Тетки сказали: «Если бы Бог дал нам возможность выучиться, мы стали бы скорнячками!» Дедушка спросил: «А чего это вам приспичило?» Первая тетка сказала: «Мне достаточно запустить пальцы в натуральный мех, и на сердце сразу же становится тепло!» Дядя сказал: «Ага, мех тебе нужен, рассказывай! – и добавил: – Если б вы только знали, какие меха на свете бывают, какие шкуры, вы б в обморок попадали!» Дедушка решительно прервал: «Кончай хулиганить!» Дядя продолжил: «Единственный мех, который меня интересует, это бабский мех, понятно?» Мама сразу сказала: «Моя довоенная шуба еще долго протянет, несмотря на плохие условия и непроветривание!» Отец спросил: «Вы слыхали про типа, который по причине нервного расстройства все время душил крыс, а потом задушил жену, на которой был меховой воротник?» Мы дружно ответили: «Не слыхали и слышать не хотим!» Дядя подхватил: «Эти волосики на шкурке с ума свести могут, это точно!» Все сразу умолкли.

Год был сорок третий, год военный, достаточно суровый для разных профессий, но все-таки однажды вечером пришел наш родственник Никола и сообщил: «Господин Премович реставрирует шубы и шьет новые из любых животных!» Дедушка спросил: «А нам-то что?» Тетки сразу спросили: «Не сделает ли он нам, как постоянным клиенткам, муфту?» Мама сказала: «Есть вещи и поважнее, скажем, шапка для моего ребенка, у которого мерзнут уши!» Дядя сказал: «Сейчас зима ерунда, вот когда русские победят – все зимы будут сибирские, вот увидите!» Дедушка сказал: «Я так полагаю, они и шубы привезут!» Дядя сказал: «Ага, мне молочник говорил!»

Был сорок третий год, зима сорок третьего, зима очень подходящая для скорняжьего ремесла. Дядя спросил: «А вы знаете, что итальянцы, сожрав кошку, из шкуры делают перчатки?» Тетки сказали: «Бедные животные, попали к нелюдям!» Мама сказала: «У меня есть меховое манто, в котором умерла прабабушка!» Отец сказал: «Тьфу!» Все были в шоке, о прабабушкином манто никто больше никогда не вспоминал. Наш родственник Никола опять высказался: «Я готов заказать рукавицы хоть из собачьей шерсти, но где?» Отец сказал: «Что это вас зациклило на ободранных шкурах, меня блевать тянет, если я волос в супе увижу, а вы тут все про шерсть!» Дедушка вопросил: «А где наши национальные бараны и другие необходимые животные?» Дядя ответил; «А как ты думаешь, что фрицы жрут?» В сорок третьем году баранов моей страны хватали в кошарах на холмах и в горах, баранов приканчивали сразу, без суда и следствия. В сорок третьем году баранина практически прекратила существование, оставшись лишь в устных преданиях. В школе нам дали задание: «Опиши животное, которое дает нам молоко, шерсть и мясо!» Многие вследствие смятения военного времени выполнили задание, описав жирафа, коня, аллигатора и тому подобное, только я один догадался, что речь идет о медведе, что, в сущности, тоже было неправильно. Я рассказал дяде, как одна девочка попросила меня показать, как играют в дырочки-затычки и как я отказался, потому что не знаю правил этой игры. Дядя сказал: «Ты баран!» Барашки, благородные животные, которые часто встречались в книгах в сопровождении прекрасных принцесс, полностью исчезли из нашей жизни в сорок третьем году, оставшись в отдельных фразах, в основном бранного характера. Потом пришли люди и принялись рассказывать: «Русские, что идут с Востока, похожи на медведей, потому что одеты в бараньи шкуры!» Дедушка воскликнул: «Так, сейчас они им врежут в бога душу!» Мама сказала: «Ну и что, они тоже люди, несмотря на одежду!» Дядя сказал: «В Сибири, как только человек выйдет на мороз, у него сразу же отваливается нос!» Дедушка удивился: «Да ну?» Дядя продолжил: «Потому они и носят что-то вроде мешочка на носу, а на спине шкуру, содранную с целого леопарда или какого другого зверя, смотря кого изловят!» Наступила следующая зима, зима сорок четвертого, последняя зима великой войны. Мама сказала: «Сейчас полопается и дерево, и камень!» Дядя спросил: «Почем знаешь?» Мама ответила: «В соответствии с пророчеством Нострадамуса, которое я прочитала в одной парикмахерской книге!» Дядя сказал: «Тогда точно сбудется!» Когда в сорок четвертом году, несмотря на пророчество самоучителя парикмахерского ремесла, наступила очень мягкая зима, дедушка сказал: «Мне бы только узнать, когда и где появятся люди, одетые как медведи, а там и помирать можно!»

