В новой жизни, которая только-только проклевывалась, Милосав Аксентиевич-Шумидер продолжил свое необходимое дело. Людям весьма истощенным, несчастным и голодным величайший официант нашей округи и Европы, официант жизни отцовской, говорил абсолютно умиротворенно: «Чего изволите?», «К вашим услугам!» и тому подобное. В сорок четвертом капитан Вацулич, мой товарищ, в то время непрерывно потный в процессе преследования врага, заявлял: «Я постоянно служу народу до самой смерти!» Мне это казалось правдоподобным. Вацулич приходил поздно, промерзший, Вацулич грелся у плиты и говорил: «Опять в ночную смену, мать-перемать!» Шумидер, неустрашимый носитель огромного количество полностью наполненных кружек, демонстрировал теткам отеки на ногах; мама сказала: «Вот видишь, я тебе говорила про расширение вен!»

Было время свободы, время невероятных перегибов, люди совершенно различных профессий делали, в общем-то, схожие дела. В это весьма смутное, путаное, непонятное время я заметил, что некоторые фразы постоянно повторяются. Одна из них – «Служим народу!» – была фразой как военной, солдатской, так и официантской.

В это напряженное время кто-то пригласил нашего друга Милосава Аксентиевича-Шумидера произнести речь, речь должна была быть боевой, но понятной, человечной. Шумидер говорил очень высоким голосом, Шумидер выкрикивал слова: «Извольте!», «Премного благодарны!», «Секундочку, прошу прощенья!» – слова своего ремесла, но употреблял и другие, общенациональные слова типа «Смерть фашизму!». Слушатели, хотя и были все в слезах, хлопали очень долго. Речь Шумидера была несколько путаной, не во всем понятной, но из нее твердо можно было сделать вывод, что он продолжит розлив пива, лучшей жидкости для нового человечества. В абсолютно трезвый, но опьяненный свободой человечества год капитан Вацулич и король официантов Аксентневич-Шумидер несли доступную всем новую жизнь в своем сердце, как на официантском подносе.

Был год тысяча девятьсот сорок четвертый, год победоносного завершения войны, в ходе которой остались в живых все члены моей семьи, год празднеств по этому самому поводу. Отец сказал: «Это надо отметить несмотря на бедность!» Мама сказала: «Что толку в том что мы выжили, если я могу спокойно поскользнуться на паркете и убиться!» Дядя спросил: «А кто тебя заставляет его натирать?» К нам пришли солдаты, цыгане, незнакомые женщины с улицы, все они требовали: «Давайте впадем в транс и станем бить стаканы!» Мама воскликнула: «Не позволю!» Пришли родственники, которых мы в жизни не видали, они говорили: «Конечно, вы нас не помните, мы маленькие тогда были!» Дедушка подтвердил: «Точно, знать вас не знаю!» Они согласились: «Да какая разница!» Пришел русский танкист, русский сказал: «Размахнись, коллектив!» Мы не поняли, что это значит. Наша соседка, абсолютно пьяная, сказала: «Йо-хо-хо!» Дедушка тут же закричал: «Не позволю в своем доме!» Какие-то люди от счастья стали ползать на четвереньках, дед воскликнул: «Во дают!» Мама вздохнула: «Ну и пусть!»

