я привык и уже спокойно расхаживал по темным дорожкам кладбища мимо могил и надгробных плит.

Однажды мы сели у могилы бабушки, и папа начал тихим голосом рассказывать страшную историю о том, как какой-то голодный преступник вырезал у мертвеца печенку и хотел ее зажарить. Но в тот момент, когда преступник разводил огонь, мертвец поднялся из гроба и крикнул: «Отдай мою печенку!..» Эти слова папа произнес неожиданно очень громко, и я съежился от испуга. Но во второй раз этот же рассказ уже не произвел на меня такого впечатления, и я спокойно ждал заключительного возгласа.

Через некоторое время папа повторил ту же историю моим сверстникам, собравшимся у нас в темной комнате, без света. Я знал все наизусть, а остальные ребята слушали впервые. Когда папа крикнул последнюю фразу, Вовка Каширин с перепугу захныкал, а я засмеялся, успокоив тем самым замерших слушателей. Во всяком случае, «страшные истории» на меня больше не действовали, я перестал бояться темноты, привидений и домовых.

Позже, когда мы переехали в Киев, я, как все дети, тем более дети военных, любил играть в войну. Все мои товарищи тоже увлекались «боями», мастерили деревянные сабли, винтовки и сражались с белогвардейцами. Конечно, все хотели быть только красными, и это обстоятельство порождало почти непреодолимые трудности. Возникали споры, перебранки. Красными становились наиболее упорные и настойчивые.

Играли мы и при помощи спичек: коробки и спички изображали войска и укрепления. Каждый из нас командовал группой войск какой-нибудь выдуманной страны и старался победить противника. Увлечение и азарт охватывали нас, и мы иногда не замечали, как в комнату заходил папа и, не мешая нам, наблюдал за «военными действиями».

Но однажды, нарушив правило, папа присел рядом с нами, потом опустился на колени и попытался разобраться в разыгравшейся «битве».

- Против кого наступают твои войска? - спросил папа, показывая на мои спичечные коробки.

- Против этого... ну как его... противника... - Не найдя нужных слов, я выпалил: - Против Вовки Постышева.

- А, вот оно что!.. Какие же части действуют на твоем участке?

Я объяснил, пересчитывая спички, что имею три пехотные дивизии, одну кавалерийскую и одну танковую. Папа хитро сощурил глаза и задал каверзный вопрос:

- Где же твой обоз?

Я удивленно фыркнул. Подумаешь, кому нужен какой-то обоз, когда мы ведем настоящее сражение!

- Ну, тогда ты долго не продержишься, - добродушно улыбнулся папа и тут же пояснил, что без тылов войска не могут сражаться и побеждать. Ведь нужны патроны, снаряды, медикаменты, продовольствие...

После этой популярной лекции мы всегда выделяли несколько коробочек спичек в качестве обоза и старались сделать так, чтобы все наши войска были сыты и хорошо вооружены.

Кажется, в 1934 году происходили учения или маневры наших войск. Собираясь на эти учения, отец спросил меня:

- Может быть, хочешь посмотреть, как живут и действуют не спичечные коробки, а настоящие войска?