Когда они появились, капитан Вацулич и его русские друзья, всем стало легче, как в смысле одежды, так и в смысле свободы. Капитан Вацулич явился на коне, в шубе, снятой с плеча немецкого генерала, на груди его висела сумка, полная жевательной резинки, капитан Вацулич с ходу стал раздавать детям необычное американское средство для успокоения нервов. В момент появления на капитане Вацуличе был широкий кожаный пояс, за поясом был русский наган, немецкий парабеллум и вообще оружие. Капитан Вацулич величаво ехал на своем коне сквозь нашу семью, сквозь наших друзей-ремесленников, одним словом, сквозь народ, потом вдруг сказал: «А с врага мы шкуру спустим, чтоб вы знали!» Капитан Вацулич одет был изумительно, был молод, приветлив, но сразу стал спускать шкуры с наших кровных врагов – немцев, банковских служащих и других богатеев. Кожевенники и скорняки сказали: «Это по-нашему!» Немецкому лейтенанту очень ловко содрали кожу со спины, лейтенант орал. Врагов народа, специалистов по сокрытию муки, расстреляли посреди двора, из их толстых животов, как из хозяйственных сумок, повыпадали кишки. Все это было в духе обновления старых ремесел – кожевенных, скорняжных, сумочных, перчаточных и так далее, в целях сохранения знаний, человеческих, общенеобходимых. Раньше этими делами занимались на дому, в мрачных мастерских, а теперь все происходило на улице, в нашем дворе, на глазах у народа. Ободранного немецкого лейтенанта, искрошенных пекарей закапывали мы, члены нашей семьи, а также ремесленники, мастера выделывать кожи, сшивать их и так далее, – словом, настоящие люди. Мы думали, что некоторые ремесла полностью вымрут, но сразу же, с первого дня свободы мы увидели, что ошибались, – ни в коем случае.

Среди многих искусств, безвозвратно утерянных в сорок четвертом, перед самым концом войны, очень волнующим было искусство месить хлеб, в действительности не существующий. «Капитан речного пароходства опять кулачищами жену измесил!» – говорил дядя. Мама говорила: «Ты бы хотел и тесто замесить, и в печь поставить, и не обжечься, да?» Дедушка говорил: «Крутое тесто нам Сталин замесил, а сам сидит в надежном месте за Уралом!» Однако все это относилось к другим профессиям, хлеба же не было, как не было и людей, которые его месили, ставили в печь и которые, наконец, могли постоянно наслаждаться его теплым духом. Мама изобретала различные способы возмещения этого отсутствия, давила картошку сомнительного цвета, сушила и молола жалкие сморщенные фрукты и, кроме того, больше всего любила поговорить о довоенном тесте, о фильмах, в которых оно фигурировало, и об актерах, которые пожирали красотищу, выпеченную из этого теста. «Я не верю!» – говорил дедушка. «Но, папа, – говорила мама, – я своими глазами видела это в позапрошлом году в кинотеатре „Луксор", который в тот период времени был самым элегантным!»

