Через несколько часов пошли русские танки, на танках висели солдаты с автоматами, солдаты почти не держались за броню. Кавалерист из Двадцать первой сербской прогалопировал, стоя в седле и паля в воздух из карабина. Люди, аплодируя, вылезли из подвалов. Через несколько часов мы увидели солдат, несущих на руках освобожденных из тюрем заключенных, те, в свою очередь, поддерживали за плечи других ослабевших узников, это очень походило на пирамиду. Старший лейтенант Мирон Степанович Тимирязев с помощью водки, драгоценного русского напитка, прошел на руках всю Макензиеву улицу. И наконец, через несколько дней, когда уже были сбиты все самолеты разгромленной оккупационной мощи, в прекрасном голубом небе появился Драголюб Алексич, вися на собственных зубах под самолетом партизанского воздушного флота с флагом, уже абсолютно победным, в руках.

За несколько лет до войны в городе стали появляться сначала странные предметы, потом и картинки, одежда, книжки смешного содержания; все это происходило из совершенно иной страны – японской. Мы получили в посылке чайные чашки, совершенно прозрачные, на чашках просматривались изрыгающие огонь трехглавые змеи, соломенные хижины и люди, спотыкающиеся вследствие своей японской походки. Мама сшила пеньюар из черного шелка; на спине или несколько ниже золотыми нитками был вышит дракон, глаза у дракона были из стеклянных горошин, дедушка спрашивал: «Тебе жопу не давит, когда сидишь?» Тетки сказали: «Все стихи прекрасны, но прекраснее всех японские в переводе одного летчика Милоша Црнянского!» Дедушка сказал: «Вот припрутся эти японцы и переколют нас своими мечами!» Дядя сказал: «Точно, особенно если провертят земной шар, потому что они как раз с другой стороны, то есть снизу!» Я спросил: «Почему японцы живут снизу к выдумывают драконов?» Дядя ответил: «Потому что они фашисты и будут уничтожены, как только русские войдут в Токио!» Мама сказала: «Не дай Бог!» Соседям взбрело в голову оклеить комнату японскими обоями, дедушка спросил: «Вы что, рехнулись?» Отец пришел после пьянки, увидел странные картины в знакомом доме и спросил: «Где мы?» Дедушка ответил: «Где мы – не знаю, а ты-то – в раю!»

Это был тысяча девятьсот тридцать девятый год, японский год В газетах писали: «Японский флаг развевается на Востоке!» Я спросил: «А что это за флаг?» Дядя объяснил: «Да так, все белое, а посередке апельсин!» Мама сказала «Если бы у меня были возможности, я бы сшила себе еще пару японских пеньюаров, в них женщина чувствует себя женщиной!» Тетки сказали: «Мало же тебе надо!» Мама сказала: «Самая изумительная опера – это „Мадам Баттерфляй", о самоубийстве японской девушки на почве любви!» Дедушка откликнулся: «Вот дура!»

В тридцать девятом году началось обожание различных народов. Мы обожали японский народ, абсолютно неизвестный. Отец спросил: «А как они вообще друг друга понимают, если и пишут-то какими-то крючками?» Дедушка сказал: «Всё они врут!» Я сказал: «Хочу выучить японский язык!» Мама сказала «Да и заработаешь заворот мозгов!» Воя Блоша сказал: «Если глаза чуть-чуть подтянуть к вискам и приклеить пластырь, то мы будем как японцы!» Мы взяли пластырь из домашней аптечки и приклеили его, оттянув кожу у глаз, после чего заявили: «Мы японцы!» Мы с Воей Блошей ворвались в комнату с узкими глазами, все принялись верещать. Тетки воскликнули: «Вот они!» Мама выпустила из рук фаянсовую миску со взбитыми сливками, дедушка сказал: «Вот эти два идиота!» – и тут же принялся гонять нас неестественно большим ремнем. Дядя сказал: «Впрочем, каждый малый народ должен обожать какой-нибудь большой!» Дедушка спросил: «Но почему же нам достался самый опасный народ?» Отец сказал: «Лучше бы выбрали русских!» Я объявил: «В киножурнале о финской войне я видел косоглазых русских, как с помощью пластыря, так и натуральных!» Дядя воскликнул: «Это пропаганда, сфабрикованная в Берлине!» Отец сказал: «Русские – самый великий народ в мире, и у них есть свои собственные японцы, вот!» Наш сосед Павел Босустов, великий знаток своего народа, сказал: «Ну что вы мне рассказываете!» Дедушка воскликнул: «Ну вот!» После этого мы перестали путать эти два народа, русский и японский, мама сказала: «Мне любой человек мил!» Дядя добавил: «Если он мужик, конечно!» Мама продолжила носить японский пеньюар. Это было за несколько лет до войны, второй, огромной, мировой. У нас, в нашей семье, среди людей, являющихся ее членами, началось обожание различных народов, в основном великих, хотя и совсем чуждых. В этом смысле у нас не было единства, отнюдь. В ходе этих событий члены моей семьи еще и не подозревали ничего об опасном смешении народов, которое еще только предстояло. В итоге мы рассуждали о разных народах как о каких-то, скажем, профессиях, как о ремесле. Моя мама однозначно высказалась в пользу японского ремесла, но это, естественно, еще ничего не означало. Мы тогда полагали, что некоторые народы, например русские или японцы, называются так из-за своих дел, русских там или японских. Мы предполагали, что все закончится таким образом, что по прошествии какого-то времени мы ознакомимся с делами и занятиями всех других народов, даже самых удаленных, но действительность оказалась несколько сложней. И тем не менее я вставляю этот рассказ в книгу о ремеслах, так как без него эта книга была бы неполной, урезанной, я в этом убежден. Я не знаю ни одного японца – соответственно, мне неизвестно, занимаются ли японцы своим японством в смысле ремесла или нет. Впрочем, это еще ничего не значит. Напротив.

