Однажды тетки спросили нас «Вы смотрели фильм „Близится время дождей!" с бессмертным Тайроном Пауэром?» Дядя сказал: «В этом фильме есть все, кроме дождя, который они рекламируют, фигня какая-то!» Одна тетка сказала: «Заведующий библиотекой похож на Тайрона Пауэра, я годами никому в этом не смела признаться, даже самой себе!» Я сказал: «Когда мне перед войной подарили дождевик, я встал в нем под душ и раскрыл зонтик!» Дедушка спросил: «А зачем тебе при дождевике зонтик?» Я ответил: «Не знаю!» Мама сказала: «Мне часто снится незнакомец, идущий под зонтиком и спрашивающий меня про какую-то улицу!» Дядя спросил: «Ну а дальше?» Мама ответила: «После этого я сразу просыпаюсь!» Это было в сорок четвертом году, в войну, в разгар больших дискуссий о ремеслах, зачастую бесполезных. На первом этаже жил человек в очках, до войны человек изготовлял абсолютно новые зонтики, сейчас же он пытался зонтики латать, менять на них спицы, желая вернуть им хотя бы частичку довоенного шика и блеска, совсем исчезнувшего. Дедушка сказал: «Он шкуродер, потому что дважды берет за одну работу!» Мама сказала: «Ну и пусть, потому что, если он отремонтирует мой довоенный солнечный зонтик с японскими розами, никто со мной не сможет сравниться!» Отец спросил: «Где ты солнце видела в наше время?» Мама ответила: «Ну, не всегда так бывает, чтоб все сразу было!» Это было сказано точно. Это происходило в военные годы, люди многое говорили, и в большинстве случаев говорили очень точно, мы это сами замечали. Дядя сказал: «В создании зонтов главное – правильно расположить спицы, а также умение покрыть эти спицы шелком!» Дедушка сказал: «Делов-то! – и добавил: – Папа Пий Двенадцатый всегда ходит под одним и тем же зонтиком, жлоб!» Дядя сказал: «Я знаю одного фраера, так он всегда прячется под зонтом, когда мимо проходит баба, которой он заделал ребенка!» Отец сказал: «Я знаю танцовщиц из варьете, которые с помощью зонтика ходят в воздухе по проволоке!» Все это время на первом этаже бывший изготовитель зонтиков пытался вставить новые спицы в старые образцы своего прежнего великолепного ремесла, и это несмотря на оккупацию, голод и бои на всех фронтах.

Когда дядю бросила Штефица, продавщица шелковых чулок, мама сказала про дядю: «Смотри, как драный кот под дождем!» То же сказали и про отца, который едва дотащился домой после употребления большого количества алкоголя в рекордно короткие сроки. В этих случаях имелась в виду вовсе не та жидкость, которая капает, во всяком случае сверху. В этих случаях производитель зонтиков с первого этажа не мог играть никакой роли. Дедушка сказал: «Я всегда важнее всех считал Невиля Чемберлена, который носил фальшивый зонтик, который никогда не открывался!» Дядя сказал: «У Джека Потрошителя стилет был в виде зонта, которым он протыкал несчастных женщин! – и добавил: – Видел я одну фифу на фотографии, так на ней вовсе ничего не было, только один зонтик!» Мама сказала: «Лучше бы вспомнили о несчастных, у которых протекает крыша и которые даже спать вынуждены под открытым зонтиком!» Дедушка спросил: «А нам-то что до них?» Все согласились с его мнением. Потом он произнес: «Да что вообще этот дождь по сравнению с артиллерийским залпом, о котором я столько слышал!» Мы дружно подтвердили: «Да, просто ерунда!»

Когда наступил сорок четвертый год, большие американские самолеты, набитые бомбами, стали летать над нашим городом, над нашими соседями, над моей семьей, весьма этим фактом обеспокоенной. Дядя сказал: «Вот сейчас ливень врежет!» Сначала из туч падали бомбы американского производства со свободолюбивыми лозунгами, исписанными по всей их длине, потом их сменили артиллерийские снаряды, русские. Дедушка стряхнул с одежды штукатурку, постучался к зонтичному мастеру и спросил: «От этой штуки зонтик сможешь сделать?» Мастер вышел, установил на носу очки и сказал: «От этой – нет!» И это была истинная правда.

Когда пришли бойцы Двадцать первой сербской, началась новая жизнь, очень разная. Капитан Вацулич спрашивал обо всем, что было в доме: «Что это у вас такое?» – или: «Зачем вам этот гвоздь?» Мы охотно разъясняли ему. Увидев дядю, идущего под зонтом на свидание с Зорицей, подавальщицей в солдатской столовой, Вацулич спросил: «Что это за буржуазный предмет?» Дядя ответил: «От дождя и насморка!» Вацулич рассмеялся, поднял воротник, нахлобучил пилотку и пошел вниз по улице под самым что ни на есть проливным дождем. Мы думали, что зонтики отменят сразу после освобождения, но ошиблись. Потому что дожди шли, как и прежде, абсолютно свободно.

