По счастью, он оказался. Злющий-презлющий, мятый-премятый, грубый-прегрубый. Дальше обшарпанной прихожей он меня не пустил и сразу разорался, источая запах перегара:

— Дайте заявку в домоуправление, меня к вам пошлют.

— Но ведь хлещет.

— Тогда вызывайте аварийку.

В сущности, он был прав. К нему вот так в критических ситуациях весь двор врывался. Тронуться можно.

— Извините, — пробормотала я. — Вы номер аварийки не подскажете?

Он был настроен отвергать мои мольбы. А на оправдании и принятии его позиции сломался. Или причина была в похмелье? Но он вдруг спокойно, даже деловито спросил:

— Водка есть?

Это был очередной в моей жизни момент компромисса. Я никогда не расплачиваюсь спиртным, потому что не хочу активно участвовать в спаивании кого бы то ни было, Даю деньгами: пусть у человека будет выбор — пропить или в семью принести. Но мою квартиру заливало, а слесарь все равно бывал пьян ежедневно. Не я, так через часок кто-нибудь другой остаканит. В общем, я умудрилась с двойной запинкой произнести коротенькое слово:

— Есть.

— С этого порядочные люди начинают, — назидательно произнес он. — Чего вы застыли, у меня, что ли, беда с краном?

Слесарь перекрыл воду и занялся объектом починки. Я орудовала тряпкой, не жалея рук вообще и маникюра в частности. Лишь бы к соседям не протекло. Справилась я быстро. А он все возился и возился. В два часа я попыталась позвонить Измайлову, чтобы предупредить. Но он с кем-то трепался по телефону, предоставив мне досадливо вслушиваться в короткие гудки. В половине третьего было то же самое. Без пятнадцати три слесарь утер грязной дланью потный лоб:

— Плохо дело, хозяйка. Воду не включайте. Позвоните в домоуправление, дайте заявку. Завтра в десять я приду с инструментом и закончу.

Меня так и подмывало разругаться с ним. Спросить, почему он сразу не сказал, что требуется сложный и длительный ремонт? Бутылку отрабатывал? А я, еле уговорившая Измайлова не отказываться от моей помощи, опоздала на час во второй день. И вынуждена буду оправдываться, как школьница-прогульщица. Именно в таких ситуациях, когда психика требует скандала, а опыт не рекомендует его затевать, начинаешь болезненно ощущать возраст. И именно поэтому ситуации эти кажутся еще более безысходными. Нельзя мне было ссориться со слесарем, от него зависело многое в моем хозяйстве. И презирая себя, я презентовала ему водку, выдавила: «Спасибо. Вы уж завтра не забудьте», — и поплелась к Измайлову, чуть не плача.

Я приняла его озабоченность за недовольство, полезла объясняться, но выяснилось, что он представления не имеет, который сейчас час.

— Что-нибудь непредвиденное, Виктор Николаевич? — прочувствованно, после мытарств со слесарем готовая сострадать, спросила я.

— Скорее нежелательное, — сухо ответил он.

— Где накрывать к обеду?

— Нигде. Полина, я не хочу есть. Мне не до того.

Низкий поклон, что хоть «не до тебя» он удержал при себе. Куда денешься, взрослый человек, его не переубедишь. Я сочла за благо бесплотно скользнуть в кухню. Буду варить щи на завтра. И еще мясо замариную. Кто знает, может, сегодня мои звезды встали на дыбы, вспугнутые психованными кометами? Перетерплю, не в первый раз. Через полчаса Измайлов приковылял ко мне.

— Я залягу, Полина, извини. Пожалуйста, свари кофейку побольше.

— Нога беспокоит?

— И нога в том числе, будь она неладна.

Когда я принесла кофе, он вдруг взял меня за локоть и попросил:

— Посиди со мной.

Лучше бы он на меня набросился, как слесарь. После определенной дозы неприятностей и расстройств с человеком нельзя по-человечески обращаться: ему становится себя очень жалко. Вот и я разревелась, как распоследняя плакса. Зачем-то выболтала ему все про незадачливого ремонтника, про водку. Он хладнокровно переждал приступ слезотечения и велел:

— Теперь послушай меня. Вспомни и поточнее перескажи мне, что тебе позавчера Вера наговорила? Поднатужься и побольше о ней вспомни. Это важно.