Мама говорила: «Я как чихну, так чувствую себя на десять лет моложе!» Дедушка говорил: «Мне лучше не чихать, потому что я сразу начинаю всех крыть на чем свет стоит!» Мама спрашивала: «Интересно, а мы тут при чем?» Отец расчихался всего раз в жизни, в результате употребления холодного пива. Все это были звуки естественные, но страшные. Одна из соседок сказала: «Когда у вас чихают, я всегда со страху роняю сковородку с глазуньей из двух яиц!» Дедушка ответил: «А что мы, по-вашему, должны делать?» Тетки чихали редко и делали это по-кошачьи. Мама говорила: «Пусть меня постигнет самая страшная и неизлечимая болезнь, только не чихание, которое не позволяет мне сосредоточиться на чтении сентиментального романа о скорбящей гибнущей душе!» Дедушка сказал: «Дай тебе Бог, только хотел бы я потом на тебя глянуть!» Мама ответила: «Я столько лет записывала все, что слышала о страшных болезнях, только потом тетрадку потеряла!» Дедушка тут же сказал: «Как же, поверили!» Мама продолжила: «Например, что вы скажете про родившегося ребенка без тела, органов и вообще без ног, одна голова?» Немного погодя мама добавила: «Потом его показывали в пятилитровой банке!» Дедушка крикнул: «Надоела вся эта брехня!» Дядя констатировал: «Все может быть!» Дедушка прокомментировал: «У тебя – точно!» Мама продолжила: «А что вы скажете про двуглавого человека, который даже не понимает, что он урод?» Отца слегка шатнуло, потом он выпрямился и сказал: «Мне в кабаке сказали, что у нас болеет само общество, или что-то в этом роде!» Дедушка заявил: «Вот в это я вмешиваться не желаю!» Я сказал: «А мы одну нашу подружку отвели в подвал и попробовали оперировать!» Все хором воскликнули: «Как?!» Я ответил: «С помощью снятия трусиков и соломинки!» Тетки сразу принялись играть на пианино и исполнять арии из опер, абсолютно несуществующих. Дедушка сказал: «Я пошел поливать цветы!» Дядя заявил: «Я всегда говорил, что из него выйдет толк, причем скоро!»

Чтобы существовать, человек постоянно нуждается во вспомогательных, посторонних средствах, в основном искусственного происхождения: в деньгах, в пище и в самом важном – в здоровье. Ни у кого из соседей гроша ломаного за душой не было, аналогичное положение было с хлебом, но в том, что касается здоровья, дедушка давал твердую оценку: «Здоровы как быки!» Тем не менее мама регулярно информировала о страшных случаях невероятных заболеваний, которыми страдали многие люди, совершенно нам неизвестные. Дедушка стремился вывести ее на чистую воду, спрашивая: «Туберкулез, что ли?» Но мама отвечала с горькой, одновременно как бы прощающей его наивность улыбкой: «То, чем страдает она, несчастная, не описано ни в одной медицинской книге, даже самой умной!» У дедушки в голове намертво закрепился краткий список самых опасных и смертельных болезней, дедушка не допускал расширения этого списка за счет всякой дилетантской чепухи. Дедушка предлагал: «Спорим, она выдумывает, тем более что я ее знаю?» Но мама продолжала информировать все с той же горькой улыбкой: «Уж куда там, хорошо еще, что ее не вспучило пока и анамнеза нет!» Болезни, которые описывала мама, всегда имели гигантские симптомы: члены у людей вытягивались до двух метров включительно, утроба отекала, на голове вырастали шишки и прочие наросты, по размерам напоминающие рога. Все это жутко смердело, так что мама, описывая симптомы, зажимала пальцами нос, несмотря на то что в данный момент расстояние между ней и описываемой болезнью было больше десятка километров. Тетки смотрели затуманенными глазами, как сквозь запотевшее стекло, и шептали: «Несчастные! – и добавляли: – Хоть мы их никогда и не видели!» У дяди на подобные рассказы всегда был готов ответ: «Лучше ездить на велосипеде, делать зарядку и бегать за бабами!» Дедушка не говорил ничего, несмотря на всеобщую печаль по поводу чужой болезни.