Был год сорок четвертый, военный, но победный, стало возобновляться одно ремесло, очень важное для поддержания человеческой расы, – умение праздновать. Отец взгромоздился на стол и заявил: «Никто так праздновать не может, как мы!» – после чего свалился на пол, но без последствий. Дедушка объяснил этот факт: «До войны он был чемпионом соколов, вместе с каким-то чехом!» Капитан Вацулич сказал: «Так вот оно что!» Какие-то незнакомые люди сказали: «Пошли выпьем!» Отец сказал: «А что ж нам делать, как не пить!» Дедушка произнес: «Храни тебя Бог!» Мы собрали последние остатки еды, оккупационную муку, мармелад трехлетней давности, из всего этого сделали бутерброды и роздали их собравшимся. Мы ели бутерброды, сладковатые, а некоторые были даже горькие, все мы по горло были заняты новым делом – празднованием. Мама вздохнула: «А знаете, как здорово было до войны на вечеринках торговой молодежи с лотереей-аллегри!» Дядя сказал: «Ну кто тебя про до войны спрашивает!» Мы стали праздновать взятие немецких городов, стали есть бутерброды, сделанные при участии заплесневелого мармелада, стали пить и бить хрустальные фужеры огромной ценности, – в сорок четвертом мы праздновали так, как никогда раньше, что, вероятно, было весьма правильно. Мама сказала: «Признаюсь, до войны на наших вечеринках бывало и по сотне человек, но это – нечто совсем иное!» Наши родственники, уже совсем пьяные, говорили: «Все мы одна семья!» Пришла русская в очень высоком звании, русская сказала: «А сейчас я буду петь русские песни!» Русская пела очень высоким голосом, как ребенок, только очень большой, дедушка сказал: «А я и не думал, что они могут так тонко петь!» Дядя сказал: «А, плевать!» Все наши родственники были в рванье, женщины понавязали вокруг бедер старые свитера, они говорили: «Какая разница, мы ведь у своих, не так, что ли?» Все мы праздновали сорок четвертый, несмотря на пропащую одежонку, которую не скидывали все эти годы. Мама говорила: «Княжна Тараканова всю жизнь ходила в бриллиантах, а голову ей все равно отрубили!» Тетки вздохнули: «Несчастная женщина!» Мы сказали: «А вот это нас не касается!» Мы праздновали сорок четвертый невозможный год, несмотря на множество несчастных случаев, как текущих, так и уже миновавших, исторического масштаба. Мама сказала: «Впрочем, если мы станем жалеть каждого несчастного, то только и будем делать, что рыдать без перерыва!» Отец воскликнул: «Да здравствует моя умнейшая женушка!» После этого все мы принялись бить стаканы, включая самые дешевые. Мама сказала: «Мне, конечно, сервизов не жаль, а жаль только, что посуды столько не укупить чтобы до самого утра хватило!» Капитан Вацулич сказал: «Все-таки это лучше, чем собирать наших друзей и товарищей по кусочкам и по косточкам после боя, эти пока еще, слава Богу, живы и здоровы!» Дядя сказал: «Что за праздник без женского пола!» Женщины, наши родственницы, очень неприглядные, спросили: «А мы?» Дядя ответил: «А вы говно на палке, вот вы что! – и добавил: – Ни к чему было сажать тех самых курвочек вчера, вот бабцы были – пальчики оближешь!» Дедушка произнес: «Ошибается тот, кто дело делает!» Мы согласились: «Точно!» Отец сказал: «Я думаю, мы самый веселый народ на земном шаре!» Тетки подтвердили: «Конечно!» – и сразу заплакали, дуэтом. Дедушка подходил то к одной, то к другой и говорил: «Ну, я не знаю, что это с вами!» Мама объяснила: «Это от радости!» Отец сказал: «А я себе ясно так представляю, как Адольф Гитлер в своем подвале истекает соплями и как ему мерещатся роскошные банкеты, которые все для него в прошлом!» Капитан Вацулич сказал: «Да, многим мы наподдали, наподдадим и этому!» Отец спросил: «А когда отменят комендантский час и откроют частные заведения?» Дедушка воскликнул: «Что, опять?!» Отец принялся вливать в себя большое количество алкоголя без видимых трагических причин – это было в сорок пятом году, победном, праздничном. Мама говорила: «Слава Богу, не от бедности пьет и не от несчастной любви к падшей женщине!» Дедушка засомневался: «Да ну?» Мама говорила: «Я счастлива, что он пьет в честь взятия вшивого городишки Кенигсберг, о котором я понятия не имею!» Отец угрожающим тоном стал перечислять названия еще не взятых городов, потом перешел на животных, насекомых и даже на цветы. Мама спросила: «Я не понимаю, почему этот человек под воздействием алкоголя говорит без смысла и без связи с мозгом?» Дядя объяснил: «Это происходит вследствие химических событий как в самом мозгу, так и в жидкости, проникающей туда!» Был год сорок пятый, праздничный, хмельной год бессвязных речей, произносимых в трансе, в блистательном пьянстве, принесенном новой жизнью. Отец вдруг сказал: «Видеть вас не могу! – и добавил: – Уеду в Африку!» Мама сказала: «Это ему нашептали дрянные люди, которым не нравится наша дружная жизнь!» Народный китайский мореплаватель Шань Линь заявил в одном комиксе: «Что думает трезвый, то пьяный произносит!» Я повторил его слова, дедушка крикнул: «А ну мотай!» Я сказал: «Ладно, ладно!»