В сорок четвертом году мы ели бутерброды с невероятными вещами, пили запрещенные напитки и бессвязно болтали. Все это было составной частью праздника, умения праздновать, великого искусства траты времени в исторических целях. Мама вопрошала: «Когда-нибудь кончится этот шурум-бурум и начнется когда-нибудь новая жизнь, человеческая?» Тетки сказали: «Пока все это продолжается, все это похоже на мечту и на прекрасные любовные стихи, без которых мы жить не можем!» Строгий сказал: «Пока это нам надо, а там – увидим!»

Дедушка восхитился: «И все-то ты знаешь!» Отец спросил: «Когда же мы начнем выкапывать закопанные сокровища, которые турки закопали под неизвестным деревом?» Дядя спросил: «Когда же мне позволят открыть школу танцев для девушек младше шестнадцати?» Мама спросила: «А капитаны после войны будут носить усы или им запретят?» Дедушка заявил: «Попробую вырастить неизвестную науке лиану в домашних условиях!» Какие-то цыгане сказали: «Йо-хо-хо!» Солдаты сказали: «Вот это да, наглотались!» Я констатировал: «И все это – история!» Наши родственники сказали: «Оп-ля!» Дедушка заявил: «Мы имеем право разбить вдребезги все, что принадлежит нам лично!» Строгий сказал: «В будущем твоей лично будет только зубная щетка, все остальное будет общим!» Дедушка ответил: «В таком случае срать я хотел на твою щетку!» Отец спросил: «Но почему?» Отец ухватил одну из новых родственниц за задницу, родственница закричала: «Ура!» Все принялись выкладывать свои интимные тайны, Строгий сказал: «Вот видите, как с помощью алкоголя мы можем узнать правду, какой бы горькой она ни была!» Мама сказала: «Капли больше в рот не возьму!» Дядя сказал: «Мне скрывать нечего!» Отец сказал: «Все, что у меня на душе было тяжкого, я уже высказал, а сейчас перехожу к одним приятностям!» Мама воскликнула: «Слава Богу!» Однако отец сразу же понес околесицу, вставляя в нее имена, почти все женские, завершив все это заявлением типа: «Я самый умный!» Дядя крикнул: «Ку-ка-ре-ку!» Дедушка крикнул: «Штраумбенфельд!» Строгий спросил: «Это что, немецкий пароль?» Я ответил: «Что вы, нет, это алкоголь!» Солдаты сказали: «Всё, щас на руках бум ходить!» Отец сразу же вскочил на руки, дедушка тоже принялся передвигаться по самому краешку мебели, тетки вскрикнули: «Упадут – конец!» Шань Линь однажды, правда давно, заявил: «Пьяного даже боги оберегают!» Я повторил его слова. Дядя сказал: «Мой бог – женщина!» Остальные сказали: «Бог находится в бутылке, из которой постоянно надо отхлебывать!»

Все это происходило в сорок четвертом году, переполненном праздниками и другими, менее объяснимыми событиями. Дедушка спросил: «Откуда у нас столько народу?» Мама сказала: «Ага, сейчас ты спрашиваешь, а кто их всех сюда впустил?» Всё это были наши люди, все были веселы и очень пьяны. Люди восхищались: «Во даем, а?!» Мы смотрели на все с одобрением. Мама сказала: «И почему это человек, когда хочет что-то отпраздновать, обязательно возьмет и упьется?» Дядя сказал: «Госпожа сестрица, не нервируйте меня, такова жизнь!» Мы выставили наихудшие образцы жидкостей: растирание от ишиаса, одеколон, флакончики с надписью «Наружное!», все это мы выпили, после чего приступили к произнесению слов – этих слов не было ни в одном языке, даже в несуществующем. Люди пили из вышеупомянутых флаконов, больше всех выпил Иван Александрович Дубинский, наш товарищ. Все принялись расстегивать пуговицы на рубахах, скидывать ботинки, все говорили: «Ух как жарко!» Я сказал: «В комиксе про индейцев водка называется огненной водой!» Мама сказала: «Все-то ты знаешь!» Дедушка крикнул: «Индейцы кретины!» Дядя спросил: «Тебе-то какое до них дело?» Дедушка оправдался: «Да я просто так!» Дедушка беспрерывно что-то говорил, остальные говорили все меньше, видимо, под воздействием напитков. Кроме дедушки, каждый был в состоянии произнести лишь слово-другое, типа «У-ху!», и на этом кончал. Только дядя сумел выкрикнуть: «Кончай философию!» – после чего и он стал испускать только отдельные звуки без содержания, как смыслового, так и грамматического.

