– Он сегодня сюда не успеет, – отмахнулся Борис и съел остатки.

Измайлов, слопавший в три раза больше, чем Юрьев, с тоской смотрелся в глянец опустевшей тарелки. Все-таки в молодых подвижных мужчинах есть что-то инстинктивно-хищное. Я вообразить себе не могу женщину, слопавшую у начальника все до последней крупинки да еще и упрекнувшую: «Хорошо, но мало».

– Докладывай, – велел Измайлов.

Борис покосился на меня, дескать, при ней прикажете распинаться?

– Пусть поприсутствует. А то она пытает себя вопросом, почему главная подъездная сплетница Анна Ивановна всевидящим своим оком не заметила убийцу.

Я и не обиделась на то, что он недавно проигнорировал мой риторический вопрос. А он и не проигнорировал. Чуткий.

– Потому же, почему и секретарша ничего не услышала, – объяснил Юрьев.

Девушка подтвердила, что ее руководители несколько раз, взяв трубку и буквально тут же вернув ее на рычаг, менялись в лицах и позволяли себе грубые восклицания. А потом уединялись где-нибудь и бурным шепотом совещались. Однако просил их к телефону приятный мужской голос, не теряющий звучности на вежливых словах «будьте любезны» и «пожалуйста». Она представления не имела, что говорил мужчина Коростылеву, Артемьеву и Ивневу. И не могла поручиться за то, что мужчина был один и тот же, а не десяток разных.

– Сергей все-таки по магазину работает, Виктор Николаевич, – без энтузиазма отчитался Борис. – А я объехал и опросил конкурентов, аж семь штук. Но мог бы и семнадцать, и тридцать семь. Зацепиться не за что. Даже перебежчиков от Ивнева в другие фирмы нет.

– Борис, ты чего-нибудь странного в квартире Артемьева не заметил? Гнетет какое-то впечатление, никак не разберусь, – так же, как меня, огорошил Юрьева Измайлов.

– То, что для вас странное, для нас никакое, – обобщил Юрьев, вероятно, прошлый опыт.

– Дрянь дело, если ты подлизываешься, а не перечишь.

– Подниматься к Артемьеву будем? – дипломатично по отношению к себе воздержался от комментариев Борис.

– Обязательно.

– Виктор Николаевич, дайте мне время убраться из дома, – попросила я. – Вы там будете топать, разговаривать, а я только-только приучила себя к тому, что за стенкой никого нет и быть не может.

– Уважим просьбу дамы? – спросил Измайлов.

Будто бы Юрьев мог отказать. Он, обрадованный тем, что я, очевидно, не готовая расщедриться еще на один торт, исчезну, неприлично оживился:

– Да, Виктор Николаевич, пусть ка… Пусть идет. Мне все равно надо с вами следовательские идеи обсудить. Парень новенький, нервничает…

– Полина, до свиданья, – перебил его Измайлов.

– Угу, до скорого. Я буду готова через час.

– Так долго собираешься?

– Для сборов туда, куда я хочу наведаться, час – не долго.

Я постаралась произнести это мечтательно, но получилось разочарованно. Пусть. По приятельницам я понесусь, по приятельницам. А они у меня мастерицы перемывать не только кости, но и все, что под костями и на костях. Словом, я не пыталась расшевелить в Измайлове ревность. Так и быть, пусть посекретничает с Борисом. Не забыть бы позже выяснить: если существует некий следователь, то тогда кто Измайлов, Балков, Юрьев?

Я забыла, каюсь. Не до того мне было после возвращения.

Я увлеклась нанесением визитов настолько, что добралась домой в девять вечера. В подъезде ни одна лампочка не горела. Когда опять успели вывернуть, паразиты? Ну, хоть бы через этаж ликвидировали освещение, много ли нам, жильцам, надо. Я иногда ловлю себя на мысли, что чем-то существенно отличаюсь от остальных людей. Я бешусь, когда подолгу нет автобуса, меня на части раздирает от возмущения. А другие стоят с отсутствующим видом, не ругаются, не выпускают пар, не хватаются за обломки кирпичей. Неужели они никуда не опаздывают? Я не терплю, когда в магазине продавщица болтает со знакомой, а очередь томится и не ропщет. Или с лампочками… Десятки людей поднялись по темной лестнице, трогали выключатель, чертыхались. Их собственные или чужие дети могли перепугаться и расшибиться, в подъезде два убийства, между прочим, случились. Хоть бы кто-нибудь почесался ввернуть недорогую стекляшку взамен украденной. Нет, добрались до своих крысиных нор, и чудненько. Выжидают, вдруг сосед дурнее окажется, вдруг разорится, сэкономив остальным?