Был год сорок четвертый, хлеба не было ни в киноленте о битве за Сингапур, ни у нас на столе. «Мне надо хоть что-то пожевать, а то с ума сойду!» – твердил дедушка. В этот момент, на пике переживаний, на пике военных невзгод, прискакали партизанские всадники, во главе их был Миодраг Вацулич, капитан, самый бесстрашный из них. «Наконец-то жратва будет!» – воскликнул дедушка, однако сразу стало ясно, что он ошибся. Кислый солдатский хлеб, захваченный у разбитой германской армии, тайные булочки, изъятые из кухонных шкафов проклятой буржуазии, были розданы освобожденным заключенным и товарищам, раненным в последней битве, а мы получили портреты Климента Ворошилова верхом на коне и жевательную резинку американского производства. Мы развернули позолоченные фантики с изображением ужасов Перл-Харбора и запихали во рты неизведанную субстанцию, серую, сладковатую, весьма сомнительную. «Жуйте сколько угодно, – учил Вацулич, – но ни в коем случае не глотайте!» Дедушка разозлился: «На кой тогда это надо?» Вацулич рассказал об употреблении жевательной резинки американскими солдатами во время атаки, с помощью чего преодолевается ощущение страха и в полости рта создается ощущение сладости. «Это только начало, – сказал Вацулич, – потом будет все остальное!» Партизанские всадники принялись перетряхивать сусеки антинародных пекарей – подлых людей, запустивших свое ремесло, тешивших себя исключительно добыванием неестественного количества денег. Освободители нашего города, освободители земного шара шныряли за остатками прежних питательных веществ, а мы сидели за длинным столом, аплодировали быстро наступившей свободе и жевали сладкую резинку, американскую. Потом мы стали ее растягивать. Драгоценную пищу необыкновенного типа, испытанную американскими солдатами во время победоносных атак, мы зажимали зубами, одновременно вытягивая ее за кончик пальцами на максимально возможное расстояние. Дядя, самый ловкий и самый долгорукий в семье, растягивал резинку длиннее всех, потом наматывал ее на ухо, на предметы мебели и тому подобное. Дедушка протестовал: «Все-таки это еда, хоть и несъедобная) – и добавлял: – А едой не балуют!» Однако дядя продолжал изобретать различные способы употребления американского средства для успокоения нервной системы. Большие количества этой приятной массы, полученной в подарок от наших друзей – товарищей из освободительного корпуса, дядя, предварительно прожевав, оставлял на стульях, дверных ручках, а кое-кому незаметно запускал в волосы. Тетки, которым после этого было никак не причесаться, рыдали, дедушка не мог подняться со стула, мама приклеивалась к кухонной двери, В сорок четвертом году мы, изголодавшиеся, были воодушевлены первым предметом питания, который получили от освободителей, но он мешал нам передвигаться, и вообще. Мама сказала: «После такой голодовки – всего-то!» Дедушка сказал: «Все, что в неразумных количествах, противно человеческой природе!» На том и порешили. Капитан Вацулич, его товарищи, люди, мобилизованные на помощь армии в трудном деле преследования врага, брали в кольцо пекарни, пекари отбивались от них черствыми булочками, отступая в муку, загубленную гнусными червями. Пекарей вытаскивали оттуда за ноги, они были как напудренные, трудно было разобрать, кто есть кто. Товарищ капитана Вацулича Строгий вытащил наган русского производства, построил напудренных людей и начал ругаться словами абсолютно нашими, сербскими. Пекари потихоньку дрожали на октябрьском морозе, мука с них неслышно осыпалась, ветер уносил ее. Товарищ Строгий стал чихать от муки, унесенной ветром, но тем не менее сумел громко сказать: «Если не скажете, кто из вас Милан Трандафилович, всех до единого перестреляю!» Пекари пошептались немного, потом вдруг, отряхнув муку, принялись разглаживать усы, произнося вслух: «А пошел бы ты, сморчок, так тебя и перетак!»