В тысяча девятьсот сорок пятом году все стали преклоняться перед ремесленниками, субъектами плодотворного и кропотливого труда, мой же отец превыше всего ценил только одно ремесло, а именно – обслугу. Дядя пересказывал известный эквилибристический номер народного гимнаста Петрашиновича, который стоял на шесте. Тетки были в восторге от знаменитого русского фильма, в котором стреляют из пушки голой женщиной. Отец на все это реагировал просто: «Все это чушь по сравнению с двадцатью четырьмя кружками в обеих руках без подноса!» Я думал, что это тоже относится к сценическому искусству.

По соседству жил официант, один из самых прославленных; у официанта было странное длинное имя – Мил-человек. Милчеловек, один из самых знаменитых людей, которых я знал когда-либо, всегда носил костюмы абсолютно нарядные, о Милчеловеке говорили как о своего рода артисте. Я спрашивал: «Он что, играет на скрипке или ему дали роль в пьесе?» Отец отвечал: «Бери выше!» Дедушка добавлял: «Шантрапа, он и есть шантрапа!» У моего отца были друзья, друзей звали: Алкалай, Дембицкий и, наконец, Милчеловек, или, как его звали официально, Шумидер. Первые два были чемпионы по гимнастической стойке на руках, последний был один из лучших разливальщиков пива во всей оккупированной Европе. Шумидер, настоящий артист наполнения кружек, был тем, кто отпустил наибольшее количество пива, выпитого моим отцом, человеком в этом смысле непревзойденным. Отец приходил домой, какое-то время отсыпался, после чего вдохновенно рассказывал о Шумидере вещи невнятные, но прекрасные. Примерно так же тетки говорили о Бенджамино Джильи, излюбленном герое оперной сцены, так же примерно говорил дедушка о генерале Кларке, который выступал где-то в Италии. Я поначалу думал, что Шумидер – какой-то генерал, только засекреченный. Нам задали домашнее задание на тему «Кем бы я хотел быть и почему?». Все написали: «Я хотел бы быть богатым!» – или: «Моя неосуществимая мечта – стать авиационным летчиком!» Я написал: «Я хочу стать официантом, с учетом артистической переноски предметов и поднятия вещей выше головы в присутствии публики!» К этому я еще добавил: «Жизнь официантов прекрасна, так как она происходит в течение ночи, в то время как днем можно спать и прогуливаться по террасе в черном костюме!» Я писал это, находясь под впечатлением Милчеловека и его образа жизни, исключительно художественного. Мама прочитала сочинение и сказала: «А о том не думаешь, что от стояния на ногах бывает расширение вен!» Я признался: «Не думаю!» Тогда мама сказала: «Официант в любой момент может подучить кружкой по голове просто так, вообще ни за что!» Я вздохнул: «А что делать!» Отец сказал: «Знавал я одну официантку, Марицу, так она стаканов вообще не роняла, хотя при этом ее постоянно лапали!» Потом я долго думал, что «официантка» – это что-то вроде «фифы», то есть существо весьма непристойное. Мама порвала мое сочинение и велела написать: «Я хочу стать врачом, инженером или доктором юриспруденции, с учетом всего!» Немцы повесили извещение с фамилиями расстрелянных, после каждой фамилии стояло: «Служащий частной фирмы!», «Лицо без определенных занятий!» – или просто и коротко: «Официант!» Отец ткнул пальцем и сказал: «Что я говорил!» Об официантах отец думал однозначно – как о героях. Отец продолжил пересказ жизни и подвигов официантского народа, как мужского, Так и женского пола, до мельчайших подробностей. Мама хотела прервать его, с учетом присутствия ребенка, но тетки уговорили ее не делать этого. Тетки слушали отца вдохновенно; прежде так было с ними всего один раз, когда дядя пересказывал любовную оперу между художником Марио Каварадосси и кабацкой певицей, которая потом кончает жизнь самоубийством. Повесть об официантах абсолютно очаровала моих теток, особ весьма чувствительных. В тысяча девятьсот сорок четвертом году русский младший лейтенант, разыскивавший вражеские мины с секретом, спросил: «Шумидер – это немецкая фамилия?» Верные почитатели Шумидерова ремесла, мой отец и дядя, а также многие другие, ответили советскому младшему лейтенанту смиренно, но решительно: «Боже упаси, ни в коем случае!» В том же году у различных освободителей нашего города были такие примерно имена: Митар Папич-Станко или Янко Премрл-Войко; третью составную часть имени они получили во время войны, жутко кровавой. Слуга человечества, "друг нашей семьи Милчеловек полностью и официально назывался: Милоса» Аксентиевич-Шумидер, и это было очень похоже.