В таком состоянии призывов справедливости я никого и ничего не боюсь. Папа говорит, что редко били. Как бы то ни было, я подлетела к своей двери, довольно скоро вставила ключ в замок и, думая только о том, куда запихнула пакет с лампочками, вошла. Сквозь матовое зеленое стекло комнатной двери пробивался вожделенный свет. Секунду я испытывала удовлетворение вырвавшегося из кромешной тьмы человека, а потом резко и твердо себя образумила: «Прекрати ухмыляться, кретинка. Когда ты уходила, специально проверила, все ли светильники выключены. А вот дверь была открыта, чтобы котенок мог воспользоваться своим туалетом в прихожей. У тебя незваный посетитель. И он не торопится тебе навстречу с извинениями за вероломное вторжение». И тут я неожиданно вспомнила навязчиво повторяемый Измайловым вопрос о странном в квартире Виктора. И чью-то попытку проникнуть в квартиру Верки или Славы. И непонятно как оказавшийся у Виктора мой фужер. И Славу, зачем-то старающегося меня оболгать…

Мне стало страшно. Только что беспокоилась о соседских детях и не трусила. Стоило неведомой опасности замкнуться на мне, как я моментально затряслась. Но трясясь, я пятилась, пока не оказалась на лестничной площадке. Я беззвучно заперла дверь на ключ. И, озираясь, будто могла хоть что-нибудь рассмотреть, начала пробираться к Измайлову.

У Измайлова все еще сидел Юрьев. С ночевкой он пришел, что ли?

– Вы тут чаи распиваете, господа милиционеры, а во всем подъезде злодеи лампочки повыкручивали.

Оказалось, что они не намерены принимать моих претензий. Из квартиры Виктора они спустились в два часа. Потом Борис куда-то сгонял по поручению Измайлова, но вернулся засветло.

– Борис, будь добр, достань стремянку из кладовки и возьми там же на полке пару лампочек. Вверни их на этом этаже и на третьем. Полина плохо совместима даже с освещенными лестницами. А уж с темными…

Пока Юрьев иллюминировал предполагаемый участок моего восхождения, я рассказала Измайлову о неудачной попытке зайти домой. Впервые, выслушав то, что обычно считалось моими бреднями, он встревожился. Славно потрудившегося Бориса полковник информировал в душных недрах кладовой, куда лейтенант дисциплинированно возвращал стремянку. Я разобрала часть последней фразы:

– …торшер запросто, но кота без удобств оставить не в ее духе.

Ого, он уже немного во мне разбирался.

– Полина, дай Борису ключи, – успокаивающе попросил Измайлов.

– Пожалуйста, но я с ним не пойду ни за что.

– Да он не насильник, он еще только учится.

Юрьев взял ключи, Измайлов проводил его в прихожую. Они шушукались минут пять. Наконец Измайлов навестил меня в комнате и пообещал, что скоро все выяснится. Настенные часы мерно превратили «скоро» в «не слишком». Измайлов как-то потешно, если принять во внимание костыли, подобрался, напружинился и встал. И тогда незахлопнутая входная дверь со стуком отворилась, и я услышала голос. По законам революционного уплотнения он вселил в мою буржуйскую сущность стеснившую ее уверенность в том, что этого фокуса Борис Юрьев мне никогда не простит.

– Измайлов, это моя мама, единственный человек, владеющий дубликатом. Я о ней не подумала.

– Незавидная участь почти всех матерей, – задумчиво протянул он. – Теперь держись, даже я тебя отбить буду не в состоянии.

– Виктор Николаевич, она милицию вызвала, – пожаловался Юрьев, возникая на пороге под конвоем изумительно выглядящей, тоненькой и разъяренной мамули.

– Где моя дочь, мерзавец? У какого соседа? – допрашивала мама спину Бориса, еще не видя искомого.

– Мам, я здесь, все в порядке, – крикнула я.