Я съежилась. Сколько могут длиться мои муки? Да, я влюблена в Измайлова и мечтаю быть с ним откровенной. Безбоязненная откровенность — это же пик человеческих отношений. Но ведь Верка рассказала то, что рассказала МНЕ. У меня на душе кошки скребли, но я постаралась это ему объяснить. Втолковать. Про шпионок. Про сплетниц. Про предательниц.

— А если от твоего согласия зависит хоть в какой-то мере ее судьба?

Прозвучи его голос вкрадчиво, я бы ушла. Но он произнес вопрос заботливо и твердо.

— В каком смысле? — удивилась я.

Он помолчал. Потом, скривив рот, заговорил:

— Человек убит…

— Он обокрал Верку.

— Это ее слова.

Измайлов снова замолчал. Он будто в чем-то сомневался, на что-то решался, чем-то рисковал. Посмотрел мне в глаза.

— Если я хоть на йоту разбираюсь в людях, с тобой бессмысленно играть в прятки. Если я хоть на йоту разбираюсь в преступлениях, искать надо где-то близко. Ты навязываешь мне одну помощь и отказываешь в другой. Полина, соседка видела, как Вера входила в подъезд в час дня.

— Обозналась, — решила я.

— А секретарша уверила Сергея, что никакого списка ей не давали. И не опознала Веру ни по описанию, ни позже по фотографии. С комментарием, мол, торговок много ходит, и все они на одно лицо.

— Виктор Николаевич, она и должна открещиваться. Иначе может всплыть вопрос о деньгах, которые ей вложили в список.

— Правдоподобно, — похвалил меня он. — А теперь прикинь, каково искать убийцу, когда все лгут?

Возразить было нечего.

— Так Верку подозревают как убийцу?

— Почему нет?

— Потому что она все сделала, чтобы ее заподозрили.

— Для неподготовленного убийства типично. Действуют в состоянии аффекта, а потом, опомнившись, начинают спасать шкуру.

— Виктор Николаевич, вы нормальный, умный человек. Да его с таким же успехом могла порешить и Анна Ивановна. Увидела трезвонящим в Веркину дверь, подумала, что он жаждет вернуться, чтобы заливать ее раз в неделю, сгоняла к себе за молотком, тюкнула по черепу и домой.

— Откуда взялся молоток? — улыбнулся он.

— Не знаю. Просто Верка описывала голову, как размозженную, вот я и…

— Ясно, оставим Веру. Я сам не считаю, что она виновна. Меня интересует ее сосед. Слава, да?

— Виктор Николаевич, как вы можете! Нельзя же подозревать всех подряд, поквартирно.

— Успокойся, поразмысли. Как сидел убитый?

— Привалившись спиной к Веркиной двери, — отрапортовала я.

— А удар был нанесен сзади.

— Тогда он не к Верке приходил.

— Наслаждение с тобой возиться. А к кому?

— В соседнюю квартиру, — вздохнула я, избегая имени Славы.

— И оставил отпечатки пальцев на звонке этой самой соседней квартиры, — подтвердил Измайлов.

— Что теперь?

— Продолжим.

— Не выйдет. Ни буквы не выговорю, пока не поедите.

— Шантажистка в квадрате.

— В шестнадцатой степени, не обольщайтесь.

— Будь по-твоему. Третий день все по-твоему, я себя не узнаю.

— Это остаточные явления ушибов.

— Полина!

— Несу, несу. Щи наверняка готовы. В них тоже черт знает что плавает. Но будете выпрашивать добавку.

Я вновь задействовала сервировочный столик. Пока Измайлов насыщался, я соображала. Итак, как это ни грустно, он надо мною в открытую издевался. Юрьев с Балковым и еще кто-то сейчас наводят справки о покупке Славой квартиры в домоуправлении, проверяют связи убитого, возможно, обыскивают его жилище. И к вечеру что-то с чем-то пересечется, и убийца будет вычислен. Потом его возьмут. Но как ловко Измайлов заставил меня увлечься, разгорячиться. Не многовато ли господин полковник себе позволяет? Этим я и поинтересовалась после десерта.

— Полина, припомни вашу пирушку в деталях, — серьезно сказал он. — Не вспоминал ли кто-нибудь спьяну прошлое? Не называл ли имен? Дело в том, что Слава не ночевал дома с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник. На работе его тоже нет. Он никого не предупредил. Он исчез.