Много было выпито на нашей кухне в победоносном сорок четвертом году, больше всех пил наш товарищ Иван Александрович Дубинский. Иван Александрович выпил все жидкости из маминой домашней аптечки, невзирая на цвет этих самых жидкостей. Иван Александрович начал блевать зеленым, потом красным. И, наконец, просто кровью. Наш товарищ, русский сержант с абсолютно голубыми глазами, загубил наш паркет собственной кровью, отравленной бесчестными аптекарскими препаратами, совершенно нечеловеческими. Когда он умер, все присутствовавшие – солдаты, члены моей семьи, цыгане – начали трезветь, но продолжали ничего не говорить. Лицо Ивана Александровича обмыли последним заначенным стаканом водки, настоящей, безвредной; отец, растрогавшись, поцеловал его в лоб.

В сорок четвертом году, в разгар расцвета древнего искусства празднования, погиб от алкогольных испарений товарищ наш Иван Александрович Дубинский, русский, что подтверждает его очень длинное имя. Наша семья продолжила пьянство как-то тихо, торжественно Ремесло принятия алкогольных напитков, в наибольшей степени свойственное моему отцу, настолько необходимое в условиях победы над врагом, не угасло и после суровой гибели нашего товарища Ивана Александровича, но все-таки с этого момента что-то изменилось, хотя сами мы не могли сказать, что это было.

Был год сорок четвертый, и предметы, вещи, дела в тот год быстро выходили из строя, как домашние, так и исторические. Отец сказал: «Весь мир в жопе!» Дедушка добавил: «И в первую очередь ты по причине алкоголя!» Отец сказал: «Все нефтеперегонные заводы мира в огне!» Мама сказала: «Ну, это их дело, мне же лично жаль только, что у моего „Зингера" не крутится маховик!» Отец продолжил: «На Украинском фронте не осталось ни одного целого танка!» Тетки добавили: «А людей, то есть трупов, сколько! – и продолжили, но намного тише: – Как жизнь страшна!» Мама спросила: «Интересно, куда подевались те несчастные, которые лудили нам кастрюли и чинили краны за позавчерашний картофельный паприкаш? – и добавила: – Сейчас, в эти трудные дни, они могли бы зарабатывать бешеные деньги, потому что все ломается!» Дядя сказал: «У них сейчас дела поважнее!»

Было это в сорок четвертом году, перед кондом войны, во время великого ремонта истории, Европейского континента, вещей на этом континенте, а у нас дома между тем никто не мог починить вытяжку над плитой, помятую до невозможности. Отец сказал: «Давай я!» Но дедушка тут же крикнул: «Ага, и шею себе сломаешь!» Дядя сказал: «У меня от высоты в ушах звенеть начинает!» Мама села и опять принялась плакать, вспоминая мужчин из различных довоенных фильмов, которые влезают на деревья и вообще туда, куда им нужно, несмотря на стрелы, летящие в спины. Я спросил: «А почему у нас нет своей мастерской по ремонту сломанных вещей?» Мама сказала: «Потому что мы несчастные!» Дедушка сказал: «Потому что мы все-таки еще не пали так низко!»

Сейчас, в сорок четвертом, перед концом оккупация германским вермахтом, все вещи были сломаны, испорчены, как фабричного производства, так и наши, сделанные собственными руками. Не было людей, чтобы привести их в порядок, починить, снова пустить в дело. Мама сказала: «Только бы дожить до того дня, когда у меня будет новая швейная машина, починенная мясорубка и кран, который не капает!» Дедушка спросил: «Знаешь, когда это будет? – после чего сам ответил: – Никогда!» Именно в этот момент бойцы Двадцать первой сербской просверлили насквозь противотанковым снарядом фашистский танк точно перед нашим домом. Те же бойцы пулеметной очередью, словно заклепками, пришили к стене фашистского лейтенанта. Дедушка вслушивался в пулеметную очередь, доносившуюся с крыши, приговаривая: «Во клепают!» Бойцы Двадцать первой сербской во главе с капитаном Вацуличем, очень высокого роста, стали вместе с нами исполнять партизанскую танцевальную музыку, мама воскликнула: «А потом мы починим все, что сломалось!»